где бы Ты ни был, явись к нам!
НИКОЛИН ЗАВЕТ{*}
За Онегой — гремучим морем жил один богатый мужик сильный, да своих не трогал и от народа честь ему шла, Филиппом звали. Была у него семья большая — и всех сыновей на войну погнали воевать, и остался он со старухой, да невестки с ними.
И случилось на Николу, лежит Филипп ночью, раздумывает — и праздник пришел, престол в их селе, а от сыновей ни слуху! — и стало ему смутно, не до сна, и жалко. И слышит — среди ночи звон. Прислушался — или ветер? — нет, звонили в колокол. Встал Филипп и пошел из двора, разбудил стариков.
— Слышали, — говорит, — что?
— Да, — говорят, — в колокол ударили.
Пошли в церковь. А ночь была крепкая, да такая светлая — звезды, как птицы, плыли из конца в конец, белые над белой землей. Подошли к колокольне, смотрят — на колокольне нет никого, а звонит... раз пять ударило в колокол.
Вызвался Филипп, дай самому разведать. Поднялся на колокольню и видит — стоит под колоколом старик, так нищий старик, ни руками, ни ногами не двигнет, а колокол звонит.
— Ты кто? — спрашивает нищий старик.
— Я Филипп с Николиной тропы, а ты кто?
А старик только смотрит, да добро так, милостиво: «Филиппушко, мол, аль не признаешь?»
У Филиппа дух захватило, сложил Филипп руки крестом.
— Прости, — говорит, — ты меня, Никола Угодник Божий... и зачем ты звонишь ночью?
— А звоню я, — говорит Угодник, да стал такой грозный, — я звоню, потому что крещеные грешат, часа не помнят, землю свою забывают. За землю всякому пострадать надо. А им бы только чаю, кофею попить. Ступай и скажи, пусть все знают, а не то я на них наказание пошлю.
— Не поверят, коли словами скажу, — сказал Филипп, он стоял перед Угодником, руки крестом сложены.
— Поверят! — сказал Угодник Божий и благословил милостивый Никола идти Филиппу к народу по земле родимой, — за землю всякому пострадать надо.
Филипп хотел протянуть руку, а рук не разжать.
Крестом сложены руки, — так сошел с колокольни и рассказал, что видел и слышал и что с ним стало: крестом сложены руки.
А наутро по обедне Филипп простился с домом, со старухой. Всем миром проводили Филиппа. И пошел он из родного погоста мимо изб осиротелых по дальним широким страдным дорогам, укрепляя народную думу, силу и веру — пострадать за родимую землю.
НИКОЛИН ДАР{*}
Жил один бедняк, Иваном звали, не велико у него было хозяйство, земли немного, и жизнь нелегкая, один, как перст, без семьи остался, да не возроптал, принял Божье, и все, бывало, песни поет, такой уж.
Раз пашет Иван поле, пшеницу сеет. Рассеял, пашет, за собой борону возит, сам песни поет, и уперся концом в дорогу. А по дороге два путника: седенький один с посохом, другой не стар, не млад, грозный.
Илья говорит Николе:
— Что это, Никола, человек-то больно веселый, поет?
— Да, видно, кони у него, слава Богу, ходят, нужды не знает, вот и поет.
Поровнялись путники.
— Бог помощь тебе, Иванушка! — сказал Никола.
— Добро пожаловать, старички любезные! — снял Иван шапку.
А Илья и говорит:
— Что больно весел?
— Что мне не веселиться! Лошадки ходят ничего, а мне больше ничего и не надо, только бы батюшка Никола Угодник пшенички зародил.
Пошли странники своей дорогой. Шли, святые, по полям, по раздолью весеннему.
Говорит Илья Николе:
— Что этот сказал? Разве пшеницу ты родишь? Ведь, не ты? Эту я премудрость творю.
— Как его судить, — заступился Никола, — человек простой, где ему знать про такое!
— Ну, ладно ж, я ему урожу пшеницу, по колена будет, и градом прибью!
И уродил грозный Илья великий такую пшеницу: посмотришь, душа не нарадуется.
«Вот урожай! Вот Бог счастье послал, Никола Угодник помиловал, хлеба-то будет, девать некуда».
Вечером вышел Иван, стал за околицей, песни поет. И видит: по вечернему полю идет старичок седенький с посохом.
— Добро жаловать, дедушка.
Жаль Николе беднягу: все, ведь, прахом пойдет.
— Слушай, Иванушка, — ты пшеницу продай!
— Как же так, — оторопел Иван, — такую хорошую! Да и что за такую просить?
— Проси, сколько хочешь, все дадут. Смотри же, продай! — и пошел.
Иван послушал и продал пшеницу: сладил ее богатый сосед за сто рублей.
И не кончился день, как возмыло тучу большую, как ударит, с громом прошла гроза, градом побило пшеницу — как ножом, весь хлеб срезало.
По разоренному полю идет Никола, а навстречу Илья.
— Посмотри, что я сказал, то и сделал, вот оно, поле Иваново!
— Нет, не Иваново, — сказал Никола, — пшеницу он продал, это поле Гундяево. Правого ты разорил, то-то, чай, плачет.
— Ну, так поправлю я ниву, — поправил Илья, — он от этой громобойной пшеницы двадцать сот нажнет с десятины.
К ночи приходит Никола под окно к Ивану: жалко ему беднягу, не к рукам добро достанется.
А Иван Угоднику молится, что того старичка надоумил такой совет подать. И как увидел, обрадовался, просит на ночлег остаться.
Нет, Николе не время, — путь ему дальний.
— Купи назад пшеницу-то.
— Да, ведь, она, дедушка, больно побита.
— Ничего, купи. Скажи, что на корм скосить годится. В убытке не будешь.
Поблагодарил Иван старичка и чуть свет к соседу откупать назад пшеницу. А тот, несчастный, рад — радехонек, — бери хоть даром! — да за полцены и отдал. Отдал и прогадал, несчастный.
Откуда что взялось, пшеница пошла и пошла, и такой уродился хлеб высокий, да частый, а колос полный, так и гнется, так к земле и гнется — золотая нива, благодать!
И в страду много Иван нажал снопов и выжал всю, двадцать сот нажал.
В поле встретил Никола Илью: грозный, весело смотрит.
— Вот у кого я градом убил, тому и уродил, он ее и выжал совсем.
— Да, тот, кто посеял, тот и пожал! Ведь пшеницу-то Иван назад купил.
— Как так купил...
— Так и купил! — и рассказал Илье Никола, как богатый сосед Гундяев в несчастье за полцены Ивану громобойное поле отдал.
— Так я ж ему умолоту не дам!
И пошел — гроза! — как гроза.
Не оставил Никола беднягу, в ночи пришел под окно. Куда сон, — не знает Иван, как отблагодарить гостя.
— Молотить будешь, — учил старичок, — сади на овин, да не помногу, по пяти снопов: в углы по снопу поставь, пятым окошко заткни.
Как сказано, так и сделано. Долго Иван молотил и все обмолотил: со снопа по пудовке сошло.
Со снопа по пудовке! — Да такого умолоту сроду не бывало.
По закромам, по клетям, по набитым амбарам дознался Илья и не дай Бог! — еще слава Богу, что Никольщина близко.
— Ладно, повезет на мельницу, я ему примолу не дам!
И не дал. Повез Иван на мельницу три пудовки молоть, смолол, а осталось две. Куда третья? А не знает, что Илья взял.
Раздумывал бедняга и придумать ничего не мог.
В ночи старичок постучал под окном. Обрадовался Иван и все ему рассказал про напасть.
— Вот что, Иванушка, испеки ты из этой муки пшеничной два пирога, да с молитвой посади. И ступай с ними к обедне: один положи себе на голову-то Илье великому, а другой под правую пазуху-то Николе Угоднику.
Вот на Николу, ранним утром, когда еще звезды не все погаснули, вышел Иван по морозцу в церковь к обедне. По дороге странник ему навстречу — не стар, не млад, грозный.
— Куда пирожки-то несешь?
— На голове — батюшке Илье великому, а под правой пазухой — Николе Угоднику! — сказал Иван.
И как услышал Илья ответ мудрый, умирился и перестал грозить.
И с той поры зажил Иван без опаски, две пудовки весь год брал и не убывало — Николин дар милостивый.
НИКОЛИНА СУМКА{*}
Шел солдат с войны домой. Дошел до часовни, вспомнил, — завещана у него была Николе свечка, поставил свечку, и денег у него уж ни копейки.
Идет перелеском, есть захотелось сильно, а жилья близ нету. И так ему горько: изойдет он голодом, не дойти и до дому на свою землю.
И вдруг едет конь вороной, на коне детина, ест пирог с яйцами и говядиной — пирог теплый, только парок идет. Поравнялись.
— Дай пирожка закусить! — просит солдат.
— Давай три копейки, половину отломлю.
— Денег у меня нет, а солдату не грех и так дать.
А тот дернул лошадь и поехал, сам подъедает пирог вкусно.
И пошел солдат ни с чем, где грибок сломает, где корочку сдерет, сочку поскоблит руками. Так и шел и вышел на дорогу, а от сырья все нутро переворачивает.
«Экий бессовестный, не дал мне пирога!» — пенял солдат.
И так ему горько, вот упадет, не дойти и до дому на свою землю.
И видит, из-за кривуля идет старичок. Поравнялись. Поклонился солдат старику и старик солдату. И разошлись.
Доходит солдат до кривуля, лежит сумочка. Поднял сумку:
«Видно, старичок потерял!» — да с сумкой назад.
Сумку потерял! — кричит, — сумку потерял!
А уж старичка не видно нигде.
Ну, не бросать же добро, и взял себе солдат сумку.
Идет солдат дорогою, в нутре сверлит, есть хочется.
«Что-то в сумке, дай посмотрю, не хлеб ли?».
Развязал сумку — хлеба два куска лежат. Вынул хлеб, позаправился.
«Кваску бы испить!».
Пошарил в сумке — бутылка. Вынул бутылку — квас. Вот так сумка! Попил кваску всласть и весело пошел: теперь-то дойдет на свою землю.
Доходит солдат до усадьбы. Поставлен новый дом — большое здание, а рамы все переломаны, на крыше вороньё.
«Какое здание, и пустует!» — загляделся солдат и в толк не возьмет.
Постоял и пошел. Навстречу староста.
— Чей это дом, дедушка?
— Нашего барина дом.
— Что же в нем не живут?
— А работали мастера с барином, сам барин старался, и ни весть с чего полон дом насажали чертей, оттого и не живут.