— А что бы их оттуда проводить из дома?
— Возьмешься, барин спасибо скажет.
Попробую. И не такое гоняли!
Староста побежал к барину.
— Берется солдат вывести чертей из дому.
— Слава Богу, коли берется! Возьми его к себе и, что ему нужно, то и дай.
Вернулся староста от барина и повел к себе солдата.
Сели обедать. И до самого вечера все сидели, рассказывал староста о доме да о чертях домашних.
Надо солдату идти в дом чертей выгонять. А староста и проводить отказывается.
— У нас, — говорит, — о эту пору не то, что к дому, а и около никто не ходит. Игнашка, внучонок, взялся воронье спугнуть: подставил лестницу, а они его оттуда как шуркнут, что душа вон. Игнашка и до сей поры у чертей там.
Ну, что поделаешь! Наказал солдат старосте, чтобы как можно горячее кузнецы грели горна, а сам взял солому, ключи и для случая топор, зажег фонарик и пошел один.
И в доме там отпер дверь и поднялся по лестнице.
Ходит солдат по комнатам и все поахивает.
— Проклятая сила, какое здание завладела!
Вошел в самую заднюю комнату, затворил за собою плотно двери, разостлал солому, окрестился, сумочку под голову, лег и задремал.
И слышит, по дому пошел шум, стон.
Вот какой-то подбежал к дверям, кричит:
«Ребята, — кричит, — это кто-то есть».
И набежало много, скребутся.
«Ой, — запищал один, — солдатишко!»
«Не солдатишко, а солдат, Иван Силантьевич Тарасов, — прикрикнул солдат, — воевал за Россию, слышите, черти! Убирайтесь вон, пока целы!»
Отвалились от двери и в доме все затихло.
И снится солдату, как бы держит он бутылку и наливает стакан вина и только сказать «Господи благослови» и пить, хвать, а вместо стакана топор у него в руках. И идет, в котором полку он служил, генерал и с ним мать и отец его, старики.
«Ты, Тарасов, что ж это сбежал?»
Мать и отец просят:
«Ступай, Ванюшка, послужи!»
«Нет, ему не жаль вас, — говорит генерал, — эй, вздуйте их хорошенько!»
И откуда ни взялись три кривых бесенка и ну ломать и рвать стариков.
Заплакали старые и опять просят:
«Вернись!»
«Да у меня руки нет и грудь прострелена!» — отвечает солдат и глазам не верит: рука на месте и дышать легко.
А те рассмеялись и побежали прочь.
Солдат раскрыл глаза: своды у дома раздвинулись и, как паук, спускается на него тот самый детина, что пирога ему не дал, спускается пауком, путает и уж дышать стало трудно. И пало в уме солдату, сгреб он сумку, да паука и толкнул.
Паук обернулся кошкой. Он ее за хвост, да в сумку. И с сумкой бежать.
Прибежал солдат в кузницу, положил сумку на наковальню. А в горне до того горит, что страсть. Да как лопну́л, кувалда вылетела. Схватил другую.
— Аминь, — говорит, и давай шлеять: что кокнет, то аминь.
Исколотил всего черта, вышел из кузницы, вытряхнул из сумки пепелок один только.
— Ну, теперь можешь идти, кузнец, спать и я пойду.
И вернулся в дом в самую заднюю комнату и на те же три обмолотка лег и спал до утра, ничего не слышал.
Наутро пришел солдат к старосте.
— Ступай-ка, дедушка, смотри-ка, в доме все изломано.
— Мы это знаем уж.
— Скажи барину, что чертей я выгнал. Обрадовался барин и сейчас же с солдатом в дом, прошли по всем комнатам, нашли костье Игнашкино, а чертей и в помине нет — все ушли.
На радостях не хочет барин отпускать солдата.
— Сколько хочешь, бери, оставайся!
А солдату домой хочется, к старикам, на родную землю.
Дал ему барин денег, запряг тройку, и поехал солдат домой на тройке. И там живет хорошо, слава Богу.
НИКОЛИН ОГОНЬ{*}
Ходил по Божьему свету Никола Угодник. Много прошел, весь свет исходил и осталось всего ничего — три деревни. Зашел он в первую деревушку. Окружило ребятье.
— Тальянец, — кричат, — пришел, на шарманке заиграет. Выскочили мужики и бабы, обступили.
— Эй, старичок, где у тебя машина: камаринского нам бы сыграл, а мы б поплясали! — ржут, что жеребцы стоялые.
Обидно стало Угоднику, и пошел он в другую деревню. А там не слаще: никуда его не пускают. А уж на дворе вечер.
В одной избе боятся, — чертей напустит, в другой — стянет, в третьей — цыган переодетый, а в четвертой — мужик за колья принялся.
Идет Никола в третью деревню.
Идет по деревне, а на него пальцем.
А в одном доме совсем было пустили.
— Крест-то на тебе есть?
— Есть.
— А ну-ка, перекрестись.
Перекрестился.
— А прочитай «Да воскреснет Бог».
Прочитал.
— А прочитай «Верую».
Прочитал «Верую».
— А «изжени от меня всякого лукавого» знаешь?
Старичок-то и запамятовал.
— Нет, — говорит хозяин, — вон уходи: «Верую» не речисто читал и «изжени» совсем не знаешь. И не проси. Молитвы не твердо знаешь, я таких не люблю.
А на дворе уж ночь — глаз выколешь. Ветер воет. Забрел Угодник в последнюю избу. Бобыль один жил. Покормил старичка бобыль, принес соломки и шубу дал. И легли спать.
Ранним — ранешенько поднялся бобыль рожь молотить. Встал и Никола, помогать пошел бобылю за хлеб, за соль. Махали, махали цепом, уморились.
— Вот что, добрый человек, делай-ка ты по-моему! — взял Никола спичку и поджег скирды.
Запылали скирды, горят — белый огонь, — а не сгорают: соломинка к соломинке ложится, зернышко к зернышку.
И через какой час все скирды сами обмолотились, — зерно чистое, крупное и веять не надо.
Распростился с бобылем Угодник и отправился в свою путь — дорожку.
А на завтра рассказал бобыль соседям о своем госте — о старичке чудном, как он хлеб молотил.
— Попробуем и мы этак помолотить! — решили мужики.
И подожгли скирды.
Запылали скирды, а от них избы.
И от всей деревни остались одни столбы.
НИКОЛИН УМОЛОТ{*}
Гнев Ильин или так тому от Бога быть положено для опамятования людям и разуму, большая была засуха и сгорела рожь и овсы.
Кто побогаче, возили воду и поливали, и у тех на ниве еще кое-что уцелело, а у бедняков ничего — чисто поле.
Сидят мужики на кулишках, о своей беде гуторят.
А шел с поля старичок — странник. Приостановился.
— Что это вы, добрые люди, пригорюнились?
— А видел, чай, на полях-то что деется! Неоткуда нам и помощи ждать.
Посмотрел старичок, головой покивал: пожалел видно.
— А давайте, детушки, мне ржи горстку! — сказал старик.
А те и не знают, зачем ему рожь? Уж не подшутить ли задумал над ними старик: народ-то нынче всякий — и над чужой бедой посмеяться радость себе найдет.
А другие говорят:
— Принесите ржи, может, наговор какой сделает.
И согласились. Кликнули ребят. Полное лукошко принесли.
Взял себе старичок ржи горстку.
— Проведите, — говорит, — меня ко всякому дому, мне посмотреть надобно.
Пошли, повели старика.
И ни одну избу не обошел старик и везде на загнетках у запечья по зерну клал. А к ночи ушел. Хватились покормить старика, а его уж нет нигде.
Так и легли спать.
Так и прошла ночь.
А когда наутро проснулись и проснулась с ними горькая дума, — что за чудеса! — глазам не верят: рожь во все устья вызрела и в каждом доме, где положил старик зернышко, колос из трубы выглядывает и на божницах лампадки горят перед Николою, а на поле посмотришь, залюбуешься, — колос к колосу.
Бог помиловал, уродил хлеб. И умолот был, не запомнят: по полтысячи мер всякий набил. Поминали странника старичка, Николу Милостивого.
НИКОЛИНА ПОРУКА{*}
На яром яру высоко жил — был богач Антип. Скупой и расчетливый, сколачивал Антип деньгу и даром, хоть помирай, не даст, под работу не даст.
А был бедняк Сергей, и до того дошел голодом, хоть помирай. Вот думал он, думал, как из беды выкарабкаться, и говорит жене:
— Я, Марья, пойду к Антипу.
— Глупый, да ведь он же так никому не дает.
— Даст. Я придумал.
И пошел.
Пошел Сергей к богачу просить денег.
— Антип, батюшка! Не дай помереть с голоду.
— Нет, брат, я денег никому не даю, никогда.
— А ежели я тебе приведу поруку?
— А кто такой?
— Никола. Есть у меня, на божнице стоит образ, Никола. Он за меня и будет порукой.
Антип погладил бороду, прямо-то отказать не смеет: набожный был человек Антип, в божественном твердый.
— Ты ужотко приходи вечерком, я подумаю.
— Хорошо, приду, — согласился Сергей.
И пошел.
Пошел Сергей домой: будут у них ужотко деньги, поправятся, не помрут с голоду.
— Антип-то мне поддался: велел прийти вечером! — думал Сергей жену обрадовать.
— Что же ты сказал ему?
— А поручился Николой.
— Ой, что ты наделал!
— Глупая, кому, кому, а ему все видно: Никола не выдаст.
Вечер настал. Снял Сергей образ с божницы.
— Марья, оденься потеплее, да иди за мной, стань там у избы под окном, и слушай, и когда услышишь: «Батюшка, Никола Чудотворец, скажу, поручись за меня!», ты там и отвечай толстым голосом, погромче, «поручаюсь», мол.
Закуталась Марья в теплый платок, а сама дрожмя дрожит.
— Да ты не бойся! Кому, кому, а ему все видно: Никола не выдаст.
И пошли.
Пошел Сергей с образом, с Николою, за ним Марья.
Темно было на улице. Мело, крутила метель.
Осталась Марья стоять на улице, Сергей с образом к Антипу в дом вошел.
— До вашей милости.
— Ну, а поруку привел?
Сергей поставил образ на божницу. Тут хозяйка Антипова вошла в горницу. Помолился Сергей.
— Батюшка Никола Чудотворец, поручись за меня!
Поднялся и Антип на ноги, глядит на икону: поручится ль Угодник?