Всего Вам самого хорошего!
Дорогая Наталья Васильевна,
Все мы по летнему времени отвечаем друг другу с опоздательными извинениями и с пожеланиями подремонтироваться – у меня это тоже неважно, хотя я и «отдыхаю» сейчас в Малеевке. «Переписать» Бажана – именно при Вашей ситуации – Ваш долг; но я вполне понимаю, что Вам от него хочется отдохнуть, так что отложим его на потом. А Павлычко потянет ли на целую книжку? Может быть, подобрать к нему 1–2 сверстников, дополняющих друг друга? Но здесь уже я не советчик. Доброго здоровья Вам – я всегда за него в тревоге, – а Вы пожелайте мне. Всему Вашему теплому дому – низкий поклон.
Дорогая Наталья Васильевна,
Я Вам написал панегирик через один интервал такой длины, что он едва уместился на странице отзыва, и подписываться и заверяться пришлось сбоку на поле. Но издательство требует трех экземпляров, четвертый я оставил себе на память, а пятого машинка не взяла. Так что с извинением прошу Вас примириться с тем, что Вы ее увидите только в издательстве. И с еще большим извинением – что по общим словам, наполняющим ее, видно, что я едва успел перелистать рукопись, а хотелось бы прочитать ее внимательнее: но разве успеешь! Буду ждать типографского вида. Но согласитесь, что мы с Вами уже в том возрасте, когда для того, чтобы отличить хорошее исследование от плохого, не нужно дочитывать до конца. (Помните об этом рассказ позднего Зощенко?) И самое главное – пусть это лето получше обернется для Вашего здоровья. Вашему доброму дому – самый низкий поклон.
Дорогая Наталья Васильевна,
Поздравляю с книжкой! С удивлением прочитал, что был ее рецензентом, и «чуть загордился», как писал Маяковский. Будьте здоровы и благополучны со всем дорогим мне домом и со всеми хорошими людьми! Я этим летом сижу в больнице с депрессией дольше обычного, но работаю много, а зимой надеюсь даже о стихе пописать – пока все не дают античность и прочее. Будьте обязательно. Ведь есть на свете несколько человек, ради которых стоит жить и работать, – постараемся! Даже для покойников можно: так я пишу для Томашевского и Ярхо…
Дорогая Наталья Васильевна,
Грех Вам писать: «Я надеюсь еще что-то сделать по стиховедению». Я совершенно уверен, что Вы сделаете еще много. Вы уже увязли в нашей науке так глубоко, как я, и если даже Вы отойдете от нее, она от Вас не отойдет. Лишь бы хватило сил. Поправляйтесь, о пропущенной конференции (хоть она и юбилейная) не жалейте, а мы с Вами, я уверен, еще встретимся на научных дорожках. Очень рад, что от перестройки университетская обстановка всколыхнулась – у нас в институте дальше речей ничего пока не пошло. Впрочем, с самыми молодыми я мало встречаюсь – вдруг и они изменились к лучшему?
С поклоном Вашему дому и всем хорошим людям,
Дорогая Наталья Васильевна,
Спасибо Вам за открытку и за добрые пожелания – ничего не могу, кроме как и Вам пожелать того же. Давайте выживать, еще не все дела сделаны. Часто думаю о Ваших папе и маме, а у самого вчера положили в больницу сына с обострением депрессии (24 года) – на месяц, если не больше. Мечтаю весной взять неиспользованный отпуск и за три месяца написать книгу про семантические ореолы – увы, облегченную, для «Сов. писателя». Поздравляю вас с двумя «Строфiками» сразу – конечно, книга эта для украинских стиховедов прежде всего, Вы и ищете лишнему экземпляру достойнейшего владельца. А вот «Нарис компаративної…» заинтриговал меня (хотя моя об этом книжка вроде бы скоро уже идет в производство152) – когда встретимся (на что надеюсь), покажете мне.
Я тоже в бога не верю, но вместо этого иногда вспоминаю о (не слишком многих) хороших людях, которые ко мне хорошо относятся и я к ним – тоже, и становится легче. Низкий поклон всем добрым людям, а Вашему дому особо.
Дорогая Наталья Васильевна,
Стыжусь, что Вы получили мою книгу не от меня: я сделал большой заказ, но в медленном месте, и теперь не могу определить покупающих в магазинах. Главное – здоровья Вам! Я этим летом за месяц в больнице сделал полный план будущего года и больше и мечтаю еще раз попасть, чтобы поработать спокойно, – жаль, что не все там возможно, нельзя иметь много книг. Но Вам желаю лучше выживать дома, и родителям Вашим тоже. О предмете искусства я лучше всего читал в кн. Б. М. Энгельгардта, 1926, о формальном методе: все, что выделено рамкой из мира и, следовательно, структурно замкнуто, обозримо и оценимо. Но мне очень хотелось бы поразговаривать с Вами лично – ведь всех больших поэтов, о которых вы пишете, я знаю только по книгам (и то больше переводным), а как людей – не знаю, и кто как был сломан – не знаю. Вам писать об этом – очень важно для всех. От души желаю вам для этого сил и душевной смелости.
Дорогая Наталья Васильевна,
У меня плохо с памятью: совсем не помню, в какой связи я писал Вам об Энгельгардте Б. М. Вероятно, я имел в виду его «Формальный метод в истории литературы», Л., Academia, 1927; кроме этой книги, книги «А. Н. Веселовский» (Л., 1924) и статьи о Гончарове, перепечатанной при «Фрегате „Паллада“» в «Лит. памятниках», я, к сожалению, не сохранил в уме его работ. А я в этом году сдал в институтский сборник статью о цепной строфике с последним примером Л. Первомайского и благодарностью Вам (я его нашел в Вашей диссертации). От Руднева я тоже давно не имел вестей; рад надежде получить его книгу и послать ему радостную открытку. Я думал поехать в этом году в командировку в Петрозаводск, но не смог. Еду (вероятно) на неделю в Гарвард с институтской делегацией по началу ХX века, а потом буду наверстывать долги – если бы Вы знали, как их много, Вы не говорили бы о моей работоспособности. Здоровья Вам и сил! А отцу и маме низкий поклон.
Дорогая Наталья Васильевна,
Все чаще я про себя вспоминаю бабелевского Гедали, который хотел «интернационала хороших людей». События в Грузии ужасны не только сами по себе: кто-то из собеседников обратил внимание, что они были срежиссированы в точности по той же схеме, что и разгон митинга в Минске в прошлом октябре. Когда год назад кто-то сказал по поводу Карабаха: «видимо, у Горбачева очень хорошо организованные враги», – я не придал этому значения, а теперь вспоминаю это все чаще. Я выписываю рижский «Родник» (там с перерывами идут интересные публикации начала века) – точка кипения едва ли не та же, что в Киеве. По Риге прошли уже танки под видом маневров – ощущение, как будто по мне (хотя близких знакомых у меня в этом городе и нет).
А как безгласна центральная печать! Позавчера в «Правде» была маленькая заметочка: «Сессия закончила свою работу». А в заметочке – что латвийский совет принял закон о передаче всей земли в личное пользование крестьянам, только без права продажи. То, о чем идут многомесячные дискуссии в «Огоньке» и «Литературке».
Я никогда не был общественным человеком, но недавно (по-видимому, по привычке видеть мое имя недалеко от имени Аверинцева) подвергся штурму интервьюера: статья в журнал «Наше наследие» (которого я видел только два номера) и беседа в публицистический отдел журнала «Театральная жизнь» (которого я вообще никогда не видел; но, говорят, там идет серия интервью с деятелями от самых левых до самых правых). Речь шла о культуре в нашем обществе, но спрашивающий все время сползал на политику. Я говорил то, что думал, полагая, что об остальном позаботится цензура. Между изготовлением текста и сдачей материала прошли грузинские события. Я прибежал в редакцию и вставил фразу: я уверен, что, если бы Ленин был современником Карабаха, Сумгаита, Тбилиси и Риги, он бы немедленно распустил Союз Советских Республик и собрал бы его заново на новой основе.
За ближайший месяц мне нужно сделать столько, сколько и в два не сделаешь, а за ближайшее полугодие – столько, сколько и в три не сделаешь. Институт наш близится к хозрасчету, и директор решил, что вернейший путь к этому – прибыльные академические издания новодозволенных авторов, от Булгакова и до Мандельштама включительно. Я попал в «руководители» 3-томного Мандельштама и 14-томного Пастернака. Только с моими организационными способностями этим и заниматься! А занимаюсь.
Давайте держаться, пока силы есть. Пусть болезни Вас хоть на время пожалеют. Всем хорошим людям – низкий поклон.
Дорогая Наталья Васильевна,
Спасибо за Качуровского: во-первых, у меня отлегло от сердца после первого испуга «вот, оказывается, кто-то уже написал такую же книгу, как я», но оказалось, не такую; а во-вторых, я имел удовольствие по цитатам знакомиться с кусочками украинской поэзии, которую я не знал. …Дописываю открытку через два дня, а за эти два дня начались погромы в Душанбе. Все чаще вспоминаю бабелевский «Интернационал добрых людей». Позвольте считать себя членом такового и пожелать Вам, заведомому его члену, самого доброго – и отцу, и матери, и коллегам.