5. О науке и научности. Считаете ли Вы себя представителем одной дисциплины или работником на стыке разных дисциплин?
Существует ли единая наука или как минимум две ее разновидности – естественная и гуманитарная (естественные науки и гуманитарные науки)? <…> Могли бы Вы сформулировать, чтó является для Вас критерием научности? Считаете ли Вы свою дисциплину – историю, филологию (лингвистику, литературоведение) или какие-то ее части или срезы – наукой? <…>
Какова роль новых технологий в Вашей работе (компьютеры, интернет)?
Каково Ваше отношение к формальным и структурным методам вообще и в Вашей дисциплине в частности? Можно ли сказать, что «структурализм умер»?
Ваше отношение к М. М. Бахтину: сейчас его нередко называют образцом для построения современной гуманитарной науки, согласны ли Вы с этим мнением?
В какой мере гуманитарное знание может быть свободным от идеологии <…>? В чем сказывалось в Вашей дисциплине давление навязываемых взглядов в советский период? <…> Какие внешние давления Вы чувствуете сейчас, в период, когда четко определенного идеологического давления не существует (материальные формы жизни ученого, структура сообщества, формы признания и поощрения и др.)?
Можно ли говорить о смене критериев научности в Вашей области за последние полвека? Имеет ли проблема так называемого постмодерна в том или ином смысле отношение к Вашей работе?
Какова Ваша оценка современного состояния Вашей науки – в России и на Западе («нормальное развитие», кризис, чередование трудностей и их преодолений, смена «парадигм», и проч.)?
Наука – это средство такого упорядочивания: она тем лучше, чем шире она охватывает явления и чем проще их систематизирует. То есть наук без структурных методов не бывает, потому что всякая систематизация – это структура: так уж устроено наше сознание. Поэтому структурализм в широком смысле слова умереть не может, а в узком – как культ бинарных оппозиций? – для кого как; мне он помогает работать, значит, пока не умер. «Естественное и гуманитарное – одна наука или две?» – тоже для кого как. Для Гегеля – одна, для Маркса – тоже одна, для меня – тоже: камень, червяк и стихотворение Пушкина – одинаковые явления окружающего меня бытия. А кто считает, что половину сущего определяет бытие, а половину – сознание, для тех это разные науки. Я не преувеличиваю могущества науки. Она не притязает на объективную истину, она просто помогает нам выживать в мире. Я понимаю романтиков от науки, которые так уверены в своем выживании, что считают рациональность скучной и тянутся к иррациональному. Но мне ближе классицисты от науки: как в литературе весь романтизм свободно умещается на одной из полочек классицизма, под рубрикой вдохновения и именем Пиндара, так и в науке – иррациональное на одной из полочек нашего рационального сознания, а не наоборот.
Филология – такая же наука, как другие: она собирает факты и систематизирует их. Факты ее – все, что зафиксировано словами; из этого «знания о словах» извлекается «знание о понятиях», конфликта здесь я не вижу. Кроме исследовательского отношения к словесным текстам, бывает творческое – переживание их («живое чтение») и описание этих переживаний: это необходимая часть культуры, но это не наука. Внутри филологии есть разные области («дисциплины»?), я работаю в трех, как они для меня соотносятся – сказано выше. Вне филологии есть другие науки, представить их единой «гуманитарной наукой» я не умею, поэтому насколько для нее образцом является Бахтин – не знаю. Педагогику и психологию по Бахтину я представляю, они учат людей понимать свои поступки; а историю и филологию – нет, они учат понимать не зависящие от тебя факты. У Бахтина узкая специальность – этика, и чем дальше та или иная область науки отстоит от этики, тем бесполезнее для нее Бахтин.
Идеология как система навязываемых взглядов существует всегда, если не как догма, то как мода. Я могу выделить и то, что во мне от марксизма, и то, что от реакции на него. Моим стиховедению и общей поэтике одинаково неуютно и в советском, и в послесоветском идеологическом климате: там они слишком далеки от обязательной идейности, тут – от обязательной духовности. Смена режима сказалась в том, что раньше мне нужно было четверть сил тратить на риторические способы приемлемым образом высказать то, что я думаю, а теперь этого не нужно; это хорошо.
«Роль новых технологий» я с готовностью ощущаю. Считать стало легче: я работал сперва на конторских счетах, потом на арифмометре, потом на калькуляторе. Читать нужное стало легче с появлением ксерокса; наверное, станет еще легче, если научусь интернету. Писать стало легче: из‐за старости голова вмещает меньше, это принуждает писать большие статьи не целиком, а по кусочкам, а это легче делать на компьютере, чем на пишущей машинке. Думать – не стало легче.
Изменений в моей науке и вокруг нее за последние полвека я не вижу. Уважения и заботы о ней не больше и не меньше, чем раньше. Структурирующее устройство человеческого сознания не изменилось, значит, и критерии научности не изменились. Поэтому научные гипотезы иерархизируются по-прежнему: лучше та, которая шире охватывает материал и проще его систематизирует. Поэтому постмодерн, для которого все мнения равны, науки не касается. Новые западные методики и наши им подражания почти не затрагивают моей области работы: они не столько выявляют и иерархизируют особенности строения поэтического текста, сколько демонстрируют, как по-разному читательское сознание может реагировать на эти особенности; а я изучаю текст, а не читательское сознание. О кризисе и смене парадигмы можно говорить, только если набралось много новых фактов, не укладывающихся в старую теорию. Так ли это, я не знаю. Если эти факты – из больших культур, до сих пор нам мало известных (вавилонской, индонезийской, тунгусской или простонародной средневековой европейской), то да, они существенны. А если эти факты из последних современных авангардных мод – то нет, важность их иллюзорна, просто в перспективе все ближнее кажется большим. Подождем лет сто.
6.Чему имеет смысл учить студентов?Стоит ли прежде всего передавать знания или же скорее – способы получения знания (методы)? <…>
Вот факты, они накапливались вот так-то, и на их накопление история словесности и теория словесности (или иной науки) отвечала такими-то построениями. На сегодняшний день необъясненные факты – такие-то (скажем, возникновение греческого романа или появление рифмы в европейской поэзии), постарайтесь воспользоваться опытом предшественников, чтобы объяснить и их.
7. Вопрос последний и необязательный. Что еще Вам бы хотелось успеть сделать в жизни?
Доделать что успею. Хотел бы добавить «и умереть вовремя», но это не поддается планированию.
ПРОПЕДЕВТИКА
АНАЛИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО ТЕКСТА210
1. Предмет курса
Анализ текста как основа всякой филологической работы: выделение элементов текста и выявление их структуры. Анализ поэтического текста как основа всякой работы над художественной литературой: выделение эстетически действенных элементов текста и их структуры. Сущность филологической работы над любым текстом – в том, что филолог дает себе и другим отчет в источниках возникновения своих эстетических переживаний.
2. Эстетически действенные элементы – любые отклонения от интуитивно ощущаемой нормы языка: необычное качество, необычная частота, необычное расположение звуков, слов, мыслей, оборотов и т. д. Они выслеживаются на трех уровнях и шести подуровнях строения произведения.
3. Уровни строения произведения
Эстетические раздражители, обращенные а) к уму и воображению; б) к знанию и чувству языка; в) к слуху. История равномерного изучения этих уровней: топика, стилистика, стиховедение.
А) Образный уровень
3.1. Словесно выраженные идеи и эмоции. Отчетливая и неотчетливая их выраженность; проблемы их классификации; случаи отсутствия идей и эмоций в произведении.
3.2. Образы и мотивы. Образ или понятие – потенциально каждое существительное; мотив – потенциально каждый глагол. Художественный мир произведения как совокупность его образов и мотивов; частотный тезаурус произведения, автора, эпохи. Поле зрения в этом мире, его расширение, сужение, интериоризация.
Б) Стилистический уровень
3.3. Аномальная лексика, понятие «редкого слова», их источники и классификация. Аномальная семантика, тропы и фигуры, разница между этими понятиями, их классификация; задача переработки риторической традиции в современной лингвистике.
3.4. Аномальный синтаксис, параллелизмы и инверсия, ритм длинных и коротких фраз, его повышенная ощутимость в стихе.
В) Фонический уровень
3.5. Метрика, ритм ударений и ритм словоразделов. Рифма простая и богатая, точная и неточная, грамматичная и антиграмматичная. Строфика и ее семантические ассоциации. Лингвистика стиха как наука о структурных связях метрики и других уровней.
3.6. Фоника (звукопись); аллитерации и ассонансы, их семантическая нагрузка, звукоподражания, звуковой символизм, анаграмма.
4. Композиция а) сюжетная, основанная на временной последовательности мотивов (в эпосе); б) риторическая, основанная на логической и психологической связи мотивов (в дидактической и публицистической поэзии); в) лирическая, основанная только на упорядоченном соположении образов и мотивов. Параллелизм как исток и основа лирической композиции. Сущность лирической композиции: потенциальные эстетические раздражители становятся реальными, когда складываются в композиционную структуру, то есть распределяются по тексту ощутимо неравномерно, образуя «сильные места» (кульминация) и слабые места.
Типы композиционных структур: сгущение или разрежение тех или иных элементов может выделять или начало текста (АББ), или середину (БАБ), или конец (ББА) или плавно нарастать или убывать от начала к концу (аАА). Эти композиционные схемы обычно различны на разных уровнях или подуровнях текста, образуя композицию фоническую, метрическую, стилистическую, образную и т. д. Сочетание этих простых поуровневых композиций дает неповторимо сложную композицию текста в целом.