– Знаете, это, наверное, зависит от того, как в первый год грамматику пройти. Если так, как нас учили, то никакого хорошего сочинения я не напишу, и разбирать его сообща – это сведется к тому, что руководитель будет мне и другим сообщать, как это нужно было сделать на самом деле. Сейчас, насколько я знаю, на первом курсе лучше идет работа, возможно, хорошо чем-то английским воспользоваться, но как изумительно их там учат, это я знаю. У меня была книжка совершенно на другую тему – «Очерк европейского стихосложения», ее в Англии переводили мои коллеги-стиховеды, так что все было в порядке261. Но после – хотя и считается, что в России «редакторский рай», а там даже понятия такого нет, – она попала к издательскому научному редактору, и мне пересылали десятками страниц его замечания: что по староанглийскому стиху, кажется, гипотеза устарела, что последняя книга «Гаргантюа…» не подлинной считается, а апокрифической, а семитское стихосложение в таком-то пункте недостаточно близко проходит. В общем, редактирование было такое, что я не переставал недоумевать перед его энциклопедичностью и в предисловии к английскому изданию ему благодарность написал отдельную и выразил сожаление, что он эту книгу только редактировал, а не написал – была бы лучше. Но на половине моих восторженных недоумений я увидел на библиотечной полке книжку этого редактора про Авла Геллия262, тут у меня все недоумения отпали: что такое в Англии античник, об этом у меня представление было. А когда электронная почта стала обычным делом, выяснилось, что его электронный адрес aulusgellius…
– А если говорить о других школах – итальянцах, немцах, американцах, – Вы что-нибудь знаете об их классическом образовании?
– О классическом – нет, я уже стал командироваться за границу, когда во мне от классика мало что осталось.
– А Вы были в Греции, в Италии? Какое впечатление это на Вас произвело?
– При советской власти за границу я не ездил и даже, когда звали, отказывался, чтобы от хлопот уклониться. В 1990 году странное интеллигентское общество «Мир культуры», в котором я состоял наряду с гораздо более уважаемыми лицами, устроило для своих членов круиз вокруг Европы с единственным обязательством на борту парохода для своих же прочитать пару интересных лекций. Получив уведомление об этом, я немедленно сказал ему «нет», но жена посмотрела на меня такими глазами, что пришлось поехать, хотя бы до половины, потому что в то же самое время предстояла командировка в другое место. В этой поездке я оказался на несколько часов в Афинах и на несколько часов в Риме с таким разным впечатлением, что самому от себя неприятно стало. В Афинах это было поразительно, потому что я столько до этого карт и планов перечерчивал, что, оказавшись на Акрополе, я с закрытыми глазами знал, что справа, что слева, и единственное, что меня волновало: правда ли, что если с Акрополя смотреть в сторону моря, то на горизонте видна даже Эгина. Старая гравюра – большая-пребольшая, с таким вот видом с Акрополя – висела на стене в редакции «Вестника древней истории». Скучая на каждом заседании, я на нее смотрел и думал: и вправду видно или так, с образовательной целью?
– Видно?
– Преувеличено. По-видимому, видно, но моим глазам не всегда: один раз разглядел, другой раз не разглядел. Так что Акрополь был как родной, а когда оказались в Риме, то из‐за разных безалаберностей этого визита там даже не несколько часов, хорошо если полчаса удалось постоять над форумом. Я был в ужасе: в этой кирпичной каше абсолютно ничего не мог узнать из того, что на планах чертил и так далее. Все-таки главной моей специальностью всегда был Рим, а не Греция, так что очень неприятно было. Когда во второй раз я в Риме оказался по совершенно не античным делам, по русской филологии, и мне сказали: «Ну, вы, наверное, хотите посмотреть форум?» – покривив душой, ответил: «Там ведь от классической эпохи почти ничего не сохранилось, а то, что там, для меня уже модерн».
– А Колизей?
– Он такой могучий, что кажется новостройкой. Очень хорошей новостройкой, вызывающей искреннее уважение, но, глядя на него, никакого Марциала я не вспоминал.
– О чем была Ваша первая курсовая?
– На первом курсе курсовые мы почему-то по русскому языку писали. Наверное, это было разумно, потому что – чтó мы могли? На втором, по-моему, это было курсе – сопоставление структурного, или системного, строения (только тогда этих слов еще не было) комедии Аристофана и «Мистерии-буфф» Маяковского.
– Но Вы тогда уже читали комедии Аристофана по…
– Избави боже! По-гречески мы до них дошли на четвертом курсе, и то не больше одного семестра. Радциг263 их, по-видимому, просто не очень любил.
– У Вас был один преподаватель греческого в течение пяти лет?
– Нет, с отклонением. Греческих авторов с нами читал Попов264, автор учебников латинских, Мейер265 (ничего не автор, но преподаватель замечательный). В параллельной группе латинских авторов читала Жюстина Севериновна Покровская, вдова академика266, а кто с нами греческих читал, не помню, может быть, Радциг. После третьего курса отделение поредело, собралось в одну группу, и там я уже затрудняюсь сказать, почему там с нами читал Аристофана Радциг.
– Ваши преподаватели как-нибудь повлияли на то, что Вы стали больше изучать латынь, специализироваться на Риме?
– Нет, я думаю, это только степень моих способностей-неспособностей. Понятно, что латинский язык легче, а греческий – труднее. Поэтому я рано привязался к пути наименьшего сопротивления, латинских авторов для собственного удовольствия понемножку читал, а от греческих уклонялся. Ничего хорошего не вышло.
– А у Вас был курс средневековой латыни?
– Нет, начисто.
– Разве не было понятия «медиевистика»? В истории ведь должно быть? Или как тема она была запрещена?
– Этим стали в следующие годы интересоваться, когда много стал преподавать энергичный и нескучный человек Федоров267. Нам он еще не преподавал, считалось, что молод. Он тогда латынь для неклассиков вел.
– А он ведь возродил семинар разговорной латыни? Вы бы смогли что-нибудь говорить по-латыни?
– Нет. И даже среди тех младших, с кем я был знаком, только один человек научил себя активно писать по-латыни. Потом это была Васильева, ее статья о Лукреции, написанная по-латыни, в сборнике памяти Соболевского напечатана268. Но на всякий случай она дала себя отредактировать Боровскому269.
– Сейчас мы можем брать в библиотеках зарубежных авторов, зарубежную критику. У Вас была такая возможность?
– Кажется, из общего зала Ленинской библиотеки можно было, если знаешь библиографию и тому подобное, выписывать книги из фонда. Но тут мне повезло, так как я в студенческие годы прирабатывал в Ленинской библиотеке, в том отделе, где сочинялись печатные карточки на выходящую литературу для районных, областных, городских библиотек, и мне – как будто бы сотруднику библиотеки – выписали билет в научный зал. На третьем курсе я, кажется, был и к тому же ориентировался легче. Но вообще уровень наших преподавателей был замечательный, что видно из того, что отделение не разбежалось, когда ему была предоставлена такая возможность, – но что такое наука, они представляли так же плохо, как и большинство филологического факультета. Что такое L’Année philologique, я узнал по чистой случайности. В предисловии какой-то иностранной книжки, которую я читал, было написано: «Сокращения в ссылках делаются по системе L’Année philologique», – и я подумал: «Вот какой, оказывается, журнал существует, а я о нем не знаю». Пошел в Горьковскую библиотеку выписывать этот журнал, меня переслали в справочный отдел, тут я только и узнал, что такое L’Année philologique270.
– Наши библиотеки получали его каждый год?
– Да. И в Ленинке, и в Горьковке был полный комплект. Кажется, Ленинка продолжала получать его и после, даже когда перестала выписывать многие журналы по классической филологии.
– Нынешние иностранные языки Вам преподавали на классическом отделении или это была личная инициатива?
– Обязательными на первых двух курсах был у одной группы немецкий, у другой – французский. Дальше только по собственной инициативе. Один раз мы просили дать нам преподавателей итальянского, другой раз – новогреческого, но и на то, и на другое энтузиазма хватило на один семестр. Итальянский дальше я учил самостоятельно, а новогреческого так и не знаю. По словарю разгадываю в трагических случаях.
– Как Вам кажется, итальянский больше похож на латынь или новогреческий – на древнегреческий?
– Спросите что-нибудь полегче.
– Греческий и латынь Вы тоже потом сами доучивали или все-таки Вас доучили в университете?
– До какой степени в университете можно обучить и способного, и среднеспособного, и неспособного, вы представляете так же хорошо, как и я. После университета самостоятельно по-латыни я читал, а по-гречески только при необходимости.
– Сейчас многие ученые считают, что темы античности уже во многом исчерпаны. Про Вергилия, про Горация так много написано. Вы согласны с этой точкой зрения? Античность очень активно используют в компаративистике: «античные традиции там-то и там-то».
– Я начал отходить от античности как раз тогда, когда в наших библиотеках стали появляться книги с нетрадиционными к ней подходами. Иная с политическим, иная с психоаналитическим и так далее. Такие подходы мне ни на каких материалах особенно не нравились, а если бы книжки со структуралистическими подходами мне бы попались, может быть, я уцепился бы за них и продержался при античности дольше, но почти не попадались. Одна, пожалуй, попалась – сборник статей о структуре греческой трагедии под редакцией Вальтера Йенса, за это удовольствие я «спасибо» ему написал в примечании, но это было исключение