Поэтому отношение между характером и долей будет совсем не то, что между характером и назначением. Конкретное назначение требует известных черт личности; доля, конкретная доля из этих черт складывается. Назначение только невозможно без соответствующих свойств: они конститутивны для него. Доля же есть отношение, в котором один термин – внешние события, другой – внутренние свойства: эти свойства для нее конструктивны, входят в ее структуру и состав. Ведь доля Катулла была не только в том, что Лесбия изменяла ему, но и в том, что сердце его было не таково, чтобы сносить эти измены. Доля Тютчева была не только в том, чтобы быть одним из величайших русских поэтов (это – только назначение), но и в том, чтобы не мочь, да и не уметь сделать себе из этого хоть какую-нибудь опору в жизни: Тютчев недаром не написал «Памятника».
Таково употребление слова «доля» или, что то же, «участь». Значение этого слова охватывает, как мы видели из анализа его употребления, всю биографию вдоль и вглубь – все факты, все личные черты, всю нить жизни. Оно охватывает, включает в себя не только назначение, но и рок, ибо мы всегда можем сказать, что невинное убийство выпало Эдипу на долю, как и Олегу выпала на долю смерть от любимого коня. Но исток доли остается внеположным ее носителю. Она выпадает ему извне. Чтобы точнее взять это «вне», нам следует обратиться теперь к внутренней форме. И анализ ее покажет нам новое значение, стремящееся от случая к смыслу.
Если слово «рок» мы признали заимствованным, а слово «назначение» переводным, то слова «доля, участь» стоят в этом смысле вне всяких подозрений. Самое их стилистическое качество, не говоря уже о том, как часто встречаются они в народных песнях, пословицах, сказках и т. д., ручается нам за их глубоко русский, оригинальный источник. Однако они вполне совпадают и по употреблению, и по внутренней форме с греч. μοῖρα, с лат. pars, с франц. part, с нем. Teil. В чем дело? Почему во всех этих языках слова, обозначающие часть, приобретают специфический смысл судьбы? За этой неизбежностью переносного значения, безусловно, должна скрываться какая-то идея. Вылущить ее не так трудно.
Понятие части есть по самому существу понятие не абсолютное, а относительное. Коррелятами своими часть имеет: целое и другие части. Без них никакая «часть» невозможна. Таким образом, судьба, вся жизнь и смерть и личность человека оказываются частью чего-то целого, частью среди других частей. Я изживаю свою долю, свой удел; ты изживаешь свою, он – свою. Каждый идет своей дорогой, но многосложная сеть этих путей и перепутий образует нечто цельное, хотя, может быть, и необъятное для нашего взгляда: жизнь, мир, действительность. Это целое должно быть цельным, внутренне соотнесенным во всех своих частях – иначе они и не назывались бы этим словом, были бы просто вещами, а не частями. Удел – доля в отцовском наследстве. Это наследство – во все ли времена сообща или даже в каждый данный момент – должно быть распределено полностью. «Не всем быть умными – кому-нибудь и в дураках жить» – эта поговорка прямо вытекает из такого взгляда. Участь, доля, удел – все это речения, за которыми стоит идея мира, идея надличного единства. Каждый человек, каждое дерево, каждый камень восполняют, осуществляют свою часть в общем деле и в общей структуре. И только эта структура оправдывает все то, что может в этой части быть тяжелым и обидным для ее носителя. Система должна быть заполнена – и раз в ней есть тяжелое и злое, оно неизбежно выпадет на чью-то долю: почему же не на твою? От сумы да от тюрьмы не отказывайся. Дело мирское.
Так проступает в избитых словах смысл – пока неличный, мирской, общный. На какую бы то ни было внутреннюю, сущностную, т. е. свободную (внутренняя необходимость) связь этой доли с лицом внутренняя форма никаких указаний не дает. Да оно и немудрено. Тяжкий ход времени и мира не считается ни со мной, ни с тобой. Доля, участь выпадает каждому извне.
Этот внешний характер особенно подчеркивается словом жребий (λάχος, sors, der Los, le sort), по употреблению аналогичным доле. (Русское слово жребий (в смысле судьбы) переводное, но моя мысль достаточно иллюстрируется иноязычными соответствиями.) Из трех мойр, о которых мы читаем у Гесиода, средняя носит имя Λάχεσις, что значит «бросающая жребий». Жребии распределяются между людьми случайностью, но ведь совокупность того, что стоит за этими жребиями (например, все останутся здесь, а кто-то один поедет туда-то), – это уже не случайность, это уже осмысленно, или целесообразно, или, во всяком случае, цельно.
На этом мне, кажется, и придется закончить интерпретацию почти-синонимов Судьбы по нескольким языкам – интерпретацию чисто научную, филологическую. Позволю себе кратко резюмировать итоги.
1. По источнику все, что скрывалось за всеми интерпретированными словами, оказалось внеположным человеку. Однако: а) источник назначения остается совершенно неопределенным; б) источник рока лежит, по-видимому, в самом роке (или, рок и есть источник событий: «но рок судил иначе»); в) источник доли (участи, удела) есть мир как совокупность участей, как целое.
2. По сфере проявления: а) рок выступает лишь в специфический момент; б) назначение и доля распространяются по всей жизненной линии, причем (аа) назначение линейно: оно касается лишь внешней роли своего носителя; (бб) доля (с синонимами) объемна: она охватывает и внешнее, и внутреннее, и самый характер.
Рассматривая получившуюся таблицу, мы убеждаемся, что все интерпретируемые понятия имеют один совершенно общий признак. Этот признак – внешний источник, внеположный человеку. В разных случаях источник этот специфируется по-разному, но всегда остается внешним. Так филологическая интерпретация подвела нас к основному понятию, лежащему в корне всех идей о доле, роке, назначении и т. д. Это понятие – случайность. В самом деле, чем, если не случайностью, может человек характеризовать то, что приходит к нему извне? Объединяясь вне пределов его зрения в целый мир, доля обращается к нему именно случайной стороной: он может, вдумываясь, усматривать за этой случайностью какой-то мировой смысл, но основное, первое впечатление всегда остается в силе. Выражаясь в терминах диалектики, случай, счастье, «везет – не везет» есть первая, непосредственная ступень осознания судьбы. И как бы далеко ни зашли мы в ее осмыслении, этот момент останется не только неустранимым, но и необходимым для наших характеристик. Носителем специально этой стороны будет слово «жребий»: λάχος, Los, sors, sort.
Из сказанного ясно, что задача наша далеко не может считаться разрешенной. Нельзя и не следует удовлетворяться совершенно внешним человеку предопределением (слово, мною не интерпретированное за полным его совпадением с долей при некоторых элементах назначения, вернее, предназначения, и за его полной бессмысленностью вне религии). Это неизбежно привело бы нас к бессмысленному фатализму, к непонятному и неинтеллегибельному «кисмет», а я обещал показать хотя бы воздух судьбы и думаю, что в этом воздухе пахнет далеко не бессмыслицей. В дальнейшем мне придется нарушить единство метода, от филологической интерпретации перейти к почти философской и, во всяком случае, умозрительной. Это потому, что из филологии я уже высосал все, что в моих силах. Ведь я с самого начала выговорил себе свободу от метода.
Но прежде чем вооружаться новым орудием, я позволю себе еще один, последний, экскурс в сторону если не филологии, то, во всяком случае, мифологии.
В сущности, я оклеветал греков, интерпретируя Мойру только как рок. Так, действительно, дело обстоит в трагедии, но и только в трагедии. В языке же слово μοῖρα (от μείρομαι) недаром имеет внутреннюю форму «доли». Она имеет и соответствующее употребление со всей его широтой и глубиной. И если трагедия греков показывает нам, как тонко и глубоко они понимали рок, то их поэзия показывает, что они умели понимать и долю.
Вот что говорит Гесиод о трех мойрах: «Клото держит прялку, Лахесис прядет, Атропос режет нить». Мне представляются здесь особо интересными две первых мойры. Ведь третья, Атропос, что значит «неотвратимая», есть только рок со всеми его признаками, перечисленными выше. Так вот, имя первой, Κλωθώ, означает «пряха». Вторая, по имени «бросающая жребий», прядет нити наших жизней. В сущности, имя второй Мойры, Λάχεσις, implicite уже включает в себя все, что говорилось выше о доле, т. е. всю максимальную ширину и глубину смысла, до какой мы можем дойти, не обращаясь к удивительному русскому слову «судьба». Но занятие этой Мойры, а также имя первой вносят новый и очень важный момент.
Этот момент, не отмеченный ни в одном из интерпретированных слов, есть связь. Пусть это связь событий, объединяющихся в единую жизненную нить, в цельный биографический облик или склад, – пусть она выпрядается той, чье имя «бросающая жребий». То, что с точки зрения единичного носителя представляется рядом случайностей, оказывается уже не только долей в жизни мира, но и внутренним единством, которое не перестает быть единством, не перестает быть нитью, даже и не будучи воткано в мировую ткань. Как ни трудно уловить это единство, как ни легко потерять его среди составляющих его случайностей, но именно оно и есть второй основной элемент судьбы: оно есть принцип единого склада, облика, т. е. того самого, чем личность, имеющая биографию, отличается от индивида, имеющего лишь смену физиологических периодов да «поток ощущений».
Цепь случайностей (жребий) – Лахесис; единство образа-склада (нить) – Клото-Лахесис; соотнесенность всему миру (доля) – Мойра: вот три момента в структуре судьбы, даваемые нам интерпретацией ее квазисинонимов. Все это мы находим в греч. μοῖρα.
_______
Рок – только бессмысленное (Скрябин, Эдип). Судьба – понятное вместе с непонятным. Многое, что казалось роком, оказывается судьбой. Уже поэтому в судьбе нет ничего мистического. Она просто констатирует, что всего не осмыслишь. Человеческое несовершенство.