Преосвященный Леонид (Краснопевков)
Это общение молитв необходимо для душ, которые больше или меньше симпатизируют между собою.
Архимандрит Пимен Угрешский писал 3 октября 1877 г. Преосвященному Савве (Тихомирову):
«Преосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец
Зная Ваше всегдашнее расположение к покойному Преосвященному Архиепископу Ярославскому Леониду, спешу поделиться с вами только что напечатанною книжкою Его писем ко мне. Поэтому я и замедлил.
Вам желательно было иметь "Исторический очерк Николо-Угрешского монастыря". Препровождая к Вам и сию книгу, пользуюсь случаем просить Вас принять от меня еще книжицу "Мои воспоминания". При сем же прилагаю и фотографические виды монастыря.
Мне никогда бы не пришло и на мысль писать свои воспоминания, ежели бы не требовал от меня сего весьма настоятельно покойный Преосвященный Леонид.
Будьте снисходительны к писателю-самоучке.
Прошу Ваших Святительских молитв и Архипастырского благословения.
Вашего Преосвященства нижайший послушник
Угрешский архимандрит Пимен» [2120].
{стр. 694}
Преосвященный Леонид (в миру Лев Васильевич Краснопевков, 16 февраля 1817 — 15 декабря 1876) — сын товарища Герольдмейстера; образование получил сначала в английском, потом во французском пансионе; в 1829 г. был помещен в Горный кадетский корпус, но не окончил его и определился в феврале 1834 г. юнкером в Балтийский флот, в 1836 г. произведен в мичманы.
К 1834 г. относится его знакомство со святителем Игнатием Брянчаниновым. Произошло оно совершенно естественным путем. Так, он рассказывает о своей матушке, Анне Ивановне (урожденной Ломовой): «На утре жизни ея воспламенилась в душе ее вера в молитвенную силу Преподобного Сергия» [2121]. Ее родные места у Яхромы в 40 верстах от Троице-Сергиевой Лавры, которую она имела возможность часто посещать, способствовали укреплению и сохранению «до гроба пламенной веры в силу его молитв. <…> Как драгоценность соблюдала она в сердце святые впечатления первых лет своей жизни, проведенных в окрестностях Лавры… Мы, дети, слушали неистощимые рассказы о том, как она, бывало, хаживала пешком по обету к Преподобному Сергию, какие чудеса творил и творит Преподобный благодатию Божиею, как велики богатства Лаврской ризницы, как многолюдны и торжественны праздники, как в Посаде жители занимаются деланием затейливых игрушек и это рукоделие, по преданию, в те дни сохранившемуся в окрестном народе, ведет начало свое от времен Преподобного, который, любя малых детей, дарил им разные деревянные вещицы своего рукоделия (что довольно вероятно, если вспомнить, что Преподобный был и древоделом)».
Выйдя замуж, Анна Ивановна переехала с мужем в Санкт-Петербург, но всегда уверительно говорила: «Не умру без того, чтобы не побывать в Сергиевой Лавре». Избранным местом ее паломничества в Петербурге стала Троице-Сергиева пустынь: «Было мне года полтора от рождения, когда подвергся я какой-то опасной болезни. Матушка отправилась со мною, больным ребенком, к Преподобному Сергию в Пустынь, куда и прежде и после того ежегодно ездила на богомолье. Я выздоровел и с тех пор не знаю, был ли хоть один год, чтобы я не посетил Сергиеву Пустынь, пока жил в Петербурге. Эти богомольные странствия были для меня приятнее всех удовольствий, и я чтил Преподобного как особенного своего покровителя».
{стр. 695}
Таким образом, когда в 1834 г. в Сергиеву пустынь настоятелем был назначен архимандрит Игнатий Брянчанинов, Лев Васильевич Краснопевков оказался одним из первых его духовных сыновей. Беседы с архимандритом Игнатием, о которых он вспоминал до самой своей кончины, производили на него глубокое впечатление, они и привлекли его к монашеской жизни.
В 1838 г. Лев Васильевич Краснопевков, с благословения Высокопреосвященнейшего Митрополита Московского Филарета, оставляет службу во флоте и поступает в Санкт-Петербургскую Духовную академию. О своем знакомстве с Митрополитом Филаретом он оставил весьма прочувствованные воспоминания: «Помню, что в первый раз приехал я сюда [в Александро-Невскую Лавру, где Митрополит Филарет жил во время своего пребывания в Петербурге] расфранченным флотским офицером, в узеньких саночках своих на шведской лошадке, в новенькой шинели с щегольским бобровым воротником, в треуголке циммермановского дела. Это было в генваре 1837-го. Тогда я не был еще известен Владыке. Счастье быть ему представленным ожидало меня к Великому посту того же года. То был ясный мартовский день, с освежающим к вечеру морозцем. Владыка узнал обо мне от Киевского Митрополита Филарета и пожелал меня видеть, встретил с ясным взором, с ласковым словом. "Вы так молоды (мне было ровно 19 лет) и уже пользуетесь таким доверием начальства", — заметил он с тонко одобрительною улыбкою, когда на его вопрос, чем я занимаюсь, я отвечал: временным командованием лагерем в Петергофе. Указывая движением головы на мою подвязанную щеку, сказал: "Не надобно хворать военному человеку" — и перешел к разговору серьезному. Высказал свою примечательную для нашего времени мысль о классических языках, он лучший наш гебраист и отличнейший знаток языков греческого и латинского: "Надобно изучать эти языки настолько, чтобы они были для вас орудием при богословских занятиях, чтобы могли читать Отцов в подлиннике". <…> На прощаньи я просил позволения бывать у него хотя изредка в толпе. «Только не в толпе, среди которой ничего нельзя сказать», — ответил милостиво Архипастырь, провожая до дверей своей гостиной».
Благоволение строгого пастыря Митрополита Филарета Лев Васильевич Краснопевков (будущий Преосвященный Леонид) {стр. 696} сохранил на всю жизнь. По совету Митрополита он в 1840 г., после смерти отца, перешел в Московскую Духовную академию. Митрополит писал тогда наместнику Троице-Сергиевой Лавры архимандриту Антонию: «В Академию поступает чиновник из дворян Краснопевков. Это не то, что некоторые бывшие пред сим. Примите его со вниманием и дайте ему право узнать обитель и монашество». Тема академической диссертации Льва Васильевича «Жизнь Филиппа, Митрополита Московского и всея Руси» (опубликована в 1861 г.) определила на ближайшее время его служебную карьеру. По окончании Академии он был назначен преподавателем гражданской истории, катехизического учения и греческого языка в Вифанскую семинарию.
23 сентября 1845 г. Лев Васильевич был пострижен в монашество с именем Леонид, а 1 октября Митрополит Филарет произвел его в иеромонаха в Покровском (Василия Блаженного) соборе в Москве.
Преподавателем в Вифанской семинарии и застал иеромонаха Леонида архимандрит Игнатий Брянчанинов в 1847 г., во время посещения Москвы и Троице-Сергиевой Лавры по пути в Николо-Бабаевский монастырь. «Нашел в Вифанской Семинарии, — писал он своему наместнику 7 сентября 1847 г., — Иеромонаха Леонида, Профессора и Магистра из флотских офицеров, который в Петербурге бывал у меня. В посаде живет его матушка-старушка, которую он содержит своим жалованием. Иду из Академии к саду — встречает меня незнакомая старица, останавливает: "Ах, Батюшка, говорит, как я вам благодарна за сына моего: направление, которое вы дали в Петербурге, его руководствует в пути, им избранном, так благополучно; я мать Леонида". Он приходил ко мне вечером и как пред Духовником проверил всю жизнь свою со всею простотою и откровенностию» [2122].
Отец Леонид об этой встрече записал в своем дневнике следующее: «Я пришел в церковь уже перед концом обедни и занял уголок у южных дверей алтаря. Передо мною стоял, спиною ко мне, архимандрит, стройный, высокого роста, с прекрасно расположенною линией плеч. "Это отец Игнатий", — подумал я. Это тот самый человек, имя которого так часто, в {стр. 697} продолжение пятнадцати лет было у меня на устах, человек, жизнь которого была для меня образцом жизни монашеской, но на которого я смотрел как на существо для меня недоступное, хотя мне и удалось побывать у него в Пустыни раза два или три после того, как зародилось во мне желание монашества.
Обедня кончилась; начали раздавать образа священникам для крестного хода. Архимандрит обратился ко мне, поздоровался и, заметив на мне магистерский крестик, сказал:
— Вы, вероятно, профессор здешней семинарии?
— И притом, — отвечал я с поклоном, — человек, некогда имевший счастие быть Вам известен, но которого Вы, вероятно, никак не припомните. Это было в Петербурге, десять лет назад, и притом я был в другом, именно в военном платье.
— Во флотском мундире, — прервал меня о. Игнатий, — очень польщен и чрезвычайно рад увидеть Вас и снова познакомиться с Вами.
Пока крестный ход продолжался, мы сидели в гостиной Митрополита. Отец Игнатий расспросил меня о ходе моей жизни после того, как расстался я с ним, и сказывал, что время от времени он вспоминал обо мне, и изъявил удовольствие, что я помню его. Когда отец Игнатий услышал, что я никогда ни на один день не переставал помнить его, всегда благодарный за те наставления, которые нашел для себя благодетельными и жизненными, он отвечал мне: "У меня, отец Леонид, будет просьба к Вам: не забывайте меня в своих молитвах. Это общение молитв необходимо для душ, которые больше или меньше симпатизируют между собою".
Я слышал, что архимандриту Игнатию со стороны духовных дали знать, чтоб он просился на покой. Это дошло до Великой Княгини Марии Николаевны, она стала просить Государя. Император предложил Императрице: "Ты давно не была в Сергиевской пустыни, съезди и скажи Игнатию, что я на покой его не пущу, а если хочет, пусть для поправки здоровья просится в полугодовой отпуск". Так и сделали, и отец Игнатий едет на Бабайки.
Я решился изъявить сожаление отцу Игнатию, что он оставляет обитель, которая без него должна будет возвратиться в свое прежнее состояние, и надежду, что его не отпустит Государь. Архимандрит ответил: "Я должен со своей стороны сделать все, что требует от меня мой взгляд на самого себя. Уп{стр. 698}равление нашей обителью чрезвычайно трудно. Это монастырь полуштатный, полуобщежительный и состоит совершенно в особенных отношениях. Например, обитель наша держится, главным образом, клиросом: иногда надобно было выискивать человека из мирян и держать его для хора, где он необходим. Впрочем, благодаря Бога, у нас есть внутри монастыря своя особенная духовная отрада: общение некоторых, с которыми мы более близки.
Монашество в настоящее время находится в тех условиях, в каких была Церковь Христова в века язычества. Это не корабль, а множество людей, рассеянных по треволнению житейскому, которые должны общением молитв, письменных и иногда личных сношений путеводствовать друг друга. Вы не найдете в нынешнее время ни одной обители в собственном смысле слова, ибо правила святых Отцов поражены, разъединены светскими указами; остались по местам монахи, они-то должны своим общением, святым и непорочным, восстановить монашество, для которого, когда угодно будет Богу, найдутся и обители".
Сквозь стеклянную дверь я увидел входящего нашего отца ректора [2123] и сказал отцу Игнатию с замечанием: "Вот израильтянин, в нем же лести несть". Он отвечал, что уже наслышан о нем, и пошел рекомендоваться.
[На другой день]. Узнав от моей матушки, что я ищу случая увидеться с ним и живу для этого в Академии, архимандрит Игнатий обещал, как скоро найдет свободную минуту прислать за мною.
После обеда я гулял с отцом Сергием в Пафнутьевском саду. С ударом колокола к вечерне мы отправились домой, а против кельи отца Игнатия встретили меня два посланных за мною. Отец Игнатий стоял у окна: благородный овал его свежего румяного лица, в легкой тени уже не прежних кудрей, очень памятен. Мы выпили по чашке чаю, после чего разговор {стр. 699} едва завязывается, — он только успел узнать ход моего дела о монашестве и о совершенном слишком быстром расстройстве моих семейных дел, — как явились к нему с приглашением идти в ризницу, он стал было отказываться усталостью, просил обождать до завтра, но просили настоятельно. "Нечего делать — подай мне крест".
Он пригласил меня в спутники. У входа в ризницу стояли ризничий, казначей и о. наместник. Отец Игнатий был изумлен и, вероятно, очень рад, что не дал отказа. Отец Антоний повел его через коридор на лестницу. Архимандрит Игнатий редко позволял себе замечания и вопросы, смотрел внимательно, но молча, без знаков удивления и восклицательных. На мою заметку, что по древним пеленам с изображением Преподобного Сергия другие думают обличить благословляющую руку раскольничью, отец Игнатий заметил: "Но большой палец большею частью не виден, и спор неразрешим. Изображали в те времена и так и этак, потому что не обращали на крестосложение, как на мелочь, никакого внимания, доколе не возникли споры".
Из ризницы повели нас в амбары хлебные, в пекарню, в хлебную, в странную, в больницу, в училище…
Отец Игнатий молчал. Наместник был решительно искренним пред своим гостем. При всей моей предрасположенности к отцу Игнатию я почти был не за него».
Отец наместник Троице-Сергиевой Лавры Антоний (в миру Андрей Гаврилович Медведев, 1792–1877), о котором упоминает отец Леонид, был личностью незаурядной. Происходил он из крестьян, самоучка. Служа помощником аптекаря, обучился у него и в 1812 г. получил формальное разрешение на занятия врачебной практикой. В 1822 г. постригся в Высокогорской Вознесенской пустыни. В 1824 г. совершил паломническое путешествие в Киев. 10 марта 1831 г. был избран Митрополитом Московским Филаретом в наместники Троице-Сергиевой Лавры и 15 марта возведен в архимандриты Вифанского монастыря. Он вполне оправдал выбор Митрополита, сделавшись его духовным отцом, другом и деятельным сотрудником. Несмотря на то, что любил уединение и не раз просился на покой, пробыл наместником Лавры 46 лет и привел ее в состояние, достойное ее исторического значения. В течение 35 лет {стр. 700} находился в переписке с Митрополитом Филаретом, 1681 письмо которого к нему изданы в 4-х весьма объемистых томах.
29 июля 1847 г. Митрополит Филарет написал отцу Антонию: «Будет у вас Сергиевой пустыни архимандрит Игнатий. Примите его братолюбно.
Заговорите с ним о афонском иеромонахе Иосифе, которого он видит не так, как вы мне показывали прежде» [2124].
Однако что-то неблагоприятное произошло у отца наместника Антония с архимандритом Игнатием при их первой встрече. «С Лаврским наместником Антонием я очень не сошелся, а поладил с Академическим Ректором Алексеем», — писал архимандрит Игнатий своему наместнику 7 сентября 1847 г. А в другом письме: «…понял и знаменитого Антония, который вполне наружный человек, имеющий о монашестве самое поверхностное понятие». Мнение архимандрита Игнатия об отце наместнике не изменилось и впоследствии. Тем не менее имя его самого дважды еще и через большие промежутки времени появлялось в письмах Митрополита Филарета к отцу Антонию, причем в рассуждениях по вопросам, которые сам автор писем считал весьма спорными. Так, 28 апреля 1852 г. Митрополит Филарет писал: «Вот еще письмо, которое, по милости Святославского, дошло до меня через год, и конечно, оставило писавшего в неудовольствии на мое молчание.
Видите, что о. архимандрит Сергиевой пустыни Игнатий написал книгу против книги Фомы Кемпийского и желает, чтобы я ее видел и побудил его к изданию ее в свет. Не надеюсь, чтобы, если прочитаю книгу, мог я написать о ней то, что понравилось бы ему. Мне странною кажется мысль писать назидательную книгу именно против Фомы Кемпийского. Мне кажется, всего удобнее продолжить молчание, в котором я до сих пор оставался невольно. Но сим дается ему причина к неудовольствию. Не читав книгу, если скажу, что не надеюсь быть с нею согласен, это будет жестко, а может, еще менее могу сказать мягко, когда прочитаю книгу» [2125].
Здесь следует отметить, что святитель Игнатий очень отрицательно относился к книге Фомы Кемпийского «Подражание Христу»: «Книга «Подражание», — писал он, — есть не что {стр. 701} иное, как роман, подыгрывающийся под тон Евангелия и ставимый наряду с Евангелием умами темными и не отличившими утонченного сладострастия от Божественной благодати» [2126].
И второе письмо Митрополита Филарета от 23 января 1857 г.: «Давно не отвечаю вам, отец наместник, о слове Святителя Димитрия о Божией Матери: поклоняюся Твоему безгрешному зачатию от святых родителей. И теперь не надеюсь отвечать достаточно.
…Слова святителя Димитрия можно понимать о зачатии чистом от произвольного греха, ибо сие было после долгой честной жизни в старости, не по желанию плоти, но в послушании предречению Ангела. Но не невероятно и то, что он понимал оные так, как о сем мудрствуют ныне на западе.
…При сем вспоминаю разговор мой с пустынским архимандритом Игнатием. Книгу о подражании Христу он так не одобрял, что запрещал читать. Я возразил ему, что святитель Димитрий приводит слова сей книги, оговариваясь, что Фома Кемпийский хотя иностранный купец, но приносит добрый товар. Архимандрит отвечал мне: мы не знаем, когда святитель Димитрий введен был в благодатное достоинство святого отца, и, может быть, указанное мною написал еще тогда, когда был просто благочестивым писателем или проповедником.
И св. Варсонофий Великий говорил, что святые Отцы под охранением благодати Божией писали чистую истину; однако между тем иногда, не оградив себя молитвою, писали мнения, слышанные от наставников, не строго испытанные, которые читающий без оскорбления святых Отцов может и должен отложить в сторону, не обязываясь принять оные.
Рассуждения о зачатии Божией Матери писать нужно ли, и полезно ли, сомневаюсь. Кажется, у нас довольно спокойно смотрят на вопрос о сем. Не возбудить бы распрей, которых разрешение трудно предвидеть» [2127].
Но возвращаемся к записям отца Леонида (Краснопевкова) о продолжающемся его свидании с архимандритом Игнатием в августе 1847 г.: «На следующий день после обедни о. архимандрит позвал меня. Подали чаю и аккуратно нарезанный благословенный хлеб. Разговор завязался, и больше часа говорил он: я слушал в сладость. Вот содержание нашего разговора:
{стр. 702}
"Все в нашей деятельности, — говорил я, — должно быть направлено к истине и добру, и это двойственное стремление должно иметь выражение прекрасное…"
В следующем монологе заключается некоторый очерк ответов отца Игнатия на этот свод моих недоумений:
"Очень рад, что вижу Вас в чине монашеском и в сане священства. Это дает свободу и значение нашему собеседованию. В деле учения, отец Леонид, памятуйте слова Христовы: всяк книжник, наученный Царствию Божию, подобен человеку домовиту, износящему из сокровища своего новое и ветхое (Мф. 13. 52). Не оставляйте науки светской, сколько она служит к округлению духовных наук: приложение к духовной, чтобы дать вопрошающему отчет в Вашем уповании. Идите своею дорогою, но помня о светской науке, что она должна быть для Вас только орудием, а о своих богословских системах — что одна система есть скелет правильный, твердый, но сухой и безжизненный. Благодарите школу, что она дала Вам его, и большего от нее не требуйте: она сообщила Вам все, что могла.
Если мы будем говорить так образно — в том экземпляре скелета, который достался на Вашу долю, есть неполноты: спешите наполнить их. Думаю же, что все это немного займет у Вас времени. Потом Ваше дело — навести красу, дать плоть костяку и оживить новое тело духом. Для этого нужно постоянное упражнение в чтении Слова Божия, молитва и жизнь по заповедям Божиим. Молитва оплодотворяет упражнение в Слове Божием, и плод будет состоять в познании заповедей Божиих. Прочитайте св. Матфея и старайтесь жить по заповедям, изложенным в пятой, шестой и седьмой главах. Это жизнь простенькая. Апостол Павел велит узнавать, что есть воля Божия, благая и совершенная, и этим отсылает нас к начальным страницам Нового Завета, к св. Матфею, которого книга недаром занимает в нашем новозаветном каноне первое место.
Исполняйте заповеди деятельней и незаметно перейдете к видению по Иоанну. Нечувствительно перейти на небо, если научитесь ходить по земле. Укрепляйте себя в жизни по заповедям посредством чтения семнадцатой кафизмы. Душа Ваша озарится, и Вы воскликните: "Закон Твой — светильник ногам моим и свет стезям моим!" (Пс. 118. 105) — заповеди Божии станут, как пестуны, повсюду ходить за Вами. Таким только путем Вы {стр. 703} созиждите на камне свою духовную обитель, в которую снидет Животворящая Троица, в которой будете Вы безопасны от знойного дыхания страстей и от потопа всяких бедствий. Недостаток такого внутреннего делания [является] причиною того, что многие из наших ученейших священноначальников слабы духом, всегда боязливы и скоро впадают в уныние.
Изучайте Писание согласно с учением святых Отцов. Для этой цели полезно заниматься греческим языком: у нас так мало хороших переводов учительских Отеческих творений. Вы ознакомитесь с теоретическою стороною Отцов; в Деяниях Соборов узнаете их жизнь, что особенно поучительно. Исследуйте также ереси: еретики становятся лукавы и жестоки сердцем и телом; поэтому сколько в историческом, столько и в психологическом отношении важно исследовать борьбу Церкви с этими домашними врагами.
Вообще, работайте Господеви, не спешите с этим самообразованием — скороспелки не имеют вкуса; труды не пропадут: Бог видит их и принимает. Люди бывают непомерно требовательны, Бог — никогда: Он знает наши силы и по мере сил наших налагает на нас требования, приемлет и сердце и чудесно восполняет недостатки. Делайте всё ради Бога. Сколько правило это важно в учении, столько же и в жизни…
Вы находитесь в положении сына, обязанного заботиться о семье своих родителей. Обязанность прекрасная; Вы захотели согласить с ней жизнь монашескую и избрали дорогу училищной службы. Святой Кассиан рассказывает с похвалою об авве Α., который был вызван из своего уединения обязанностию сына и не потерял на небе мзды монаха. Будьте постоянны, спокойны. Формируйтесь в жизни общественной, и она совершит Вас; только помогаете ли родным, обращаетесь ли в обществе — все делайте для Господа, а не для плоти. Не смущайтесь от преткновений, но ведите жизнь сокрушенную и научитесь смиренномудрию: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50. 19).
Затворничество опаснее может быть для Вас, нежели общество. Келья воздвигнет на Вас такую брань, какой Вы не вынесете, ибо душа Ваша еще находится под влиянием вещества, она еще не созрела. Идите своим путем, на время уединяйтесь, чтоб не дойти до рассеянности; потом выходите, да не одолеет Вас гордость и уныние. Выходите к обществу, как в свою школу. Будьте осторожны, но благоразумную осторожность отличайте {стр. 704} от мнительности и мелочности. Возвратившись в келью, поставьте себя перед Богом в сокрушении и в простой сердечной молитве исчислите свои согрешения и смело и спокойно продолжайте свое внутреннее делание. Постоянное, но спокойное наблюдение за собою даст Вам способ приготовиться к верному отчету пред Богом, к исповеди плодотворной.
Скажу Вам, что мнение Отцов о самоиспытании и исповеди таково: мы получаем от духовника отпущение грехов содеянных, а не тех, которые находятся в нас в возможности наклонности к греху. Поэтому духовнику должно знать, в чем Вы и как прегрешили. Покажите ему, в каких грехах, как фактах, выразилось греховное направление Вашей воли, откройте слабые стороны Вашей души чрез указание, какие грехи чаще поражали Вас, ничего не утаивайте, ничего не прикрывайте, не переиначивайте, но избавьте исповедника от перечисления пред ним всех мельчайших обстоятельств, всех подробностей, за которыми и сами Вы никогда не уследите. Духовник не поймет Вас, а себя Вы затрудните: оцеживая комара, проглотите верблюда. Заметив за собою грех, не забывайте его и со временем упомяните о нем на исповеди, представив в чертах существенных и полных, а в подробностях нехарактеристических, удобно ускользающих из памяти, принесете сердечное раскаяние пред Богом, повергнитесь пред Ним с сознанием своей мерзости и, оставляя задняя, простирайтесь вперед (Флп. 3. 13). Изгоняйте грех, не будет и подробностей грехопадения.
Не будьте мелочны в образе жизни. Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего (Рим. 12. 2) — это первое. Ищите всюду духа, а не буквы. Ныне напрасно стали бы Вы искать обителей. Их нет, потому что уставы святых Отцов поражены, правила их рассеяны светскими указами. Но Вы всегда найдете монахов и в монастырях, и в общежитиях, и в пустынях, и, наконец, в светских домах и светских одеждах городских — это явление особенно свойственно нашему веку, ныне не должно удивляться, встречая монаха во фраке. Поэтому не должно привязываться к старым формам: борьба за формы бесплодна, смешна; вместо того, чтобы побеждать и назидать, она раздражает противников или вызывает их презрение. Форма, как внешность, есть случайность, а случайность проходит, одна Истина пребывает во веки. Истина свободит вы (Ин. 8. 32), а Истина есть Христос: облекитесь во Христа, и Вы явитесь в самой лучшей, в самой {стр. 705} древней и, вместе с тем, в самой современной одежде. Христос вчера и днесь той же и во веки (Евр. 13. 8)".
Так говорил мне отец Игнатий, и мне особенно приятно было то, что в его словах было много нового, но было и довольно таких мыслей, которые, не будучи долею общественного мнения, давно были собственными моими. Я был рад увидеть их в таком человеке, как в верном зеркале. Я благодарил отца архимандрита за беседу, которая в Лавре святого Сергия была как бы продолжением той, которая ровно за десять лет до того была начата в пустыни святого Сергия.
Хотелось быть еще и еще с ним, но я знал, что он ожидает только приезда в Лавру графини Шереметевой, по ее просьбе, и сам спешит в дальний путь; к тому же и день почтовый. Он с приветом своего любезного слова и очаровательной улыбки и с благожеланием простился со мною. Я отдал ему от полноты души глубокий поклон; он поклонился, вижу, еще ниже, и кончилось тем, что мы пали друг другу в ноги. Он поручил мне отправить одну духовную книгу в Бородинский монастырь.
После приятно было слышать от А. В. Горского [2128], что когда отец Игнатий в сопровождении его и отца ректора Академии ходил по академической библиотеке, то произвел самое приятное впечатление на Горского прежде всего, своею необыкновенною кротостью, которая не ускользнула и от внимания других: кротость ваша разумна да будет пред всеми людьми (Флп. 4. 5). Он говорил мало, и, когда уже было совершенно очевидно, что все преимущество в знании на его стороне, и тогда он умел, чтобы не оскорблять чужого самолюбия, дать заметить, что это знание очень обыкновенное для стоявшего в его положении, так как он высказывал свои мнения большей частью о литературе аскетической. "Здесь, — говорил Александр Васильевич, — видно было, что он имеет не просто обширную начитанность, но глубокое понимание и основательную ученость: ибо он выражал свои мнения о некоторых переводах, где тотчас показал, что занимается предметом, как знаток дела и знакомый с древними языками".
Отец Игнатий выписывает новое парижское издание греческих и латинских отцов Церкви.
{стр. 706}
— Вот какие есть у вас в монастырях архимандриты, — заметил я Амфитеатрову. Но ведь это единственный!
Отец ректор Академии приказал молодым монахам быть на обеде в Вифании, именно потому, что там будет человек, от которого можно научиться, как обращаться и держать себя в обществе человеку духовному. И тут отец Игнатий взял всем: ученостью, аккуратностью, обращением».
В приведенном выше монологе святитель Игнатий упоминает об обязанности отца Леонида «заботиться о семье своих родителей». Отец Леонид «был примерно почтительный сын и любящий брат». Ко времени его встречи со святителем Игнатием (1847) на его попечении находились его матушка — вдова Анна Ивановна и две младшие, болезненные сестры Олимпиада и Татьяна Васильевны. Кроме того, он всячески старался поддержать свою старшую, горячо любимую и рано овдовевшую (в 1849 г.) сестру Екатерину Васильевну Ушакову, а также младшего брата Александра Васильевича — в период его учебы и до тех пор, пока он окончательно не укрепился на выбранной им службе. Оба они, и Екатерина и Александр, — впоследствии были верными сподвижниками своего брата. Екатерина Васильевна, «высокообразованная особа, свободно владевшая английским, французским и немецким языками», поступила на службу классной дамой в Николаевский сиротский институт, в 1867 г. получила грамоту о награждении Мариинским знаком отличия беспорочной службы. В 1873 г. у нее случилось нервное расстройство, и отец Леонид привез ее в Московский Алексеевский монастырь к знаменитой игумений Антонии (Троилиной). По выздоровлении она стала деятельной помощницей игумении. Ее перу принадлежит «Краткий исторический очерк Московского Алексеевского монастыря» (Москва, 1877). В 1880 г. она постриглась с именем Леониды. Александр Васильевич по окончании в 1850 г. Московского университета по юридическому факультету поступил на службу в Московское общество сельского хозяйства. Заканчивал он службу в качестве директора народных училищ Московской губернии с чином действительного статского советника. Но до того времени, когда сестра и брат смогли сами себя обеспечивать и даже помогать младшим сестрам, содержание семьи было очень непростой обязанностью отца Леонида. Забегая вперед, следует сказать, что даже после того, {стр. 707} как он стал ректором сначала семинарии, затем Духовной академии, его жалованья хватало лишь на самую скромную жизнь. Именно потому, как считает его биограф, начальство, зная его обстоятельства и желая ему помочь, предоставляло ему вне очереди настоятельства в монастырях.
Примерно через полгода после отъезда архимандрита Игнатия в Николо-Бабаевский монастырь в дневнике отца Леонида появляется еще одна относящаяся к нему запись: «Сейчас рассказывал мне Александр Васильевич [Горский], что он получил некоторые сведения об отце Игнатии от монаха из того места, в котором проживал отец Игнатий во время своего отпуска. Этот монах и прежде бывал у отца Игнатия в Сергиевой пустыни, а потому имел доступ свободный к нему на Бабайках. В уединении Игнатий любил разделить свою грусть с добрыми старцами обители. Он прямо говорит, что причиною его удаления было то, что викарий Нафанаил во время своего всемогущества при Антонии обнаруживал в делах свое желание, чтобы монастырь Сергиевский перешел к нему. Это продолжалось, нечего было делать, как отступиться от монастыря, и он подал просьбу Митрополиту об увольнении от управления обителью и в то же время написал письмо Государю, в котором говорил, что так как управление монастырем принял он по особенной Высочайшей воле и начальствовал им, доколе был в силах, но теперь здоровье его не позволяет ему продолжать служение, то он решился просить увольнения, о чем подана просьба и духовному начальству. Чрез некоторое время Обер-прокурор докладывает Государю, что Синод предполагает уволить архимандрита Игнатия от управления монастырем, Государь не дал ответа. Синод велел Игнатию определеннее высказать свою просьбу, и сказано, чтобы просить на год. На этой просьбе Государь подписал: на полгода, по прошествии которого возвратиться к управлению монастырем. На Бабайках отец Игнатий получил очень любезное письмо от Наследника, в котором Великий князь говорит, что братия грустит по нем и все ждут его».
При покровительстве Митрополита Филарета служебная карьера отца Леонида совершалась весьма благополучно. В 1848 г. он был назначен бакалавром патристики в Московской Духовной академии; в 1849 г. — ректором Вифанской семинарии и настоятелем Московского Златоустова монастыря; в 1853 г. — ректором Московской семинарии, а затем ректором {стр. 708} Московской Духовной академии; в 1854 г. отец архимандрит Леонид назначен настоятелем Заиконоспасского монастыря. Все годы он оставался доверенным лицом Митрополита Филарета, выполняя особенные его поручения.
Следующая его встреча с архимандритом Игнатием состоялась в 1856 г., когда архимандрит предпринял поездку в Оптину Пустынь, «чтобы соглядать собственными очами… лучший монастырь в России», в который мечтал переселиться, «чтоб хотя конец жизни провести на правах человека и для человечества в духовном и обширном смысле этого слова».
В мае 1856 г. он прибыл в Москву. «Перед тем как ехать, — записывает отец Леонид (Краснопевков) в своем дневнике, — подкатила карета к крыльцу. Кто же? Отец архимандрит Сергиевской пустыни. Слышал я, что накануне он обедал у Владыки, и думал, как бы увидеть его, а он — как тут. Говорит, что он даже и Преосвященному митрополиту Новгородскому в числе лиц, которых намерен был посетить в Москве, именовал и меня. "Замечаю у вас седины уже", — сказал он мне; я взглянул на его волосы: они уже совсем убелены, короче и жиже прежнего.
— Я думал, что встречусь с вами на коронации.
— Зачем? Здесь и без меня много отцов архимандритов.
— Может быть, Государь пожелает.
— Он сам не вспомнит обо мне.
Когда отец Игнатий говорит о Церкви, вид его печален, как будто видит в ее будущности одно мрачное. Он приписывает часть зла Петербургскому духовенству, которое учит какому-то всеобщему христианству, помимо Церкви, а этому злу вина, по его мысли, в беспечности Митрополита Серафима. Отец Игнатий в тот же день уехал в Оптину Пустынь на шесть недель. Его ум, опытность, образованность, знание монашеской жизни высоко ставят его в монашестве. Отец Игнатий и отец Антоний — два корифея, разнохарактерные, но равно достойные.
Жаль, что между ними нет общения».
После этого их свидания между ними возникла переписка, из которой 17 писем святителя Игнатия были опубликованы в седьмом томе собрания его сочинений, а еще шесть обнаружены недавно в архиве Преосвященного Леонида. Свои письма Преосвященный Леонид скрупулезно вписывал в специальные альбомы, увы, с водопроникающей бумагой, из-за которой все записи расплылись и стали нечитаемыми. Из вновь обнаруженных писем святителя Игнатия первое написано в Опти{стр. 709}ной Пустыни 17 июня 1856 г.: «Всемилосердый Господь, ущедряющий тварей своих тленными и нетленными благами, даровал мне, грешнику, нетленное сокровище — Любовь Вашу, да утешаюсь и укрепляюсь этим духовным даром во время многоскорбного земного странствования моего. Вы принесли это сокровище ко мне в Сергиеву пустыню. В 1847-м году я свидетельствовал сокровище мое в Сергиевой Лавре и нашел его не только сохранившимся, но и усугубившимся. Ныне, при подобном освидетельствовании, узрил сокровище паки и паки возрастшим». Видно, большим обаянием обладал отец Леонид, что любили его столь разные люди: любил его проницательный, изучивший досконально человеческую природу Митрополит Филарет; любил его очень «простец» архимандрит Угрешский Пимен; полюбил его архимандрит Игнатий. Близкий и хорошо знавший отца Леонида человек [2129] писал о нем: «Поэтическое настроение овладело душою [Преосвященного Леонида] в раннем возрасте и близкие к нему могут засвидетельствовать, что это возвышенное настроение возрастало вместе с годами его, и соединяясь с глубокою, пламенною верою и любовию к Богу, сделало душу его до того нежною и впечатлительною, что разговор о предметах возвышенных всегда вызывал у него неудержимые слезы. Всего более любил он говорить о красотах природы, о дивном Промысле Божием и о жизни вечной. При таких беседах сердце его таяло, как воск, возбуждая и в других сердечное умиление. О мире невидимом говорил блаженный архипастырь: «Я скорее буду отвергать существование мира вещественного, видимого, нежели того мира, который вижу очами души» [2130].
Кстати, в числе добрых знакомых отца Леонида были многие из людей, близких архимандриту Игнатию. Так, он дружил с семействами Николая Николаевича и Михаила Николаевича Муравьевых, был в дружеских отношениях с Андреем Николаевичем Муравьевым, дружил с А. С. Норовым, с Шереметевыми. Вообще оставался человеком светским, вращался в сливках общества. «Плавал в самых густых сливках», записал он в дневнике после одного из своих приемов. Записи в его дневнике пестрят именами представителей самых аристократических фамилий, включая членов Царской семьи. Всех их притягивали к нему его личные, не часто встреча{стр. 710}ющиеся в монашеской среде качества: «Умная, — говорит его биограф, — и всегда благочестивая беседа, свободная и оживленная речь, отчетливая и выразительная дикция, приветливость и благородные манеры в обращении — всё это с первого раза привлекало любого собеседника к отцу Леониду и располагало в его пользу. Число почитателей его росло с каждой неделей, с каждым праздничным днем» [2131].
В беседах со святителем Игнатием отец Леонид высказывал сомнения по поводу своего светского окружения. Святитель, прекрасно зная, в какой среде рос и воспитывался отец Леонид, зная также его искреннюю и глубокую приверженность монашеской жизни, отнюдь не осуждал его потребности бывать в обществе: «Затворничество опаснее может быть для Вас, нежели общество. Келья воздвигнет на Вас такую брань, какой Вы не вынесете. <…> Идите своим путем, на время уединяйтесь, чтоб не дойти до рассеянности; потом выходите, да не одолеет Вас гордость и уныние…»
Не осуждал отца Леонида за его великосветские связи и Митрополит Филарет. И хотя, как это видно будет позже, не все с одобрением относились к неумению отца Леонида отказаться от слишком светского образа жизни, но до самой кончины Митрополита Филарета он продолжал в этом смысле пользоваться полной свободой, совмещая ее с выполнением служебных обязанностей.
Впрочем, свои служебные обязанности отец Леонид ставил превыше всего. Записи в дневнике свидетельствуют, как тщательно он готовился к занятиям в Академии, как ночами готовил проповеди. «Он не знал меры своим трудам и подвигам», — говорит его биограф. Об этом свидетельствует и письмо Митрополита Филарета Обер-прокурору Святейшего Синода графу А. П. Толстому от 7 апреля 1861 г.: «…По мере уменьшения сил моих, при возрастающем множестве дел, увеличивается для меня потребность в сотрудничестве помощника моего по службе Епископа Викария. Преосвященный Леонид удовлетворяет сей потребности по делам епархиальным с таким усердием, благорассудительностию и деятельностию, каких можно было желать. Обозрение епархии производится большею частию чрез него; и он исполняет сие с особенною внимательностию. Он руководствовал комитетом о пособии церк{стр. 711}вам Могилевской епархии, которого успешное действование удостоено Высочайшего благоволения: и несколько лиц, участвовавших в сем деле, удостоены Всемилостивейших наград.
По сему признаю Преосвященного Леонида достойным Всемилостивейшего внимания Его Императорского Величества.
К ордену Св. Анны во 2-й ст. сопричислен он в 1856 г. По прежнему обычаю, он ныне может быть представлен к первой степени того же ордена…» [2132].
Преосвященный Леонид отличался и другим качеством: «необыкновенною наклонностию жертвовать собою для других». Он не умел отказывать в просьбах и даже «из своего обширного знакомства с лицами высшего круга старался извлекать помощь для других». Чрезмерная загрузка стала причиной его болезненности: «Он чаще и чаще начал страдать от разных недугов: от боли в ногах, от расстройства нервов и от сильных приливов крови к голове».
Летом 1857 г. отец Леонид перенес тяжелую болезнь. Затем тяжелым ударом стала для него кончина (23 сентября) его матушки. На этом фоне произошла новая встреча его со святителем Игнатием.
27 октября 1857 г. архимандрит Игнатий Брянчанинов был хиротонисан во Епископа Кавказского и Черноморского, 25 ноября он выехал к месту своей новой службы. По пути он несколько дней пробыл в Москве. Отец Леонид предложил ему остановиться у него. 22 ноября 1857 г. он записывает в своем дневнике: «Преосвященный Игнатий благодарит за приглашение, но говорит, что остановиться у меня в монастыре не может, ибо — продолжаю его словами: "не умею беречь денег и потому постоянно нуждался и нуждаюсь в пособии ближних. Промысл Божий постоянно давал мне благодетелей, так, что я находился постоянно в нужде и постоянно в изобилии. Такое положение сопровождало меня и при посвящении моем в Епископа. Выехал я из Обители с 50-ю рублями, и то заемными, а добрые люди всем снабдили. Один из них взял на себя отправку моей библиотеки в Ставрополь, равно как и всего имущества моего, также взял на себя отправление меня собственно из Петербурга до Москвы; этот человек желает, чтоб я остановился в Москве в его доме". В конце письма: "Надеюсь в Москве часто видеться с Вами. Мне хотелось бы {стр. 712} провести там 1-е декабря. Не знаю, что ожидает меня на Кавказе, но из Петербурга уезжаю с радостию"».
Следующая запись 28 ноября 1857 г.: «Преосвященный Игнатий был у Владыки 2 раза, вчера обедал у него и вечером навестил меня как больного. Он очень поседел, голова совсем белая, и с дороги или от изменения впечатления он показался мне не тем, кем я привык его видеть; вид его усталый, и разговор не вяжется. "Католики производят фанатиков папы, протестанты производят фанатиков протестантизма, русские производят священников, которые смотрят на свое дело как на промысл. Этой хладности вина в рационализме воспитания. Пора успокоить Церковь на ее извечном основании, на Предании: пусть Деяния Соборов во всей силе, деяния и писания святых, история Церкви самая подробная будут изучены основательно; пусть мысль осветится и просветится изучением слова Божия, так чтобы всякий знал у нас наизусть Евангелие и Псалтырь, чтобы великие истины этих божественных книг ходили за нами, пред нами, над нами, одесную, ошую, озаряли мысль, согревали сердца. Пусть великие деяния Церкви возвеличивают дух, великие образы делателей винограда Божия восстанут пред нами во всей их жизненной силе, красоте и величии. Пусть сердцем почувствуют дети, к чему они готовятся, пусть воспитатели расположат к свободному избранию духовного звания. Пусть как первенцы Божии будут они отделены Богу в раннем возрасте, чистые и непорочные, пусть блюдут их от света мира за щитом своих стен и добрых правил, пусть отличаются от него самой наружностию и порядком жизни. И в полукафтанье можно побегать, когда дети знают, что они для здоровья резвятся". — Преосвященный очень легко оставил и Обитель и Питер. Царь, обе царицы, Константин Николаевич с супругою принимали его. Александра Феодоровна подарила ему панагию золотую (с изображением Спасителя), обложенную синими камнями. Он был у меня в ней. Она очень плакала, и Государь прощался со слезами».
Митрополит Филарет о первом посещении его Преосвященным Игнатием писал 27 ноября 1857 г. отцу наместнику Антонию: «Сегодня был у меня новый Преосвященный Кавказский. Благодушествует и с решимостью принимается за дело. Уже избрал себе нового ректора семинарии и инспектора и секретаря для Консистории. Радуется о благоволении к нему владыки Новгородского. Но есть и скорбные вести, кото{стр. 713}рые он подтверждает. О оптинских монахах, взятых в Иерусалимскую миссию, он думает, что их лучше бы удержать под опытным руководством старца Макария, чтобы употребить их для поддержания и распространения доброго монашества в России. Может быть, это и правда. Для Иерусалима могли бы найтись другие» [2133].
3 декабря 1857 г. из Москвы отправились обратно в Сергиеву пустынь провожавшие епископа Игнатия друзья, а он перед отъездом в Ставрополь навестил еще раз отца Леонида. «В понедельник посетил меня Преосвященный Игнатий, и я представил ему отца Савву. Много любопытного слышал; много добрых уроков он преподал. Он рад, что расстался с Петербургом. В монастыре приезд высоких особ духовных и светских всегда производил на него мрачное впечатление. "Четверть века ездят в монастырь и не научатся спросить ничего кроме: когда этот корпус отстроится, над кем этот памятник поставлен". Разговор Духовный мог быть поддержан с Α., с М. А. — можно было передавать неизвестное ей. <…> В монастырях самых лучших делание телесных добродетелей, а духовная жизнь неведома до того, что молитвы Иисусовой боятся.
Как быть? — спрашиваю я: я после болезни раздражителен и боюсь оскорбить, всякое объяснение приводит в трепетание сердце и в сильное волнение духа. Говорить ли?
Непременно. Если нас стесняет наше недостоинство и опасение сделать хуже, то это только от врага. Что мы грешны, это дело известное; но диавол хочет, чтобы к другим грехам приложили мы грехи нерадения в своей службе, потачку. Боимся раздражения; мы должны знать: мы не бесстрастны; боимся худых последствий от исправления, — лучше худые последствия от исправления зла, нежели худые последствия от небрежности, от попущения зла. При этом нужно приносить покаяние в том, что было страстного привнесено в дело, и положиться на Бога. Нужно и предварять дело молитвою, чтобы не из себя говорить, а из Бога: тогда трудное становится легким и говорится и принимается легко. Кийждо в неже звание призван, в том да пребывает (1 Кор. 7. 20) — продолжал он, как бы отвечая на мой вопрос: Бог поставил, посему на этом, а не на другом поприще должен я действовать. Произвольное {стр. 714} (самочинное) смиренномудрие не спасает, а губит, а без смиренномудрия нет спасения. Как древнему Израилю заповедано было приносить жертвы только в Иерусалиме, так и духовный Израиль может правильную Богоугодную жертву принести только в сердце смиренном. Мы стеснены; но успокоимся мыслию, что мы в неволе египетской занимаемся "плинфоделанием, пока не послан будет к нам Моисей".
Но не должен ли я, спросил я, представить на вид начальству то, что я изменился со времени своего назначения, чтобы не было оно в неизвестности на мой счет: тогда оно ставило меня таким, а теперь я другой? Если хотите, сделайте это, но помолясь хорошенько, и если не будет препятствий, скажите; если же сказать не надо, то Бог воспрепятствует.
Советует сильно иметь настольную книгу аввы Варсонофия, который для начальника то же, что авва Дорофей для новоначального.
Преосвященный едет во вторник. Правило Преосвященного Игнатия с Божиею помощию прилагаю к делу, и удачно. Помолясь, начинал говорить, и принимаемо было с благодарностию».
Представленный Преосвященному Игнатию при этой встрече отец Савва — это в будущем известный доктор церковной истории, публикатор материалов, связанных с деятельностью Митрополита Филарета, автор «Воспоминаний о Преосвященном Леониде».
Отец Савва (в миру Иван Михайлович Тихомиров, 1819 — 13 октября 1896) — сын причетника Владимирской епархии. В 1850 г. он окончил Московскую Духовную академию; в 1848-м — пострижен; в 1850-м — синодальный ризничий, в 1851-м — магистр, в 1855-м — архимандрит, в 1859-м — ректор Московской семинарии, в 1861-м — ректор Московской Духовной академии и настоятель Высокопетровского монастыря, в 1862-м — епископ Можайский, в 1866-м — Полоцкий, в 1874-м — Харьковский, в 1876-м — Тверской, в 1880-м — архиепископ, в 1894-м — доктор церковной истории.
Он тоже описал свою встречу с Преосвященным Игнатием: «В ноябре рукоположен был во епископа Кавказского знаменитый архимандрит Сергиевой пустыни Игнатий Брянчанинов — главный виновник монашества отца Леонида. Мимоездом чрез Москву он посетил своего духовного адепта, а последний не преминул познакомить меня со своим почтенным {стр. 715} аввою. Я провел несколько часов в духовной беседе с новорукоположенным епископом и был очень доволен своим знакомством с такою замечательною личностию. Не очень, впрочем, долго Преосвященный Игнатий оставался на епископской кафедре: в августе 1861 года он уволен был согласно прошению, по расстроенному здоровью, на покой и поселился в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии, где занялся приведением в порядок и изданием в свет своих многочисленных сочинений содержания преимущественно аскетического. Летом 1865 года, когда я был викарием в Москве, Его Преосвященство препроводил ко мне с своим братом, который в одно время с ним был в Ставрополе губернатором, экземпляр своего произведения под заглавием «Аскетические Опыты». При этом он поручил своему брату попросить меня сделать для него списки с житий святых Нифонта и Андрея, заключающихся в Макарьевских Четьи-Минеях. С своей стороны, я поставил долгом выразить Преосвященнейшему автору письменную благодарность за присланный мне дар и обещал исполнить его просьбу относительно списков с житий святых. На мое письмо Преосвященный Игнатий отвечал 1 июля того же 1865 года следующим посланием:
"Ваше Преосвященство, милостивейший Архипастырь и Отец!
Приношу Вам искреннейшую признательность за благосклонное принятие труда моего, книги «Аскетические Опыты».
Примите и покорную мою просьбу: не откажитесь предложить известным Вашему Преосвященству монашествующим и вообще аскетам эту книгу, предостерегающую от неправильного упражнения молитвою и от последствий такого упражнения".
Обещанные мною списки житий святых Нифонта и Андрея не могли быть мною доставлены Преосвященному Игнатию раньше марта следующего 1866 года, так как жития эти очень обширны. По получении от меня списков Его Преосвященство писал мне от 3-го марта:
"Примите мою искреннейшую признательность за распоряжение Ваше о снятии для меня списков с подробных жизнеописаний святого Нифонта и святого Андрея. Эти жизнеописания очень важны в отношении к учению о духах; но не знаю, смогу ли воспользоваться Вашею милостию, как должно: силы мои истощились до невероятности, и не только не могу заниматься письменным трудом, но даже и чтением. Знакомым {стр. 716} моим в Москве я поручил выразить мою благодарность занимавшимся перепискою жизнеописаний.
Приношу Вашему Преосвященству усерднейшее поздравление с наступившим Праздником Праздников, при желании Вам всех истинных благ".
Чрез год и один месяц после сего письма великий труженик и подвижник почил от своих трудов и подвигов: он скончался 30 апреля 1867 года» [2134].
И в эту описанную выше встречу святитель Игнатий снова ощутил в отце Леониде родственную душу. Уже 5 марта 1858 г., едва успев устроиться в Ставрополе, он пишет ему: «Искреннейше благодарю Вас за ту братскую любовь, которую Вы оказали в бытность мою в Москве. Господь да сохранит сей союз между нами во все время нашего земного странствования, и да будет он залогом любви в вечности, той любви, которая уже не страшится перемены».
В дневнике отца Леонида упоминание о святителе Игнатии, за время его служения на Кавказе, встречается только раз: «4 февраля 1859 года — отец архимандрит Пимен принес мне благословение от Преосвященного Игнатия».
Вскоре после этой записи архимандрит Леонид Краснопевков был избран Святейшим Синодом и Высочайше утвержден во епископа Димитровского. «Да сохранит меня Бог от тщеславия», — записал он в дневнике. А святитель Игнатий писал ему 4 мая 1859 г.: «Приношу Вам искреннейшую благодарность за письмо Ваше от 25 апреля. — Вы не ошиблись, почтив меня уведомлением о предоставлении Вам Епископского сана! Я искренно порадовался этой вести и уповаю на милость Божию, что Вы будете проходить великое служение, на Вас возлагаемое, во славу Божию, для существенной пользы святой Церкви».
В Жизнеописании Святителя говорится, что ему и на новом месте (как это было в 1834 г. в Сергиевой пустыне) пришлось много трудиться над возрождением находящегося в упадке епархиального хозяйства. Из переписки с Преосвященным Леонидом видно, что тот, как доверенное лицо Митрополита Филарета, был в курсе тех неблагоприятных отношений, которые встретили епископа Игнатия на Кавказе.
{стр. 717}
Чрезвычайное утомление, усилившееся болезненное состояние заставили его 24 июля 1861 г. подать прошение об увольнении, и 5 августа Государь его подписал.
Как водится, это событие породило разные домыслы. Вот, например, выдержки из нескольких писем профессора Московской Духовной академии П. С. Казанского [2135] архиепископу Костромскому Платону [2136]:
От 16 мая 1860 г.: «Брат Урусова писал к Авелю (иеромонах Лавры), что Ставропольский Владыка просится на покой, но что он убеждает его послужить. Не дивлюсь желанию Ставропольского, ибо он успел уже испытать, что более проиграл, чем выиграл принятием на себя сана архиерейского».
От 28 сентября 1861 г.: «Под управлением Игнатия Бабаевский монастырь бесспорно процветет. Но мы не слыхали, чтобы он вез с собою 12 иеромонахов. О. Наместник как-то поручал мне передать Вам его совет — сохранить добрые отношения к Игнатию. Я не писал этого, потому что и без совета Вы будете так поступать».
От 12 октября 1861 г.: «Преосвященный Игнатий объясняет свой отказ от епархии так: вот у меня голова в золотухе; не могу заниматься делами; дел десять просмотрю, а прочие лежат. …Мне надоело быть в обществе, хочется и в уединении отдохнуть. <…> Но Игнатий в Москве еще; не вздумал бы просить себе Симонова» [2137].
При отъезде из Ставрополя, как и при отъезде из Петербурга, у святителя Игнатия не было собственных средств, и ему снова пришлось прибегнуть к вспомоществованию. В Москве на этот раз он воспользовался гостеприимством Преосвященного Леонида. Но в Лавру он не поехал: «Преосвященный в Лавру не заглядывал. О. наместник сказал здесь Митрополиту, что проехала свита Преосвященного Игнатия. «Какая?» — спрашивает он. «Черный пес да иеромонах». Вероятно, Митрополит не удержался, чтобы не высказать этого Игнатию, и потому он мимошел Лавру».
У Митрополита Филарета сложилось свое мнение об уходе Преосвященного Игнатия на покой. После свидания с ним он {стр. 718} писал Архиепископу Тверскому Алексию: «Преосвященный Игнатий неожиданно исторгнул себя из службы. Иные говорят, что это на время, до открытия высшей кафедры. А мне кажется, щастлив, кто мог законно устраниться от трудностей времени, дабы внимать Богу и своей душе. Преосвященный говорит, что он уступил своей всегдашней любви к созерцательной жизни и что состояние здоровья помогло решиться. Вид его показывает менее здоровья, нежели прежде. И он в Москве должен был употребить некоторое краткое лечение» [2138].
Это была последняя встреча «на земли» святителя Игнатия с Митрополитом Филаретом и с Преосвященным Леонидом. Переписка продолжалась. В 1865 г. святитель Игнатий прислал Преосвященному Леониду первые тома «Аскетических опытов». Реакция Преосвященного Леонида видна из нижеследующего единственного его письма, которое удалось обнаружить в черновиках:
«Преосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец!
В Преподобном Сергии имею я молитвенника, заступника, руководителя, учителя. В Сергиевой Пустыне двухлетний младенец, получил я исцеление от смертной болезни и тогда же был ему поручен родительницею! Эта обитель была для меня стеклом, сквозь которое впервые смотрел я на жизнь монастырскую. Лица — ангелы. Вы — лица, в самом начале благосклонно внявшие моим желаниям монашеской жизни, оказавшие мне милость сочувствием, руководством, покровительством — все или из Настоятелей Сергиевой Обители, или из питомцев Сергиевых.
В Лавре я учился и учил богословию, там и пострижен, и теперь принадлежу той обители, в которой ежедневно воспеваем имя Сергиево. И вот наконец является предо мною книга, способная поучить меня житию с монашеством, и рождено это произведение Вашей мысли и пера в Сергиевой Пустыни!
Молю Бога, да породит она во мне дух спасения и Вам да воздаст Господь за труды и за дар воспоминания о том, кто поставлен Вами в особенное утешение быть навсегда Вашего Преосвященства покорнейшим послушником» [2139].
{стр. 719}
Последнее письмо святителя Игнатия Преосвященному Леониду было написано 4 марта 1867 г. Ответ отца Леонида не застал его в живых.
Брат Святителя, Петр Александрович Брянчанинов, писал Преосвященному Леониду 26 мая 1867 г.:
«Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Узнав от племянницы моей А. В. Жандр о том живом участии, которое Ваше Преосвященство выразили и словом и делом молитвенным к кончине брата моего по плоти, по духу — Отца — Преосвященного Игнатия, я счел долгом представить Вам как выражение моей душевной, глубокой благодарности описание обстоятельств кончины покойного Святителя.
Описание это, неудовлетворительное в литературном отношении, составлено не для печати, а исключительно для близких учеников покойного. — Достоинство его в том, что оно — собрание сведений, изложенных лицами, окружавшими покойного, под страхом ответа пред Богом за возможную для человеков точность поведания.
Выводы и заключения, принадлежащие мне, высказаны мною по той причине, что они — убеждения, общие всем нам, ученикам покойного Старца Епископа. — Мы веруем, что человек, до последней минуты жизни вещавший святое, благодатное разумение Отцов о глаголах живота вечного, по смерти своей не мог стать чуждым тем святым человекам, которые по глаголам этим — признали и исповедали Христа — Сына Божия.
Не смея беспокоить Высокопреосвященнейшего Филарета представлением священнейшей Особе Его экземпляра этого поведания и утомлять Его чтением довольно продолжительным и недовольно гладким, я просил бы, если Ваше Преосвященство изволите найти это возможным и уместным, — доложить на словах Его Высокопреосвященству Высокопреосвященнейшему Митрополиту важнейшие, по Вашему усмотрению, факты из числа изложенных.
Испрашивая Ваших святых молитв и Архипастырского благословения, с чувством глубокого уважения и совершенной преданности, имею честь быть Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца
покорнейший слуга Петр Брянчанинов» [2140].
{стр. 720}
К письму приложен текст: «Обстоятельства кончины Епископа Игнатия (Брянчанинова), жившего на покое в Николаевском Бабаевском монастыре Костромской епархии», вошедший позже в Жизнеописание Святителя.
Преосвященный Леонид отвечал 12 августа 1867 г.: «Надобно было почтить Вашу печаль молчанием или кратким только словом ограничиться, пока свежа была рана, внезапно нанесенная Вашему сердцу кончиною Вашего брата по плоти, отца по духу. Рана так глубока, что и теперь прикосновение к ней не может не произвести болезненного ощущения; но теперь в молитве и смирении Вы, конечно, уже нашли врачевство и оно начинает производить свое действие. Поэтому решаюсь писать, не стараясь сдерживать сколь можно более слово. Потеря, Вами понесенная, должна бы признана быть потерею всецерковною. Вам виднее, как событие смерти Преосвященного Игнатия принято в православном русском обществе. Если и недовольно сочувственно, не должно сетовать. Смирение истинно православных епископов таково, что они ищут себе безвестности так же усердно, как дети мира ищут знаменитости. Поэтому неудивительно, что о них не широко ходит молва и не скоро оцениваются их заслуги. Зато их слава хотя медленно, но прочно утверждается и безопасно для их смирения, ибо, большею частию, по смерти (исключения бывают редки, хотя и бывают, как мы видели в день 5-го августа). И слава эта не есть предмет бесплодного праздного любования толпы, а источник назидания избранных душ. Я уповаю, что православные русские люди, мало-помалу, усвоят себе покойного Святителя. В его жизни и писаниях они постараются найти и найдут, что может быть общедушеспасительно.
Думается, что со временем могли бы Вы для пользы иночества извлечь из его писаний то, что особенно общедоступно, понятно и назидательно для тех иноков, кои человеческою мудростию не богаты, но духом в Бога богатеют, а также и то, что полезно для простых читателей мирян».
Всю первую половину этого, 1867 г. Преосвященный Леонид был занят подготовкой празднования 50-летия Святительского служения Митрополита Филарета, которое состоялось в августе, а 19 ноября этого же года великий Святитель ушел из жизни.
«Преосвященнейший Владыко, — писал Андрей Николаевич Муравьев Преосвященному Савве (Тихомирову) 3 декаб{стр. 721}ря 1867 года, — Вы были на юбилее Жизни, а я на юбилее смерти нашего Благодетеля, и один не уступил другому своею торжественностию, которую опишу, хотя и с сжатым сердцем. Оставшаяся по нем пустота есть неисследимая бездна, которую испытуем только постепенно в ниспадении, ибо все перевернется. Сперва думали, что Преосвященный Леонид, по желанию покойного, будет заведовать Епархиею, но он не угодил в Москве великому Лагофету…» [2141].
Преосвященный Леонид управлял Епархией с 20 ноября 1867 г. по 25 мая 1868 г. — до прибытия нового Митрополита, которым в январе 1868 г. был назначен выдающийся церковный деятель Иннокентий Камчатский [2142].
Из письма А. Н. Муравьева от 14 января 1868 г.: «Назначение Митрополитом Иннокентия есть истинное благословение Божие и при том прямое исполнение воли усопшего Владыки, ибо он мне говорил еще в октябре, когда речь зашла о Иннокентии, «что был бы весьма доволен, если бы занял по нем его кафедру, так как он его особенно любит и уважает». Действительно, один лишь Иннокентий из всех наших Архиереев от первого до последнего может по достоинству своего твердого и Апостольского характера заменить гений усопшего и быть истинным оплотом Церкви. Знаю, что некоторые ученые в Академиях желали бы ученого оратора и молчальника на деле, каких у нас много, но не так судил о нем Промысл Божий и человека, по-видимому, простого, но подвижника и создавшего, подобно Кириллу и Мефодию, язык Алеутский и Якутский для слова Божия, поставил на кафедру гениального Филарета, как истинное духовное его чадо, им рожденное на пользу Церкви. Москва очень этим утешена и Преосвященный Леонид также, который при нем остается» [2143].
Андрей Николаевич Муравьев с первого знакомства и до этих дней был очень дружен с Преосвященным Леонидом, но теперь начал выражать неудовольствие им: «Жаль, что тревожат память усопшего печатанием его писем и документов в {стр. 722} светских журналах и газетах, а тут и премудрый Сушков удручил изданием нелепых своих записок… И все это происходит пред глазами Преосвященного Леонида, это не делает чести его прозорливости, и я написал ему по сему случаю весьма сильное письмо». В других письмах он выражал неудовольствие отказом Преосвященного Леонида от предлагаемых ему епархий, «чтобы только не расстаться с Московским кружком, что я нахожу весьма неприличным» [2144] и т. д.
Но 20 мая 1875 г. Преосвященный Леонид принял назначение его Архиепископом Ярославским и Ростовским и покинул Москву. В августе следующего, 1876 г. он сильно простудился в Толгском монастыре, так что опасались за его жизнь. В ноябре он побывал в Москве для совещания в Комитете по построению Храма Христа Спасителя, а по возвращении в Ярославль в декабре отправился обозревать Епархию. «Всех удивляет, — писал его биограф, — что в лютый мороз в открытых санях он ездит по епархии».
13 декабря он по приглашению архимандрита Иустина прибыл в Николо-Бабаевский монастырь. «Архимандрит с братиею встретили его в церкви Святителя Николая, где после краткой ектении он приложился к святым мощам и чудотворным иконам и, на общий поклон всей предстоящей братии, ответил им земным поклоном, затем неспешно преподал благословение свое осенением каждого отдельно. Потом перешел в больничную церковь Преподобного Сергия Радонежского, где слушал соборную панихиду по Преосвященном Игнатии; по окончании оной подошел к самой могиле, у которой земным поклоном приветствовал почившего» [2145]. Затем, обратившись к братии, сказал: «Преосвященный Игнатий первый познакомил меня с монашеством, первый преподал мне начала и правила иноческой жизни, руководил меня к ней и утвердил в решимости оставить служение миру и вступить в монашество. Может быть, не все его советы исполнил я в точности и потому пришел сюда, чтобы испросить у него прощение. <…> Прошу вас, святые отцы, помянуть и меня так же, как вы поминаете Преосвященного Игнатия» [2146].
Вечер он провел в обществе архимандрита Иустина и Петра Александровича Брянчанинова, в беседе с которыми между {стр. 723} прочим сказал: «Преосвященный владыка Игнатий убеждал меня довольствоваться тою общею научностию, которую я имел при моем светском образовании, с тем, чтоб я исключительно посвятил себя изучению монашества».
На другой день с утра он обозревал сельские церкви своей епархии, возвратился очень довольный и до полночи беседовал с архимандритом Иустином и Петром Александровичем. А утром во время ранней литургии почувствовал спазмы в груди, поспешил в келлию и через 50 минут «отъиде ко Господу, успев принять таинства и покаяния и причащения… по причащении громко и с чувством произнес: "Слава Тебе Боже… Тебе Боже"».
Из письма брата Преосвященного Леонида, Александра Васильевича Краснопевкова: «Призывая почившего к горнему Иерусалиму, Господу было угодно исполнить его пламенное желание — умереть посреди полной деятельности, в пустынножительном монастыре, принявши за три минуты до смерти Тело и Кровь Христовы, при том умереть у гроба Иерарха, который положил начало его монашеской жизни, умереть на дружеских руках его родного брата, Петра Александровича Брянчанинова» [2147].
Тело почившего положили на стол и покрыли мантией Епископа Игнатия.
Похоронен Преосвященный Леонид (Краснопевков) в кафедральном соборе г. Ярославля.
{стр. 724}
Преосвященный Леонид
Рождественская ночь [2148]На слова книги «Премудрость Соломона»
Тихому молчанию содержащу вся, и нощи в своем течении преполовляющейся, всемогущее Слово Твое, Господи, с небес от престолов царских жесток ратник в средину погибельныя земли сниде.
Над серебряной равниной,
Освещенною луной,
Древний храм златой вершиной
Блещет ярко предо мной.
Хладный воздух зимней ночи,
Темно-синий свод небес,
Бриллиантовые очи
Этих звезд, и мир чудес,
Что за ними созерцает
Сердце верою живой,
Все меня располагает
К умиленью пред Тобой!
В препловеньи нощи чудной
От превыспренних высот
К сей юдоли нашей скудной
Слово Божие сойдет;
От престолов царских Ратник
Не мечом вооружен,
И не в медь закован латник,
Благодатью облечен.
Судия, но не каратель
В мир ниспослан от Тебя,
{стр. 725}
Он, погибших душ Взыскатель,
Сам за них предаст Себя;
Из-за яслей крест сияет,
Кровь струится… Иисус
Человека искупает
От греховных рабских уз.
Он — Младенец, научает
Чистоте меня Своей,
И с креста Он призывает
К распинанию страстей.
Яслям Агнца поклоняюсь,
Лобызаю крест святой.
Ночь преходит… озираюсь:
Звезды блещут надо мной;
Звонкий воздух разливает
Шумный колокольный глас,
Древний храм в огнях блистает…
Сладкий, мирный, дивный час!
Москва, 1875
{стр. 726}
Письмасвятителя Игнатияк Преосвященному Леониду (Краснопевкову) [2149]
№ 1
Возлюбленнейший о Господе Отец Архимандрит!
Всемилосердый Господь, ущедряющий тварей Своих тленными и нетленными благами, даровал мне, грешнику, нетленное сокровище — Любовь Вашу, да утешаюсь и укрепляюсь этим духовным даром во время многоскорбного земного странствования моего. Вы принесли это сокровище ко мне в Сергиеву Пустыню. В 1847-м году я свидетельствовал сокровище мое в Сергиевой Лавре и нашел его не только сохранившимся, но и усугубившимся. Ныне, при подобном освидетельствовании, узрил сокровище паки и паки возрастшим. Такое внутренное сознание души моей Вы могли усмотреть в той откровенности, каковая изливалась из моего сердца при беседе с Вами. Приезд мой к Вам считаю вместе и приездом Вашим ко мне: ибо свойствен такой расчет любви о Господе, чуждой расчетов по обычаям века сего. В тех расчетах, где является Бесконечный Господь, числа исчезают по известному Вам закону математики и вкупе богословия, признающему, что действия чисел и самые правила их уничтожаются, когда в состязание или, что все равно, в совокупление с ними войдет бесконечное.
В предлежащий мне приезд в Москву я непременно должен остановиться, по данному еще в Петербурге слову, у тех {стр. 727} лиц, которые содействовали мне денежным пособием к совершению путешествия. Но, полагая ныне погостить в Москве дня три-четыре, намереваюсь, Господу споспешествующу во благое, быть у Вас, и пребыть у Вас по возможности дольше, в наслаждении Любовию Вашею о Господе.
Испрашивающий Ваших Святых Молитв Ваш преданнейший
слуга и послушник
недостойный Архимандрит Игнатий
1856-го года 17 июня.
№ 2
Ваше Высокопреподобие,
Возлюбленнейший о Господе Отец Архимандрит!
С истинным утешением прочитал я Ваше письмо от 17 июля. Вы ни в чем не виноваты предо мною, кроме обилия любви Вашей, которой я недостоин. По поручению Вашему я писал о. Ювеналию Половцеву [2150], чтоб он, когда будет в Москве, посетил Вас и поступил бы относительно Вас по-братски, т. е. приехал бы прямо к Вам и остановился бы у Вас. Этот человек — редкость в наше время: жительствует, безусловно, ради Бога, неся бремя превыше сил своих. В течение нынешнего странствования моего Господь даровал мне два однородных утешения: я видел Вас и о. Ювеналия; с Вами и с ним свободно изливалась убогая душа моя. Милосердый Господь да приложит Вам к милостям милости и да навершит их всесовершенною милостию: даром спасения и вечного блаженства.
Испрашивая Ваше благословение и поручая себя Вашим Святым Молитвам, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейший послушник
Архимандрит Игнатий
1856-го года 23-го июля.
{стр. 728}
№ 3
Ваше Высокопреподобие,
Возлюбленнейший о Господе!
Не видал я еще князя Николая Сергеевича Голицына по его возвращении в Петербург; но для меня особенно приятно было увидеть из письма Вашего, что Вы познакомились с этою душою, ищущею Христа и потому руководимою Божественным Промыслом к изящнейшей цели странствующего на земли человечества — наиболее по тернию.
Остерегитесь от лица, желающего поступить в Обитель Вашу [2151]. Проницательный Святитель Московский дал Вам по этому предмету самый меткий отзыв.
Испрашиваю Ваших Святых Молитв!
Недостойный Архимандрит Игнатий
16-е ноября 1856.
№ 4
Возлюбленнейший о Господе Отец!
Искренно благодарю Вас за письмо Ваше от 11 Декабря. Очень приятно было мне видеть из него расположение ко мне Святителя Московского. Полагаю, что вследствие отношений его с Преосвященным Григорием Петербургским последовало о мне представление от сего последнего в Св. Синод. Но един Бог ведает полезное человеку и обществу человеческому и потому устрояет судьбу человеков по своему премудрому Промыслу. Не знаю почему, когда не состоялось о мне желание Митрополита, я почувствовал неизъяснимую радость? Не лишил бы меня сан тех занятий в уединении, с которыми я свыкся и которые так нужны для вечности? Не приложил ли бы я в новом сане новых темных пятен на мою душевную ризу, еще нуждающуюся во многом омовении? Так или иначе, — во всяком случае да будет благословенна воля Божия! Будучи драгоценнее всех сокровищ мира для истинных рабов Божиих, да будет она драгоценною и для меня, грешного.
{стр. 729}
Сюда был вызываем Ювеналий из Оптиной Пустыни. Сперва его хотели присоединить ко мне. Наместнику моему хотели предоставить настоятельское место, а место наместника дать Ювеналию, возложив на него и должность помощника по благочинию над монастырями, чтоб в этих должностях приготовить его к занятию моего места. Но и это не состоялось. На обратном пути своем из Петербурга в Оптину чрез Москву, вероятно, он был у Вас.
Здесь фигурирует новый Обер-прокурор [2152]. Особенно нового ничего нет, потому что деятели остались старые. Заметно только то, что он уклоняется от благонамереннейших людей, с которыми прежде был на дружественной ноге, как например от Князя Голицына, который познакомился с Вами в Москве. Если можно заключать по этому началу о последствиях: то надо предполагать, что стремление светской власти к преобладанию над Церковию будет продолжаться.
Иеродиакон Сергий — уже здесь. Он желал вступить в братство Сергиевой Пустыни, но я отклонил его от этого намерения, представив, что на имеющиеся монашеские вакансии имеются послушники заслуженные и со способностями.
Испрашивая прощения в многословии и поручая себя Вашим Святым Молитвам, с чувствами искреннейшего уважения и преданности имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим послушником
Арх<имандрит> Игнатий
17 Декабря 1856.
№ 5
Ваше Высокопреподобие
Высокопреподобнейший и Возлюбленнейший Отец!
Приношу Вам искреннейшую признательность за любвеобильное письмо Ваше и поздравление меня, недостойного, с саном Епископа. Я вполне уверен, что Вы принимаете живейшее участие в этом событии, участие о Господе. Господь да вознаградит Вас за сие Своею благодатию, а мне да дарует проходить сие новое служение мое во славу Имени Его, во спасение души моей и во спасение ближних моих.
{стр. 730}
Замедлял я ответом моим Вашему Высокопреподобию по той причине, что не знал, где мне должно будет остановиться в Москве. Вот в чем дело: не умею беречь денег и потому постоянно нуждался и нуждаюсь в пособии ближних. Промысл Божий постоянно давал мне благодетелей, так что я находился постоянно в нужде и постоянно в изобилии. Такое положение сопровождало меня и при посвящении моем в Епископа. Выехал я из Обители с 50-ю рублями, и то заемными, а добрые люди всем снабдили. Один из них взял на себя отправку моей библиотеки в Ставрополь, равно как и всего имущества моего, также взял на себя отправление меня собственно из Петербурга до Москвы; этот человек желает, чтоб я остановился в Москве в его доме. Изволите видеть, что мне невозможно отказать ему. И потому приношу Вам искреннейшую благодарность за христианское предложение помещения! Вместо сего надеюсь в Москве часто видеться с Вами. Мне хотелось бы провести там 1-е Декабря. Не знаю, что ожидает меня на Кавказе, но из Петербурга уезжаю с радостию.
Итак, до приятного свидания! С чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть
Вашего Высокопреподобия покорнейшим послушником
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
1857-го года 19-го ноября.
№ 6
Ваше Высокопреподобие,
Высокопреподобнейший Отец Архимандрит!
Приношу Вам усерднейшее поздравление с наступающим Праздником Праздников, Воскресением Христовым; вместе с тем искреннейше благодарю Вас за ту братскую любовь, которую Вы оказали в бытность мою в Москве. Господь да сохранит сей союз между нами во все время нашего земного странствования, и да будет он залогом любви в вечности, той любви, которая уже не страшится перемены.
Хотя здесь место новое и почти все надо заводить; хотя я страдаю от необычно суровой зимы, от особенного неудобства в помещении, но я спокоен и потому доволен. Климат действует на меня благотворно: чувствую значительное облегчение в геморроидальных припадках. Летом полагаю побывать на ми{стр. 731}неральных водах. — Уведомьте меня о здоровье Высокопреосвященнейшего Митрополита и о Вашем. Если случится с Вами какая перемена, не замедлите отписать о ней мне.
Поручая себя Вашим Святым Молитвам и призывая на Вас обильное благословение Божие, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть
Вашего Высокопреподобия покорнейшим послушником
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
5-е марта 1858 года.
№ 7
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь.
Приношу Вам искреннейшую благодарность за письмо Ваше от 25 апреля. Вы не ошиблись, почтив меня уведомлением о предоставлении Вам Епископского сана! Я искренно порадовался этой вести и уповаю на милость Божию, что Вы будете проходить великое служение, на Вас возлагаемое, во славу Божию, для существенной пользы святой Церкви.
На Вас лежит великая обязанность: примирять главные сословия отечества, которых разрознило Европейское учение. Влиянию этого учения много подчинились и духовенство и дворянство. Я читал с ужасом январские и мартовские статьи Казанского Православного Собеседника, в которых столкновение сословий выражено очень ярко. Церковь и духовенство пострадали, страдают и, кажется, должны пострадать от европейских учений, а не от какого-либо сословия. Я видел в Петербурге купцов, погостивших в Европе, и подивился тому удалению, той дикости, которые они начали являть к Церкви и духовенству. Видел там детей священнических, образованных по-европейски: то же самое! Здесь я познакомился с белым духовенством гораздо более, чем я был знаком в Петербурге, и нахожу, что между ними имеются самые добрые люди, что все вообще духовенство может быть направлено прекрасно, что оно очень девственно, что его погрешности и недостатки более грубы, нежели глубоки. Воля Ваша: нужно воспитание и направление более определенные. Труды на этом поприще принадлежат Вашему Преосвященству. Вы очень близко ознакомились с духовенством и с духовным сословием: Вам ясны те {стр. 732} средства, при помощи которых оно может быть удовлетворено и сближено с другими сословиями, что необходимо для пользы Церкви, для пользы общественной. Благодарю Бога: здешнее духовенство являет ко мне особенное расположение; но я стар, сформировался в монастыре и для монастыря, не могу проникнуть в быт духовенства так, чтоб я мог судить о нем вполне основательно.
Поручая себя Вашей братской о Господе любви и Вашим Святым Молитвам, с искренним желанием Вам всех истинных благ, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
4 мая 1859 года.
№ 8
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
С сердечною радостию и благодарностию прочитал я письмо Ваше от 25-го мая, письмо уже Епископа, и пожелал Вам из глубины души моей всею полнотою моего желания, истинных и вечных благ и даров, свойственных истинным рабам и ученикам Христовым. Благодарю Вас и за святую икону, которая будет мне постоянно напоминать о Вас. Не прерывайте любви Вашей ко мне: я странствую по пути земной жизни весьма одиноко.
Ныне очень трудно найти истинного слугу Божия, хотя по наружности никакое время не обиловало так в слугах Божиих, как обилует наше время, провозглашающее о своей положительности (1 Сол. 5. 3). Есть много ведущих Бога и угодных Богу по свидетельству человеческому, но трудно найти засвидетельствованного Богом Боговедца и Богочтеца. Свидетельство Божие ясно как солнце, но мир слеп и потому не видит свидетельства Божия; не видя свидетельства Божия, он заменяет свидетельство Божие свидетельством своим и мнит удовлетворяться. Как хорошо поступали наши Древние Отцы Церкви Православной! они, обучившись наукам человеческим, воспринимали на себя иго Христово и на поприще самоотвержения, под руководством Креста Христова научились Божественной Премудрости, и соделывалась для них человеческая {стр. 733} ученость уничиженною рабою, которую они употребляли в услужение Божественной Премудрости для преподавания этой Премудрости своим ближним.
Книжник, научившийся Царствию Небесному, может износить из себя и ветхое и новое, покорив ветхое новому и приспособив к нему; а не научившийся, очевидно, может износить только одно ветхое, которое есть смерть и вражда на Бога, которое производит и на ближних свойственное себе впечатление, хотя бы и говорили им о Боге, хотя бы и чесало слух души, возбуждая в ней тончайшее прелюбодейное движение страстей, признаваемое многими за действие благодати. Спаси нас, Господи! Гибнем от себя, возлюбив собственные свои учения и отвергнув или мало ценя учение, ниспосланное нам Богом.
В настоящее время совершаю путешествие по западной половине моей Епархии, — по Черноморью, не так растленному, как другие места. Но и сюда проникло Европейское просвещение с блудом своим, а о казенных крестьянах и говорить нечего. Чиновники у них голые и голодные, кончили курс в разных университетах, веруют, кажется, в одни деньги; на корне зла вырастают все ветви зла. Что из этого будет? по всей вероятности, такие кончившие курс в университетах вскорости сделаются правителями и руководителями всего простого народа. Вот вам результаты, весьма скромно высказанные, практических взглядов на русскую землю.
Поручая себя снова Вашей Отеческой и братской любви, прося Ваших Святых молитв с чувствами отличного уважения и совершенной преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейшим послушником
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
22 июня 1859 года Тамань.
№ 9
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Несколько замедлил я ответом на письмо Вашего Преосвященства, желая сказать Вам что-нибудь удовлетворительное о Д. Вильямсе. Но здесь никто и ничего не знает о нем.
{стр. 734}
Приношу Вам искреннейшую признательность за попечения Ваши о «Слове о Смерти». Со мною часто беседуют о смерти мои недуги. Назидательна эта беседа! После нее мир со всеми его событиями представляется совершенно в ином виде. Око странника смотрит иначе, нежели око постоянного жителя.
Порадовали меня сведения, начертанные в письме Вашем о Угрешском монастыре. Спаси Господи отца Пимена, употребившего и употребляющего свои способности во Славу Божию! Ныне трудно найти монастырь благоустроенный! Во многих обителях воздвигаются различные здания значительных размеров, которые дают обители вид как будто процветания. Но это обман для поверхностного взгляда. Самое монашество быстро уничтожается. Душевный подвиг почти повсеместно отвергнут; самое понятие о нем потеряно. Этого мало! во многих обителях совершенно потеряна нравственность. Говорю так, имея под глазами самое печальное зрелище — Черноморскую пустыню, монастырь с весьма значительными средствами, расположенный на весьма уединенном месте. Имеются в здешней епархии два женских монастыря: в них нравственность хороша, но телесный труд и многопопечительность о вещественном развитии уничтожают душевное развитие.
Искренно желаю, чтоб реформы по духовным училищам достигли благих результатов. Весьма полезно воспитанников духовных училищ удалять, по возможности, от соблазнительных впечатлений мира и самому образованию дать характер более сильный и определенный, чтоб образование действовало не только на ум, но и на сердце, чтоб образованный в духовном училище воспитанник получал решительный характер православного христианина, приготовившегося служить Церкви от всей души. У нас выходит воспитанник с каким-то неопределенным направлением: он желает получить священническое место, если оно выгодно; если, по случаю, представится более выгодное место в приказных, то он нисколько не останавливается принять его. При беседах всегда слышишь на первом плане мысль о выгоде. Необходимо подробное преподавание Церковной Истории, чтоб воспитанники имели понятие о характерах исторических лиц и сами формировались по характерам истинных служителей Церкви. От преподавания, действующего исключительно на ум, происходит холодность к {стр. 735} Церковному делу, и является по преимуществу материальное направление. По причине этой холодности у нас почти нет монашествующих из воспитанников семинарий. Нейдут в монастыри! не ощутили расположения к самоотвержению, к духовному развитию. От этого монастыри в большом упадке, будучи пристанищем для одной неграмотной ревности. Если б воспитанники семинарий шли в монастыри, то монастыри были бы совсем в другом положении. Буди воля Божия! Ничего не сделаешь против искушения.
Поручая себя Вашим Святым Молитвам, с чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
… 1859 года.
№ 10
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступающими Праздниками и Новым годом и вместе искреннейшую благодарность за письмо Ваше. Безымянка получена мною из Санкт-Петербургской Духовной Академии, но Лицо, которое там чернится этою безымянкою, оказывается доселе хорошим. Его сердце там не приютилось. К Московской Академии он относится с любовию и уважением. Мои отношения к Ректору те самые, какие вы описываете. К сожалению, о. Герман отверг те отношения, которые ему по той же системе следовало иметь Ректору к Епископу, отверг и ту любовь, с которою я его принял. Он счел нужным составить из лица своего оппозицию Епископу по епархиальным делам, под руководством некоего протоиерея, удаленного из консистории Св. Синодом. К счастию, о. Германа скоро перевели отсюда: без сего он сделался бы жертвою своей неопытности и увлечения. — Искренне благодарю Вас за уведомления о здравии Высокопреосвященнейшего Митрополита. Немудрено, что прозорливый Старец ведет самую уединенную жизнь: из тишины своей келлии он видит те тучи, которые скопляются на горизонте.
{стр. 736}
Поручая себя Вашим Святым молитвам, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
25 декабря 1859 года.
№ 11
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Позвольте просить милостивого внимания Вашего к подателю сего письма, Алексею Петровичу Брянчанинову, моему родному племяннику, единственному сыну моего брата, здешнего Начальника Губернии. Алексей Петрович желает вступить в Московский Университет. Не откажите ему в полезных наставлениях, в которых всегда нуждались молодые люди, а теперь, при умножении соблазнов, еще более нуждаются. Мой брат — самый религиозный человек; старался воспитать сына в страхе Божием, а теперь, отпуская из своего личного надзора, поручает его Богу и Божиим служителям.
Московские журналы открыли войну против монашества. Они называют его анахронизмом. Надо бы говорить откровеннее и сказать, что Христианство становится анахронизмом. Смотря на современный прогресс, нельзя не сознаться, что он во всех началах своих противоречит Христианству и вступает в отношения к нему самые враждебные. Это видят на самом опыте сельские священники: положение священников, особливо благонамеренных, становится самое трудное. Все это видит Бог. Да совершится воля Божия! Да покроет нас милость Божия!
О. Епифаний поживает благополучно. Я доволен им; кажется, и он доволен своим положением. Поручая себя Вашим Святым Молитвам, с чувствами искреннейшего уважения и преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
24-го января 1860 года.
{стр. 737}
№ 12
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь!
Почтенный Гражданин Первопрестольного Града Москвы Владимир Андреевич Сапелкин доставил мне некоторые сведения, относящиеся к раскольникам, находящимся на Кавказе, в среде Линейно-Казачьего Войска, и просил, чтоб ответ мой передал я ему чрез Особу Вашего Преосвященства. Исполняя такое Владимира Андреевича поручение, покорнейше прошу Ваше Преосвященство принять на себя труд о передаче нижеследующего ответа: «Я не имею никакого влияния на Казачье Войско, и не имею никакого права вмешиваться в дела Войска. Но по хорошим отношениям моим с Атаманом Зудзевичем я передал ему частию сообщенные мне сведения». В прошедшем месяце посетил меня Главный Священник Кавказской Армии, Стефан Иванович Гумилевский, и говорил мне, что Главному Начальству в Тифлисе известно появление в станицах лже-епископов из Австрии.
На этих основаниях я полагал бы весьма полезным войти в прямые сношения Владимиру Андреевичу с Главным Священником Кавказской Армии. Собственно в Кавказской Епархии раскольников весьма мало.
У нас совершается в значительных размерах переселение магометан в Турцию. Это очень ослабляет остающихся горцев, дает перевес Русским и успокаивает край. Вот одна весть, которую могу сообщить Вашему Преосвященству из отдаленных пустынь Кавказа.
Поручая себя Вашей о Господе любви, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский.
P. S. Епифаний поживает благополучно и трудится усердно. Я очень доволен им.
5 апреля 1860 года.
{стр. 738}
№ 13
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступившею Всесвятою Пасхою, мое усерднейшее желание Вашему Преосвященству всех истинных и совершенных благ и всерадостное приветствие: Христос Воскресе!
Сегодня имел истинное удовольствие получить письмо Ваше от 30 марта и приношу Вам искреннюю благодарность за милостивейшие заботы Ваши о моем убогом Слове. Сердечно радуюсь, что Слово Божие будет в общем употреблении на русском языке. Сего же дня получил я из Петербурга письмо от одного знакомого, который пишет, что высылает мне вновь изданное Евангелие. Слава Богу! Кажется, Дух Святый, сообщив Апостолам в день Пятидесятницы знание языков, со всею ясностию указал волю Божию, состоящую в том, чтоб Слово Божие имелось и провозглашалось на всех языках…
На четвертой неделе Великого поста я очень болел летучею оспою. К принятию этой болезни меня приготовило употребление здешних минеральных вод. Эти воды на людей, пораженных застарелыми болезнями, действуют не во время летнего пользования водами, а на следующую зиму и в течение всей зимы. Действие вод заключается в особенного рода болезни, которою изгоняется застарелая болезнь. Болезнь моя была очень сильна; упадок сил — необыкновенный. Пасхальную неделю провел в постели; на ней провожу и теперь большую часть времени. — Весьма благодарю Вас за известие о Высокопреосвященнейшем Митрополите. Всеблагий Господь да подкрепит его силы в настоящее трудное время, в которое начинают заигрывать многоразличные бури. Принимаю сердечное участие в Г-не Горском. Да дарует ему Господь и благоденствие и домоденствие и да преисполнит его всех истинных благ.
Поручая себя Вашим Святым Молитвам и о Господе любви, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим послушником
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
19 апреля 1860 года.
{стр. 739}
№ 14
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступающим Праздником Праздников и мое усердное желание Вашему Преосвященству истинных и совершенных благ.
Письмо Ваше от 1-го декабря 1859-го года я храню как сокровище. Оно и есть сокровище. В нем показаны самые верные отношения Епископа к Ректору и Ректора к Епископу. Как эти отношения установил у себя и этих отношений постоянно держится мудрый и опытный Святитель Московский, то я счел обязанностию своею держаться их и держаться постоянно в сношениях моих с Арх<имандритом> Епифанием. На днях я счел долгом моим показать благодетельное письмо Архимандриту, чтоб он увидел из письма тот образ мыслей, который имеют в Москве о обязанностях Ректора пред его Епархиальным Архиереем.
Позволяю себе обеспокоить Ваше Преосвященство покорнейшею просьбою. Если Вы получили от о. Епифания какую-либо жалобу на меня, не откажитесь, ради любви о Господе, сообщить ее предварительно мне, в каком Вам благоугодно виде, чтоб и я мог что-нибудь сказать и тем отъять у жалобы односторонность. Этим Вы окажете обоим нам истинное благодеяние: мне доставите возможность исправиться в моей погрешности и впредь быть благоразумнее, а о. Епифания Вы сохраните в благоприличных пределах необходимой для инока скромности, от попыток писать на своего Архипастыря нелепости и колебать в Епархиальном Ведомстве необходимую для него субординацию.
Поручая себя братской любви Вашей и прося Ваших Святых молитв, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
22 апреля 1861 года.
{стр. 740}
№ 15
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Искреннейше благодарю Ваше Преосвященство за любвеобильное письмо Ваше от 17 июня. Милосердый Господь да воздаст Вам за любовь Вашу.
О. Ректор Епифаний написал просительное письмо к Г<-ну> Синодальному Обер-Прокурору о перемещении своем отсюда по неспособности выносить здешний климат. Я советовал написать ему и к Первосвятителю Московскому, что он, как говорит, и исполнил. И я писал к Его Высокопреосвященству, прося Его не оставить о. Епифания. Вместе с тем о. Ректор подал в Семинарское правление записку о своей болезненности; несмотря на эту болезненность, я просил его посещать меня от времени до времени, полагая, что моя беседа, не имеющая другого достоинства, кроме благонамеренности, может успокаивать дух его, в чем он очень нуждается. Усмотрев, что он приходит в совершенное исступление и самозабвение в то время, как подвергнется вспыльчивости, что в это состояние он приводится другими и не замечает того, — я заключил, что он неспособен к должности Ректора. Недавно он сам высказал эту мысль: слава Богу, если он говорил искренно. Понять свою неспособность — великое благо! Очень понимаю, как Вы пишете, что один Первосвятитель старался и старается ввести в Высшую Иерархию новый элемент. Такое мнение разделял и наш покойный Митрополит Григорий. Но, кажется, одной Особе Вашего Преосвященства суждено оправдать избрание и мысль Московского Первосвятителя. Господь да осенит Вас своею благодатию, да укрепит Вас Своею силою, чтоб Вы более и более доставляли утешение и подкрепление нуждающимся в нем и прибегающим к Вам за ними. Судьбы Божии бездна многа! И всякое поношение не лишено своих утешений, когда человек за свое положение воссылает благодарение Богу.
Поручая себя Вашим Святым Молитвам, Вашей отеческой и братской любви, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский
3 июня 1861 года.
{стр. 741}
№ 16
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь!
Примите мою искреннейшую признательность за любвеобильный прием, оказанный мне Вашим Преосвященством. Вы произвели на меня самое благоприятное впечатление, которым наслаждаюсь и поныне.
Дорогу совершил я благополучно. Но последний день путешествия был труден, и простуда в ноге моей усилилась. По прибытии в монастырь через несколько дней слег в постель. Теперь лучше, встаю по временам с постели и сегодня начал уже немного заниматься письменностию.
Поручая себя Вашим Святительским молитвам, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
24 октября 1861 года.
№ 17
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь!
Благодарение, которое принес я Вашему Преосвященству за оказанное мне гостеприимство в Москве, пополняю повторением благодарения. Гостеприимство, оказанное мне, так преисполнено было любви, что по необходимости возбуждалось благодарением каждый раз, как ни вспомяну об этом гостеприимстве. Господь да спасет Вас!
Не откажитесь оказать покровительство подателю письма сего казначею Бабаевской Обители, если ему придется обеспокоить Вас какою-либо просьбою. Положением моим, дарованным мне неизреченною милостию Божиею, я доволен и предоволен. Кажется, и здоровье мое начало поправляться. Случившийся со мною припадок в Москве, повторившийся в сильнейшей степени здесь, он был последствием хронической болезни моей и лечения водами, доселе остался не без последствий. Спокойство и уединение в Бабаевской Обители неоцененные. Кому они нужны и даже необходимы, тот не может не радоваться такому приюту.
{стр. 742}
Поручая себя Вашим Святительским молитвам, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть Вашего Преосвященства покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
12 января 1862 года.
№ 18
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь!
Примите мою искреннейшую признательность за одолжительное послание Ваше от 27 декабря. С особенным утешением прочитал и описание отношений Государя Императора и Государыни Императрицы к Высокопреосвященнейшему Митрополиту. Это добро есть добро общественное. Бог соединил Царей и Иереев для блага человечества, странствующего на земле, поручив первым устроять временное благоденствие общества человеческого, а вторым приготовлять это общество к переселению в вечность и к блаженству в вечности. Представители обоих служений должны находиться в единодушии, как призванные к этому единодушию Самим Богом, и из благочестивого единодушия своего действовать. Сатана всегда старается расстроить порядок, учрежденный Богом, обманывая человеков софизмами и употребляя самих же человеков к разрушению их временного и вечного благополучия. О! Как человек (сужу по себе) слеп и легковерен. С великим трудом он решается поверить Богу, с величайшей скоростию, очертя голову, как говорится, верит сатане.
Из уединения моего смотрю на мир, как на корабль, плывущий вдалеке, и исполняюсь желания, чтоб он плавание свое совершал под покровом милости Божией. О! да не предаст она нас водительству лжеименного разума, этого источника бедствий человеческих.
Поручая себя Вашим Святительским молитвам и о Господе любви, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
3 января 1863 года.
{стр. 743}
P. S. Приношу Вашему Преосвященству искреннейшую благодарность за милостивое воспоминание о ближних моих, которые сами будут благодарить Вас.
№ 19
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Примите мое усерднейшее поздравление с наступившим праздником Рождества Христова и Новым годом и мое усерднейшее желание Вашему Преосвященству вожделенного здравия и всех истинных и совершенных благ. Вот уже третий год наступил с того времени, как я имел честь видеть Вас в Москве! С того времени и Вы успели похворать. Мое дело конченое; выздоровление, по причине совершенного истощения сил, произведенного сорокалетней болезнью, невозможно. Вашему Преосвященству искренно желаю восстановления здравия и сил для Вашей и общественной пользы.
Поручая себя Вашим Святительским молитвам с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
15 декабря 1863 года.
№ 20
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Приношу Вам искреннейшую благодарность за благосклонное принятие труда моего, книги «Аскетические Опыты». Примите и покорнейшую мою просьбу: не откажитесь предложить известным Вашему Преосвященству монашествующим и вообще аскетам эту книгу, предохраняющую от злоупотреблений в молитвенном подвиге, злоупотреблений, ведущих к самообольщению.
Поручая себя Вашим Святительским молитвам, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть {стр. 744} Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейшим послушником
Епископ Игнатий
1 июня 1865 года.
№ 21
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Приношу Вам искреннейшую признательность за милостивое воспоминание Ваше о мне и усерднейшее поздравление с наступившим праздником Рождества Христова и наступающим Новым годом, который желаю Вам препроводить в вожделенном здравии и благополучии.
Спаси Вас Господи за любовь Вашу к монашеству. Многие ныне жалуются на него, видя или отыскивая в нем разные недостатки; но монашество барометр, который, стоя в уединенной комнате, со всех сторон замкнутой, с точностию показывает состояние погоды на улице. Старые здания должно исправлять с большою осмотрительностию и знанием дела: иначе исправление может превратиться в разрушение. Буди воля Божия!
Прося Ваших Святительских молитв в подкрепление моих немощей душевных и телесных, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и
Отца покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
27 декабря 1865 года.
Примите на себя труд передать мой усерднейший поклон о. Арх<имандриту> Пимену и искреннейшую благодарность за его воспоминание о мне.
№ 22
Преосвященнейший Владыко,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Благодарю Вас за воспоминание о мне, и взаимно приветствую с прошедшими праздниками и наступившим Новым го{стр. 745}дом, от души желая Вашему Преосвященству всех истинных и совершенных благ.
В настоящее время — так, как и в ноябре и декабре прошедшего года, — чувствую себя особенно больным и слабым, сижу лишенным способности заниматься не только письмом, но и чтением: посему и спешу закончить сии строки испрошением Ваших Святительских молитв в подкрепление немощей моих многих.
Вашего Преосвященства покорнейший послушник
Епископ Игнатий
10 января 1867 года.
№ 23
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
Покорнейше прошу принять последние два тома, 3-й и 4-й, моих сочинений и покрыть любовию и снисхождением мои недостатки.
Поручая себя Вашим Святительским молитвам, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
4 марта 1867 года.
ПисьмаПреосвященному Леониду (Краснопевкову)от племянников святителя Игнатия
1. От Алексея Петровича Брянчанинова [2153] № 24
Ваше Преосвященство,
Милостивейший Архипастырь и Отец!
{стр. 746}
Милостивое внимание, выраженное в письме Вашего Преосвященства от 23-го декабря 1863-го года, к дядюшке моему Преосвященному Игнатию, исполнило сердце мое чувством живейшей благодарности к особе Вашего Преосвященства за новое доказательство Вашего Архипастырского благоволения ко мне, которым я прежде имел счастие пользоваться.
Не находя слов для выражения Вашему Преосвященству моей благодарности, я молю Бога, чтобы Он сохранил надолго дни Ваши для общества, в пользу которого Вы так благодетельно действуете, и пусть всеобщее уважение и любовь будут для Вас наградою за высокие христианские добродетели, которыми ознаменован каждый шаг Вашей земной жизни.
Испрашивая себе Вашего Архипастырского благословения и святых молитв, с чувствами глубочайшего высокопочитания и совершенной преданности имею честь быть Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца всепокорнейшим слугою
Алексей Брянчанинов
10-го января 1864-го года.
2. От Александры Васильевны Жандр [2154] № 25
Ваше Преосвященство!
Преосвященнейший Владыка!
Милостивый Архипастырь!
Перед самым отъездом моим в Бабаевский монастырь получено было мною прилагаемое при сем письмо к Вашему Преосвященству от дяди моего, Петра Александровича Брянчанинова, и в письме записка, составленная им и заключающая «обстоятельства кончины покойного Преосвященного Игнатия».
Не желая беспокоить Ваше Преосвященство личным своим приходом в настоящее время, позволяю себе, однако, выразить письменно мою душевную благодарность за ту, истинно Пастырскую, любвеобильную милость, с которою Ваше Преосвященство приняли меня, немощную и скорбную. Благословение Вашего Преосвященства принесло мне Милость Божию утешением и облегчением той тяжкой скорби, в которую впала я {стр. 747} по кончине Отца моего по духу; скорбь растворилась упованием, что, по слову Вашему: «Господь призывает каждого человека к Себе в самое благоприятное для каждого человека время», и тем более призыв Божий человека, всю жизнь свою посвятившего Богу, несомненно последовал в такое время, когда он достиг полноты духовной меры, ему предопределенной Богом.
То утешение, которое я сама получила от Вашего Преосвященства, заставляет меня просить Вас не оставить без слова письменного утешения — дядю моего Петра Александровича. Он очень скорбит о своем сиротстве: и это понятно, потому что на земле у него не осталось другой такой опоры, такого Друга, такого духовного Отца и Наставника, какими был для него покойный Владыка.
Поручив себя Святым молитвам и Архипастырскому благословению Вашего Преосвященства, с чувствами совершенного благоговения и преданности, имею честь быть
Вашего Преосвященства Милостивейшего Архипастыря и Отца
покорнейшею слугою
Александра Жандр
1-е июня 1867.
Подготовка текста, публикация и комментарии О. И. Шафрановой.
{стр. 748}
Письмасвятителя Игнатияк Обер-прокурору Святейшего Синодаграфу А. П. Толстому
Предисловие
Письма святителя Игнатия к графу Александру Петровичу Толстому (1801–1873) относятся ко времени пребывания последнего на посту Обер-прокурора Святейшего Синода. По свидетельству современников, это был один из умнейших и образованнейших людей своего времени [2155]. Т. И. Филиппов, служивший при графе Толстом чиновником особых поручений по вопросам Восточных Православных Церквей, вспоминал: «Летом 1855 года мне пришлось чрез заочное посредство познакомить графа с И. В. Киреевским, от которого, по возвращении моем в Москву, вместе с благодарностию за устроенное мной знакомство, я услышал следующие, навсегда сохранившиеся в моем сердце слова: "Легче становится жить после встречи с таким человеком, как граф Александр Петрович"» [2156].
Ввиду редкости сведений о графе Толстом приведем о нем подробную биографическую справку. Он происходил из русского дворянского рода середины XIV в. Его отец — член Государственного совета (с 1823), генерал от инфантерии (1814) граф Петр Александрович Толстой (1770–1844); мать — княжна Мария Алексеевна Голицына (1772–1826). Граф Александр Петрович Толстой родился в Санкт-Петербурге, получил до{стр. 749}машнее образование и рано начал военную службу: шестнадцати лет юнкером вступил в лейб-гвардии Артиллерийскую бригаду, через два года был переведен в гвардейскую Конную артиллерию, а еще через два года произведен в офицеры с зачислением в Кавалергардский полк и назначен адъютантом начальника штаба 1-й армии генерала И. И. Дибича (впоследствии графа Дибича-Забалканского, генерал-фельдмаршала). В 1824–1826 годах находился в походах с экспедицией по обозрению Каспийского и Азовского морей и истребления морских разбойников, принимал участие во всех военных действиях отряда и был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом. По возвращении из экспедиции он оставил военную службу и в конце 1826 г. поступил в Коллегию иностранных дел и причислен к посольству в Париже (сверх штата), которое возглавлял в то время граф К. О. Поццо ди Борго. В следующем году Толстой был отправлен с дипломатическим поручением в Константинополь, откуда ездил, как сказано в его послужном списке, «в окрестные страны для военно-топографических описаний и с секретными поручениями». Затем, по объявлении в 1828 г. войны Турции, граф Толстой снова вступил в военную службу в тот же Кавалергардский полк и принимал участие в походах и военных действиях под командованием генерала Дибича. За отличие при взятии турецких крепостей Айдаса и Бургаса награжден орденами Св. Анны 3-й степени с бантом и 2-й степени с золотой шпагой с надписью «За храбрость». В августе 1829 г. Толстой назначен флигель-адъютантом к Императору Николаю I, однако после окончания войны решил продолжать службу по Министерству иностранных дел (бывшей Коллегии) и в феврале следующего года вышел в отставку. В 1830 г. он получил придворное звание камергера и назначение первым секретарем Русской миссии в Греции. Это назначение не устроило его, и он перешел в Министерство внутренних дел, возглавлявшееся в ту пору графом А. А. Закревским. В 1831 г. Толстой служит сначала управляющим, а затем директором Хозяйственного департамента (впоследствии Министерства государственных имуществ). В 1834 г. он уже действительный тайный советник, занимает пост Тверского гражданского губернатора, а с декабря 1837 г. — военного губернатора в Одессе в чине генерал-майора, с управлением и гражданской частью. Эту должность граф Толстой занимал до февраля 1840 г., когда {стр. 750} после конфликта с князем М. С. Воронцовым, новороссийским генерал-губернатором, вышел в отставку и уехал за границу. С той поры в течение пятнадцати лет он стоял в стороне от государственной и общественной деятельности. К службе граф Толстой вернулся в мае 1855 г., во время Крымской войны, когда принял должность начальника Нижегородского ополчения, и в дальнейшем занимал крупнейшие государственные посты — Обер-прокурора Синода (с 1856 по 1862 г.), затем до конца жизни был членом Государственного совета. С декабря 1856 г. — генерал-лейтенант. В 1859 г. награжден знаком отличия беспорочной службы за двадцать лет, орденом Владимира 2-й степени с мечами, крестом греческого ордена Спасителя; в 1862 г. — орденом Белого Орла. В 1839 г. избран почетным членом Одесского общества истории и древностей Российских.
Выразительную характеристику графу Толстому после назначения его Обер-прокурором Синода дал философ и публицист Н. П. Гиляров-Платонов в письме к протоиерею А. В. Горскому, профессору, а впоследствии ректору Московской Духовной академии: «Трудно найти человека, более преданного Церкви, более готового на всякое улучшение и в то же время менее склонного проводить какие-нибудь личные расчеты в управлении столь важною частию. <…> Он принадлежит к разряду тех людей, которых я не умею иначе охарактеризовать, как назвать их оптинскими христианами. Это люди, глубоко уважающие духовную жизнь, желающие видеть в духовенстве руководителей к духовной высоте жизни, жаждущие, чтобы православное христианство в России было осуществлением того, что читаем в Исааке Сиёрине, Варсонофии и проч. И он сам в своей жизни именно таков. Никто менее не способен мириться с казенностью, с формализмом и с мирскою суетой в деле Христианства» [2157]. Т. И. Филиппов в части воспоминаний о Толстом, оставшейся неопубликованной, пишет: «Назначение графа Александра Петровича Обер-прокурором Св. Синода последовало (20 сентября 1856 г.) во время пребывания Государя (Александра II. — В. В.) в Москве по случаю венчания на царство и, при всей своей неожиданности, никого не изумило, напротив, всем показалось совершенно естественным: так успел уже сложиться и отпечататься в общем представлении вполне соответствовавший этому назначению его {стр. 751} нравственный образ. Сам он принял это внезапно и мимо его воли совершившееся назначение за призвание, которому он обязан был повиноваться, и в этой мысли находил успокоение от тех внутренних тревог, которых он не мог не испытывать при живом представлении сопряженных с его избранием многоразличных и трудных задач, при его утонченной добросовестности и при ясном сознании неправильности установившихся отношений Обер-прокурора к Св. Синоду» [2158]. «Пять с половиною лет его службы в обер-прокурорской должности, — сообщает о графе Толстом Русский биографический словарь, — совпали с началом реформ царствования Императора Александра II, коснувшихся и Духовного ведомства. Изданная переписка его с Московским митрополитом Филаретом свидетельствует, что он принимал живое деятельное участие в разнообразных важных делах синодального и епархиального управления этого времени. Особенное внимание его привлекали вопросы о мерах к возвышению положения лиц Духовного ведомства — об улучшении духовно-учебной части, о правах монашествующих распоряжаться своим имуществом; к предпринятому по мысли Митрополита Филарета переводу Священного Писания на русский язык Т<олстой> относился с крайней осторожностью. "Мы весьма счастливы, что в настоящее время он у нас, — писал о графе митрополит Санкт-Петербургский Григорий, — при всем затруднении, он много помогает нам и много действует в нашу пользу"».
А. О. Смирнова рассказывает о своеобразной ревизии, которую граф Толстой провел в бытность свою тверским губернатором: «Раз он поехал в уездный город и пошел в уездный суд, вошел туда, помолился пред образом и сказал испуганным чиновникам, что у них страшный беспорядок. «Снимите-ка мне ваш образ! О, да он весь загажен мухами! Подайте мел, я вам покажу, как чистят ризу». Он вычистил его, перекрестился и поставил его в углу. «Я вам изменю киоту, за стеклом мухи не заберутся, и вы молитесь; все у вас будет в порядке». Ничего не смотрел, к великой радости оторопелых чиновников; и с чем приехал, с тем уехал…» [2159].
Толстой с сочувствием отнесся к патриотическому начинанию М. П. Погодина, когда тот начал выпускать журнал «Москвитянин». В 1841 г. Погодин записал в своем дневнике:
{стр. 752}
«Поутру был граф Толстой, с которым много говорили о России нынешней и прошедшей. Журнал ваш запретят, сказал он, потому что в нем слишком ясен Русский дух и много Православия. Есть какая-то невидимая, тайно действующая сила, которая мешает всякому добру в России. Верно, она имеет свое начало в чужих краях, трепещущих России и действующих чрез золото» [2160]. В 1832 г. Н. А. Муханов засвидетельствовал в своем дневнике, что граф Толстой нашел общий язык с А. С. Пушкиным в вопросе о патриотизме [2161].
В 1833 г. Толстой женился на дочери князя Г. А. Грузинского Анне Георгиевне. Брак этот был не совсем обычен. А. О. Смирнова пишет о Толстых в своих записках: «Тридцати пяти лет княжна вышла замуж за графа Александра Петровича Толстого, святого человека. Он подчинился своей чудовине (чудачке. — В. В.) и жил с нею как брат» [2162]. Анна Георгиевна была правнучкой грузинского царевича Бакара; как и Толстой, она была прямым потомком Вахтанга VI и приходилась своему мужу четвероюродной сестрой. По отношению к себе графиня была всегда строга и не позволяла никаких прихотей и излишеств. Ежедневно, особенно на склоне лет, посещала церковь; не только неукоснительно соблюдала все посты, но считала своим долгом каждый пост говеть и приобщаться Святых Таин, что в целом было нехарактерно для современников её круга.
У Толстых была своя домовая церковь, в которой среди многих редких икон находился образ Всех святых Грузинской Церкви, где лики были писаны с изображений, взятых из древних рукописных книг. А. О. Смирнова рассказывает, что у них квартировали семинаристы, которые «составляли препорядочный хор и пели простым напевом. Граф вывез дьяка из Иерусалима; это был такой чтец, что мог только сравниться с дьяком императора Павла Петровича; слова выкатывались как жемчуг» [2163].
Интересы святителя Игнатия и графа Толстого пересеклись на имени Гоголя, вернее, на его нашумевшей тогда книге «Выбранные места из переписки с друзьями» [2164]. Граф Толстой {стр. 753} был другом Гоголя, который умер в его доме. В литературоведении за ним закрепилась репутация человека, сыгравшего в судьбе писателя роковую роль. Нередко можно встретить ссылку на слова С. Т. Аксакова, считавшего знакомство с Толстым «решительно гибельным для Гоголя» [2165]. Однако если мы обратимся к личности графа и подробностям его отношений с Гоголем, то увидим иную картину. О необыкновенной скромности Толстого говорят многие факты. Например, он потребовал от М. П. Погодина убрать упоминание о себе из его некрологической статьи о Гоголе. По этому поводу П. А. Плетнев писал В. А. Жуковскому в марте 1852 г., что граф Толстой «по христианскому смирению не желает, чтобы где-нибудь выставлено было имя его как человека, оказывавшего одолжение или помощь Гоголю. На этом основании печатно нигде не упомянуто, что Гоголь и жил у него в квартире» [2166]. Только после смерти Толстого стала известна его широкая, но тайная благотворительность. Протоиерей Никандр Брянцев, лично не знавший графа, рассказывает, что ни разу не получал от него отказа в помощи бедным. «Но всякое даяние его, — пишет он, — мы обязаны были передавать, не упоминая о дателе. Это было непременное, непрестанно повторяемое условие от графа. "Если я узнаю, — говорил граф, — что о моих жертвах кто-либо, даже принимающий их, известен (то есть извещен. — В. В.), я прекращаю дальнейшее покровительство ведомому вами (то есть мною) делу"» [2167].
Гоголя привлекало в Толстом многое, в частности природная доброта, религиозная настроенность души, склонность к аскетизму. Анна Васильевна Гоголь рассказывала В. И. Шенроку со слов брата, что граф Толстой носил тайно вериги [2168]. По свидетельству Т. И. Филиппова, «он усердно исполнял все постановления Церкви и в особенности был точен в соблюдении поста, которое доводил до такой строгости, что некоторые недели Великого поста избегал употребления даже постного масла. На замечания, которые ему приходилось нередко слышать о бесполезности такой строгости в разборе пищи, он обыкновенно отвечал, что другие, более высокие требования христианского закона, как, например, полной победы над тонкими, {стр. 754} глубоко укоренившимися от привычки страстями, он исполнить не в силах, а потому избирает по крайней мере такое простое и ему даже доступное средство, чтобы выразить свою покорность велениям Церкви…» [2169].
Взаимоотношения графа Толстого и Гоголя в корне отличались от всех светских, приятельских и литературных знакомств писателя; если в дружбе Гоголя с Аксаковыми, П. А. Плетневым, М. П. Погодиным, С. П. Шевыревым главную роль играли общие литературные интересы, а также их преклонение перед его талантом, то Толстой, по его собственным словам, «вовсе не являлся поклонником сочинений» Гоголя [2170]. Однако ему не была чужда сфера литературы и искусства: он был широко образованным человеком и, например, ценил и понимал поэзию. Генерал А. О. Дюгамель, подружившийся с графом Толстым в 1825 г. во время Аральской экспедиции, вспоминал: «Будучи молоды, мы в часы досуга наслаждались поэзиею. Я читал ему наизусть некоторые стихотворения Шиллера, а он, в свою очередь, знакомил меня со стихотворениями Пушкина и научил ценить их» [2171]. А. О. Смирнова пишет, что Толстой дружил «с монахами Греческого подворья, бегло читал и говорил по-гречески; акафисты и каноны приводили его в восторг; они писаны стихами, и эта поэзия ни с чем не может сравниться» [2172]. Начитан был граф Толстой и в духовной литературе. По словам Т. И. Филиппова, «он ежедневно и помногу упражнялся в изучении Св. Писания, знаменитых его истолкователей, а также в чтении бессмертных произведений великих отцов Церкви, из коих особенно любил св. Василия Великого как одного из величайших учителей вселенной и недостижимо высоких художников слова…» [2173]. При этом святых Отцов Толстой по большей части читал в оригинале (на греческом и церковно-славянском). Среди его друзей и знакомых было немало писателей, ученых и государственных деятелей — Н. М. Карамзин, А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, А. С. Хомяков, В. И. Даль, В. Гумбольдт, граф М. Н. Муравьев, граф И. Каподистрия. По должности Обер-прокурора Синода он знал всех иерархов Русской Православной Церкви, а также имел дружеские и официальные {стр. 755} связи с церковными деятелями Запада и Востока. Т. И. Филиппов писал графине Анне Георгиевне Толстой в августе 1875 г.: «Память о графе Александре Петровиче хранится благоговейно во всех тех монастырях Православного Востока, которые мне удалось посетить» [2174].
В доме графа Толстого Гоголь познакомился с иеросхимонахом Сергием, насельником Афонского Пантелеимоновского монастыря, литератором, писавшим под псевдонимом Святогорец. Книгу его «Письма Святогорца к друзьям своим о Св. горе Афонской» Гоголь читал с удовольствием и учил автора держать корректуру. Весной 1850 г. отец Сергий вспоминал об одном литературном вечере: «…Тут же мой лучший друг, прекрасный по сердцу и чувствам Николай Васильевич Гоголь <…> Я в особенно близких отношениях здесь с графом Толстым, у которого принят как домашний <…> Граф Толстой прекрасного сердца и очень прост. По знакомству он выслал экземпляр моих писем одному из городских священников Тверской губернии, и тот читал мои сочинения в церкви вместо поучений на первой неделе Великого поста…» [2175]. Этим священником был, по всей видимости, ржевский протоиерей Матфей Константиновский, духовный отец Толстого и Гоголя.
Трудно сказать, в какой мере граф Толстой влиял на Гоголя. Во всяком случае письма Гоголя к нему проникнуты тем же учительным тоном, что и по отношению к другим адресатам. Так, например, он писал ему 5 марта (н. ст.) 1845 г. из Франкфурта: «Все же, что ни говорил я относительно Великого поста и предстоящих вам подвигов говения и пощения, выполните с буквальною точностью, как бы она ни казалась вам не нужною или не идущею к делу. Наложите также на себя обет добровольного воздержания в слове во все продолжение этого времени…» [2176].
Со времени знакомства Гоголь неоднократно жил у Толстых — в Париже, в Москве на Никитском бульваре; возможно, он бывал в родовом имении отца Анны Георгиевны в селе Лыскове. В одном из писем к ней Гоголь передает «глубочайший поклон» старому князю. Имение грузинских князей Лысково {стр. 756} издавна славилось благолепием своих храмов и находившимися в них святынями. Около пятидесяти лет здесь сохранялся Крест святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, который она получила от Матери Божией с повелением идти проповедовать христианство в Иверию. В пяти верстах от Лыскова располагалась знаменитая нижегородская Макарьевская ярмарка, к которой Гоголь проявлял особенный интерес. В его записной книжке содержится выписка «О Нижегородской ярмарке», а также заметка «Сведения о Лыскове» (этими материалами Гоголь намеревался воспользоваться во втором томе «Мертвых душ»). Сразу после нее — запись: «Дела, предстоящие губернатору», навеянная разговорами с rpaфом Толстым. В генерал-губернаторе из второго тома многие видели Александра Петровича. Гоголь относил его к категории людей, «которые способны сделать много у нас добра при нынешних именно обстоятельствах России, который не с европейской заносчивой высоты, а прямо с русской здравой середины видит вещь» (из письма к Н. М. Языкову от 12 ноября н. ст. 1844 г.), и побуждал заняться государственной деятельностью. В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» к графу Толстому обращены семь писем-статей — больше, чем к кому-либо из других адресатов. Личная переписка Гоголя с Толстым была весьма обширна, но после смерти писателя Толстой свои письма, возможно, уничтожил. Во всяком случае, весной 1852 г. он сообщает сестре, графине Софье Петровне Апраксиной, что, разбирая гоголевские бумаги, изымает свои и ее письма к покойному — действие, из которого некоторые исследователи вывели заключение едва ли не о «краже» Толстым рукописей второго тома «Мертвых душ». Подобное предположение противоречит мнению современников о личности графа Толстого. Так, например, В. А. Жуковский, чей нравственный авторитет был необычайно высок, справляясь у П. А. Плетнева об обстоятельствах смерти Гоголя, писал в марте 1852 г.: «Где он жил в последнее время в Москве? Верно ли, что у графа? Если так, то бумаги в добрых руках, и ничего не пропадет» [2177].
До нас дошли два письма графа Толстого к Гоголю. Одно из них, из Парижа, датированное 5 августа (н. ст.) 1847 г., ответ на письмо Гоголя из Остенде от 27 июля (н. ст.) того же года. В начале его Толстой передаст наставления парижского {стр. 757} доктора Груби, затем переходит к положению на Кавказе. Некоторые мысли и даже выражения графа Толстого созвучны гоголевским интонациям, особенно в «Выбранных местах из переписки с друзьями». «Дела Кавказские и многие другие, — пишет он, — очень, конечно, грустны, но этого рода события подходят к наказаниям праведнейшего Судии, подобным холере, неурожаям и т. п. Меня не столько огорчают приговоры и наказания, сколько ослепление, ведущее неминуемо к новым неведомым несчастиям. Меня ужасает всеобщее, единодушное и постоянное угождение всем презреннейшим страстям и похотям человеческим. И власти предержащие, и литераторы, и художники, и ученые, и промышленники, а в Риме, кажется, и сама Церковь — все дружно сами пустились и других тащат на широкий путь» [2178]. Широкий (то есть легкий) путь — антитеза пути узкому (трудному), как в православной аскетике называют путь ко Христу (см.: Мф. 7. 14).
И далее, упомянув о том, что он прочел новую и довольно подробную историю Испании от времен Филиппа II, граф Толстой сравнивает политику русского правительства с аналогичными моментами в истории испанской: «И на них возложено было многое от Провидения, и им следовало быть устроителями целой части света, и им даны были и многие силы, и великие орудия, и мужество, и богатство; но они богатство обратили в роскошь неслыханную и небывалую, от которой весь высший класс пришел в совершенное расслабление и даже одурел (начиная с Царского дома), как в наказание за беспечность в Америке. Впрочем, что бы я ни читал, везде мне чудится Россия…» [2179]. В ответном письме к графу от 8 августа (н. ст.) 1847 г. Гоголь развивает эти темы.
Второе письмо Толстого к Гоголю — черновое и недатированное — писано в Москве и относится, очевидно, к концу зимы — началу весны 1851 г. Толстой сообщает Гоголю о разных московских новостях и общих знакомых, говорит о своей уединенной жизни и занятиях: «Большею частью я читаю и перечитываю давным-давно Вам известное — такое, что всегда ново и всегда питает» [2180].
Святитель Игнатий, по-видимому, знал о дружеских отношениях Гоголя и графа Толстого. Напомним отзыв святителя {стр. 758} (в ту пору архимандрита, настоятеля Троице-Сергиевой пустыни) о книге Гоголя: «Виден человек, обратившийся к Богу с горячностию сердца. Но для религии этого мало. Чтоб она была истинным светом для человека собственно и чтоб издавала из него неподдельный свет для ближних его, необходимо нужна в ней определительность, и определительность сия заключается в точном познании истины, в отделении ее от всего ложного, от всего лишь кажущегося истинным» [2181].
«Но одной чистоты, — продолжает святитель, — недостаточно для человека: ему нужно оживление, вдохновение. Так, чтоб светил фонарь, недостаточно часто вымывать стекла, нужно, чтоб внутри его зажжена была свеча. Сие сделал Господь с учениками Своими. Очистив их истиною, Он оживил их духом Святым, — и они соделались светом для человеков. До приятия Духа Святаго они не были способны научить человечество, хотя уже и были чисты. <…> Правда, есть у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает сие вдохновение как смешанное, умерщвляет его, чтоб Дух, пришедши, воскресил его обновлением состояния. Если же человек будет руководствоваться прежде очищения истиною своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро, смешанное со злом более или менее» [2182].
Применив эти основания к книге Гоголя, святитель Игнатий заключает: «…она издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия не определены, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного. <…> Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешано. Желательно, чтоб этот человек, в котором заметно самоотвержение, причалил к пристанищу истины, где начало всех духовных благ» [2183]. В заключение святитель советует своим друзьям читать святых Отцов, «стяжавших очищение и просвещение, как и Апостолы, и потом написавших свои книги, из коих светит чистая истина и кои читателям сообщают вдохновение Святаго Духа» [2184].
{стр. 759}
Святитель Игнатий сам был превосходным писателем, а став монахом, он сделался и богословом. Его отличает умение с редкой ясностью и стройностью передать сущность сведений, почерпнутых из творений святых Отцов. Из письма видно, что он понял искреннее стремление Гоголя к аскетическому деланию и познанию истины. Но он увидел также, что Гоголь не очистился еще от страстей, которые и окрасили его книгу, замышлявшуюся им более богословской и учительной, чем художественной и публицистической. Истина, считает святитель Игнатий, и исказилась в этих письмах благодаря страстям автора. Из-за них на всем, что выходит из-под пера писателя, неизбежно будет лежать отпечаток неизжитого греха. Не очистившийся покаянием, не приобретший истинного смирения, не может отделить правду от лжи, зло от добра. Его оценки, суждения всегда будут несовершенными, погрешительными. «Человек вверяется лжи, думая, что он доверяет чистейшей истине», — говорил святитель [2185].
В отзыве о книге Гоголя святитель Игнатий точно определяет путь духовного восхождения человека (равно и писателя, дерзающего говорить о предметах духовных): «Сей ход должен совершиться с каждым христианином, христианином на самом деле, а не по одному имени: сперва очищение истиною, а потом просвещение Духом» [2186]. Святитель Русской Церкви показывает ту высоту, с которой именно и необходимо браться за подобные труды. Он напоминает об Апостолах, которые до принятия Духа Святого не имели возможности нести истину ближним. За Апостолами стоит святоотеческая литература, то есть богословские и аскетические книги, в которых говорит Дух Святой и не видно личности автора. У Гоголя же наоборот — «смешение», то есть автор предстает со всеми своими страстями, и это наряду со «светом» (то есть крупицами истины).
Святитель Игнатий оценивает книгу Гоголя очень точно. Он пишет, что автор прежде очищения истиной руководствовался своим вдохновением, и поэтому книга его издает для читателя не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро, смешанное со злом более или менее. В заключение письма святитель, не говоря этого прямо, советует всем друзьям своим не читать духовных сочинений светских писателей и предлагает им «по {стр. 760} отношению к религии заниматься единственно чтением святых Отцев» [2187].
Мнение святителя Игнатия о «Выбранных местах из переписки с друзьями», как видно, разделяли и Оптинские старцы. В библиотеке Оптиной Пустыни хранился экземпляр книги Гоголя с вложенным в нее отзывом святителя, переписанным рукой преподобного Макария [2188]. Неизвестно, каким путем отзыв попал в Оптину; возможно, его привез сам Гоголь, трижды посетивший монастырь. 10 июля 1850 г. он писал графу Толстому из Васильевки: «Я заезжал на дороге в Оптинскую пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. <…> Вы постарайтесь побывать в этой обители…» [2189].
Сразу после смерти Гоголя граф Толстой послал в Оптину Пустынь извещение и пятнадцать рублей серебром на помин души новопреставленного. Помня завет Гоголя, Толстой всю оставшуюся жизнь поддерживал дружеские связи со святой обителью. Он переписывался с Оптинским старцем преподобным Амвросием и собирался поселиться в Иоанно-Предтеченском скиту. Промыслительные обстоятельства сопровождали и самую кончину графа. Летом 1873 г. на обратном пути из Иерусалима он умирал в Женеве и отказывался исповедоваться и причащаться у местных священников. Оптинского инока отца Климента (Зедергольма), которому граф ранее много покровительствовал и которого он был крестным отцом, в несколько дней рукоположили в иеромонаха и отправили за границу. В Женеве он исповедал и дважды причастил Александра Петровича, который умер на его руках.
В сороковой день по кончине графа архимандрит Григорий (Палама) сказал о нем в Московском Донском монастыре: «Мне самому пришлось быть свидетелем его теплых молитв, его сердечного умиления при посещении им святых мест в Иерусалиме, его горячих и полных верою, любовью и уповани{стр. 761}ем к Господу Богу слез, которыми он ежедневно орошал живоносный Гроб Спасителя нашего. Такое твердое хранение Православия во всей его неприкосновенной чистоте и теплая вера, какая была у покойного, в наш век всеобщего уклонения от истинного христианства и Православия делали его поистине одним из немногих избранных» [2190].
Литература:
Андроникашвили Б. Б. Страницы прошлого читая… Тбилиси, 1987; Воропаев В. А. Один из немногих избранных (К 200-летию со дня рождения графа Толстого) // Историческая газета. М., 2001. № 3–4; Воропаев В. Толстой Александр Петрович // Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русский патриотизм. М., 2003; Некрасова Е. С. Н. В. Гоголь. Его отношения к графу А. П. Толстому. Письма Н. В. Гоголя к графу А. П. Толстому // В память С. А. Юрьева. Сборник, изданный друзьями покойного. М., 1891; Тарсаидзе Н. Г. Исторические этюды. Тбилиси, 1972; Шилов Д. Н. Государственные деятели… // Исторический Вестник. М., 1999. № 3–4.
Биографические материалы и мемуары: Слово, сказанное архимандритом Григорием (Паламою) в Московском Донском монастыре, в сороковой день по кончине графа Александра Петровича Толстого // Гражданин. 1873. 15 октября. № 42; Брянцев Η., протоиерей. Памяти графа Александра Петровича Толстого // Церковно-общественный Вестник. 1874. 15 февраля. № 20; Филиппов Т. И. Воспоминание о графе Александре Петровиче Толстом // Гражданин. 1874. 29 января. № 4; Слово в память графа А. П. Толстого, произнесенное архимандритом Неофитом Пагидою в Петербургской греческой церкви 20 января 1874 г. // Там же; Материалы для биографии Н. П. Гилярова-Платонова // Русское Обозрение. 1896. № 12 (письмо к протоиерею А. В. Горскому); Собрание писем блаженной памяти Оптинского старца Амвросия к мирским особам. Ч. 1. Сергиев-Посад, 1908 (письмо графа Толстого к отцу Амвросию о сновидении и объяснение сновидения старцем); Из переписки Преосвященного Феофана Затворника с Обер-прокурором Св. Синода А. П. Толстым // Душеполезное Чтение. 1898. № 3.
Некрологи: Гражданин. 1874. № 3; Церковно-общественный Вестник. 1874. № 20; Отчет по Гос. совету за 1873 г. СПб., 1875.
Владимир Воропаев
{стр. 762}
№ 1 [2191]
Ваше Сиятельство,
Милостивый Государь!
Признавая священным долгом прежде моего отъезда принести всеподданнейшую благодарность за все оказанныя мне милости Его Императорскому Величеству Государю Императору Александру Николаевичу, также Государыне Императрице Марии Александровне, покорнейше прошу Ваше Сиятельство, примите на себя труд испросить мне представление Их Величествам.
С чувствами отличнаго уважения и совершенной преданности имею честь быть
Вашего Сиятельства
покорнейшим слугою
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский.
Ноября 5 дня 1857 года.
№ 2 [2192]
Ваше Сиятельство,
Милостивый Государь!
Отношение Ваше от 4 ноября, коим Вы изволите уведомлять меня, что, по всеподданнейшему докладу Вашему, Государь Император всемилостивейше соизволил пожаловать мне полное Архиерейское облачение, я имел честь получить.
Принося Вашему Сиятельству чувствительнейшую признательность за таковое внимание Ваше ко мне, вместе с тем покорнейше прошу Вас повергнуть к стопам Его Императорского Величества мою всеподданнейшую благодарность за оказываемый мне милости.
С чувством отличнаго уважения и совершенной преданности имею честь быть
Вашего Сиятельства
покорнейшим слугою.
Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский Ноября
5 дня 1857 года.
{стр. 763}
Алексей Любомудров
«Искреннейший друг»
Среди немногих людей, с которыми святитель Игнатий ощущал душевное родство и которых мог назвать подлинными друзьями, был Авраам Сергеевич Норов (1795–1869) — один из замечательных русских людей, покровитель науки и просвещения.
А. С. Норов принадлежал к старинному дворянскому роду. Он родился 22 октября 1795 г. в деревне Ключи Саратовской губернии, рос в атмосфере мира, уважения и любви.
В воспоминаниях вырисовывается привлекательный образ общительного, энергичного человека, энтузиаста, поглощенного наукой и литературой, добросовестно исполнявшего свои гражданские обязанности. Пожалуй, самым удивительным в его личности было глубокое благочестие, столь не свойственное высшему обществу XIX столетия. «У Норова много набожности, не переходящей, впрочем, в ханжество», — записал в своем дневнике барон М. А. Корф в 1820 г. [2193]
В битве при Бородине Норов, семнадцатилетний юноша, командовал двумя орудиями гвардейской артиллерии на левом фланге. Во время атаки конной французской батареи он был тяжело ранен: картечь раздробила ему ногу. Норова привезли в Москву, занятую французами, где он вскоре очутился в госпитале для раненых французов и русских пленных. У него начиналась гангрена, но лейб-медик Наполеона Ларрей сам прооперировал раненого и спас ему жизнь, ампутировав ногу.
Норов принялся за литературу и науку, влечение к которым испытывал с детских лет. В 1820-х гг. его стихи и проза {стр. 764} публиковались в журналах «Вестник Европы», «Сын Отечества». В 1818-м был принят в Вольное общество любителей словесности, наук и художеств, в 1819-м — в Общество любителей российской словесности. На заседаниях Вольного общества познакомился с Пушкиным, знакомство переросло в дружбу, длившуюся до последних дней поэта.
Авраам Сергеевич владел четырьмя европейскими языками, изучил латинский и греческий, а для того, чтобы читать Библию, выучил древнееврейский. Он собрал уникальную по полноте и редкости изданий библиотеку по истории и филологии, особенно богатую книгами по культуре Востока, Египта и Палестины.
Современники вспоминали, что Норов обладал даром видеть преимущественно светлую сторону вещей. «И хотя не раз его любящее, доброе сердце было поражаемо зрелищем великих бедствий человеческих, великих заблуждений и преступлений — эти суровые уроки и опыты не изменяли его миросозерцания, внушенного глубокой и твердой верой в Провидение», — писал А. В. Никитенко [2194].
Несмотря на потерю ноги, Норов стал одним из самых известных путешественников России середины XIX века. Достопримечательные места, древности, быт и нравы народов были для него не объектом праздного любопытства, но предметом научного изучения. В 1821 г. он объехал Германию, Францию, Италию, Сицилию, составив описания виденных мест.
В 1827 г. он был назначен чиновником в Министерство внутренних дел, затем прикомандирован к адмиралу Д. Н. Сенявину в качестве переводчика.
Норов принадлежал к редким в его эпоху людям, в которых сочетались образованность, научный поиск и глубокая вера. С юных лет и до кончины он оставался воцерковленным, горячо верующим человеком.
В 1834 г. Норов отправился в паломничество по Святой Земле, которое продолжалось два года. «Пройдя половину жизни, я узнал, что значит быть больным душою… Я искал душевного приюта… Мысль о путешествии в Святую Землю давно таилась во мне… утешение лобызать следы Спасителя мира в самых тех местах, где Он совершил тайну искупления человеческого, заставило меня превозмочь многие препятствия», — писал впоследствии Норов в предисловии к своей книге.
{стр. 765}
Посещение святых мест Палестины, связанных с событиями библейской истории, Иерусалима и его окрестностей запечатлено Норовым в книге «Путешествие по Святой Земле в 1835 г.» (СПб., 1838). Искренним религиозным чувством согреты каждая мысль, каждое слово автора при встрече с библейскими древностями. Исполненные религиозного трепета, описания A.C. Норова сочетают лиризм и научный пафос: будучи не только паломником, но и исследователем, автор уточнил историческую и топографическую картину событий, о которых повествует Священное Писание.
Во время своего путешествия Норов побывал в Египте, поднимался на пирамиды, спускался в катакомбы, исследовал руины Фив, Мемфиса. Результаты его обозрений изложены им в двухтомном «Путешествии по Египту и Нубии» (1840). Из Палестины Норов отправился в Малую Азию и впоследствии выпустил книгу «Путешествие к семи церквам, упоминаемым в Апокалипсисе» (1847). Во второе издание книги (1854) вошла статья «Исследование об Атлантиде».
В 1839–1850-х гг. Норов — член Комиссии прошений при Сенате. В 1851 г. избран действительным членом Императорской академии наук по отделению русского языка и словесности. В 1850–1854 гг. исполнял обязанности товарища министра, а в 1854–1858 гг. был министром народного просвещения.
Ученые труды и словесность были предметами его неустанной заботы и внимания. Он приложил много усилий, чтобы улучшить и нравственную атмосферу, и материальное положение ученых, преподавателей, студентов. Впоследствии вспоминал: «При мне, благодаря Бога, христианское благочестие тщательно охранялось в стенах всех учебных заведений и университетов. Я мог быть далеко не гениальный министр, мог много делать ошибок; но в мое время нравственность учащихся была ограждена от заразы…» [2195].
С 1858-го Норов — член Государственного Совета. Высокие посты не повредили замечательных душевных качеств этого человека. Отмечали его простоту и безыскусственность в общении, всегдашнее доброжелательство. «Одно только изменяло его всегда ровный тон и было в состоянии возмутить его мягкую, добрую натуру — это то, когда кто-либо из собеседни{стр. 766}ков позволял себе легкомысленно относиться к вопросам веры и нравственности христианской» [2196].
Между тем в личной жизни Норова было немало скорбей. В 1840–1841 гг. он переживает кончину одного за другим всех своих детей — двухлетних Сережи, Юры и младенца Танечки. Других детей у Норовых не было, и с этой поры единственным близким ему человеком оставалась супруга Варвара Егоровна. Выйдя замуж за Норова в 1836 г., она была на двадцать лет моложе мужа, но скончалась раньше его, в возрасте 45-ти лет, после долгой, тяжелой болезни. Так в 1860 г. Норов потерял нежно любимого им человека, преданнейшего друга, и на закате дней остался совершенно одиноким.
Норов всецело погрузился в научные занятия. В память Варвары Егоровны он подготовил уникальное издание Нового Завета на греческом и славянском языках, с подробным указателем церковных чтений (1861).
На редкость плодотворной оказалась деятельность Норова как председателя Археографической комиссии, которую он возглавил с 1851 г. Задачей комиссии было изучение и издание исторических документов, памятников древнерусской литературы. Под председательством и при непосредственном участии Норова комиссия издала 35 томов, содержащих летописи, грамоты, писцовые книги, Четьи-Минеи и др.
В 1861 г., несмотря на преклонный возраст и недуги, А. Норов снова отправился в путешествие на Святую Землю. И в этом путешествии, ища утешения у Гроба Господня, он не оставляет изысканий по истории и топографии Палестины. Преодолевая трудности горной дороги, он посетил Синайский монастырь. Описание этого путешествия вышло уже после смерти Норова («Иерусалим и Синай», 1878).
Широкая образованность и природное эстетическое чувство делали его ценителем словесности. Однако в современной ему литературе демократического направления он усматривал опасность для будущих судеб Российского государства. В 1866 г. он обратился к Государю Александру II с письмом, где говорил о «нигилизме» как общественно опасном явлении. Письмо открывалось признанием: «Одинокий в мире, я уже ничего в нем не ищу и не желаю; ищу только милости Божией, исполняя неукоризненно мой служебный и общественный долг» [2197].
{стр. 767}
Получил известность критический очерк Норова о романе «Война и мир» Л. Толстого (1868): воздавая должное таланту художника, Норов протестовал против искажения исторических событий 1812 г. (в которых сам принимал участие), а также против надуманной историко-философской концепции графа.
Неутомимый труженик, Норов не оставлял занятий до последних дней жизни. Незадолго перед кончиной он оказывал помощь издательству Пантелеимонова монастыря на Афоне в подготовке книги «Сказания о земной жизни Пресвятой Богородицы».
23 января 1869 г. А. С. Норов мирно преставился к Богу. Погребен в Троице-Сергиевой Пустыни под Петербургом. По словам современника, «он чувствовал, мыслил, жил и трудился, как гражданин, достойный своего великого отечества» [2198].
Литературным талантом не были обделены и братья A.C. Норова, судьба которых сложилась по-разному. Старший брат, Василий Сергеевич (1793–1853), стал участником декабристского движения, членом Союза благоденствия и ложи «Трех добродетелей». Провел около десяти лет в заключении, где написал «Записки о походах 1812 и 1813 годов…». При посредничестве Авраама Сергеевича эти мемуары были анонимно напечатаны в Петербурге в 1834 г.
Младший брат, Александр (1798–1864), стал поэтом-лириком, в чьем творчестве настойчиво прозвучали христианские мотивы. Почти всю жизнь он провел в деревенском уединении. В 1836 г. его пытались обвинить в связях с опальным Чаадаевым, и Аврааму Сергеевичу пришлось вступиться за брата перед А. Бенкендорфом. В 1855 г. поэт обращался к брату с просьбой защитить его от строгой цензуры и помочь в издании стихотворений.
Сохранившиеся письма святителя Игнатия к Норову охватывают 25-летний период — с 1840 по 1865 год.
Знакомство Святителя с Норовым, вероятно, состоялось в конце 1830-х годов. В письме 21 февраля 1840 г. Владыка благодарит Норова за прекрасную книгу о Святой Земле и просит «на скрижалях сердца» записать свое имя как искреннего почитателя.
Видимо, откликаясь на это послание, Норов выразил пожелание видеть в лице святителя Игнатия своего друга, и Святитель с радостью принимает это предложение (письмо №2).
{стр. 768}
Письма исполнены теплоты и нежности, вообще-то не свойственных эпистолярному наследию Владыки. Часто встречающийся эпитет А. С. Норова в этих письмах — «добрейший». Святитель почувствовал в Норове чистую душу доброго человека.
В письме от 4 сентября 1847 г., отправленном из Бабаевского Николаевского монастыря Костромской епархии, где святитель Игнатий находился в отпуске, он уже называет себя «преданнейшим другом» Авраама Сергеевича.
О подлинной натуре самого святителя Игнатия, кажущегося иногда слишком суровым, свидетельствует трогательная забота о супруге Норова, видимо в ту пору уже больной: он посылает ей яблоки и признается в искренней любви к Аврааму Сергеевичу: «Моя душа как бы слышит в его душе что-то особенно доброе и дорогое» (письмо № 10).
Предметы писем святителя Игнатия различны. Иногда это просто стремление поделиться своими чувствами, размышлениями о христианской цели жизни (письмо № 2), о красоте природы и преимуществах тихого уединения (письмо № 4), возможность утешить друга, находящегося в болезни (письмо № 9). Не раз Святитель обращался к Норову с просьбами о содействии: похлопотать о восстановлении справедливости по отношению к знакомому (письмо № 6) или утешить наградой престарелого отца (письма № 5, 7).
Сохранилась ответная записка Норова, относящаяся ко времени настоятельства архимандрита Игнатия в Сергиевой пустыни (1835–1857):
«Примите мои сердечные поздравления, мой достопочтенный друг и Высокопреподобие Отец Игнатий. Я недавно возвратился из Москвы, дел премножество, и только что оправлюсь, то сей же час по влечению сердца приеду в обитель вашу испросить Вашего благословения.
Преданный душою А. Норов» [2199].
В переписке с Норовым святитель Игнатий обсуждал и серьезные богословские темы, затрагивал важные вероисповедные моменты, остающиеся и по сию пору предметом полемики православного востока и католического запада. Это политика Рима, направленная на подчинение православных церквей, и догмат о непорочном зачатии.
Известно, что одними из главных тем в богословском наследии святителя Игнатия стали отстаивание истины право{стр. 769}славия, ограждение верующих от усвоения ложных догматов и неправильного духовного устроения. Так, например, в противовес ставшему популярным в России «Подражанию Христу» Фомы Кемпийского Владыка пишет работу «О последовании Господу нашему Иисусу Христу». В своих книгах он ведет неустанную полемику с чужеродными идеями: «Западное учение есть тьма и влечет в свою тьму многоплетением умствований по плоти», — пишет он Норову (письмо № 11).
В лице А. С. Норова святитель Игнатий нашел единомышленника, пекущегося о чистоте веры. В 1859 г. в Париже была опубликована книга А. С. Норова «Марка Ефесского и Георгия Схолария неизданные сочинения». В нее вошли найденные Норовым в рукописях парижской библиотеки окружное послание св. Марка Эфесского и надгробное слово ему Георгия Схолария. А. С. Норов перевел рукопись с греческого на русский и сопроводил издание своим предисловием. Переписка святителя Игнатия проливает свет на предысторию этой книги.
Святой Марк, митрополит Эфесский, был участником Флорентийского собора 1439 г., созванного для решения вопроса об объединении западной и восточной церквей. Многие православные архиереи, уступая давлению латинской стороны, согласились подчиниться Папе, но св. Марк отказался подписать соборный акт. Его послание стало ярким протестом против попыток соединить православную церковь с латинской. Надгробное слово Георгия Схолария, впоследствии патриарха Константинопольского, подтверждает правоту святителя Марка, отстоявшего позицию вселенской православной церкви.
Из письма № 3 видно, что святитель Игнатий поддержал интерес ученого к личности преп. Марка Эфесского. Именно он побудил Норова к поиску и исследованию его рукописей: «Вам остается приобрести сочинения Марка Ефесского и позаботиться о переводе их на русский язык». Таким образом, публикация Норовым этой книги стала выполнением совета-благословения святителя Игнатия.
О том, насколько это письмо оказалось близким и важным для Норова, говорят следующие факты. Процитированный святителем Игнатием фрагмент древней рукописи Норов привел в своем сочинении «Путешествие к семи Церквам, упоминаемым в Апокалипсисе» (СПб., 1847. С. 287–288). Он также заметил, что эти строки сообщил ему «благочестивый муж» и процитировал слова из письма самого святителя Игнатия:
{стр. 770}
«Марк Ефесский занимался духовною молитвою умною, чем занимались только одни величайшие святые».
Эти обстоятельства позволяют предположить, что письмо № 3 святителя Игнатия составлено между 1840 и 1847 годами.
В письме № 11 святитель Игнатий продолжает обсуждение темы о святоотеческом исповедании Божией Матери, начатое при личной встрече («в бытность мою у Вас»), отвечает на вопросы, которые интересуют Норова. Владыка излагает мысли, легшие в основу его известного труда «Изложение учения Православной Церкви о Божией Матери», где, разъясняя православное понимание Богоматери, святитель Игнатий показал еретическую суть и католического догмата о безгрешном зачатии Богородицы, и протестантского учения, не признающего Ее Приснодевства.
Учитывая, что эта работа была создана святителем Игнатием во время пребывания на Ставропольской кафедре, можно датировать письмо Норову приблизительно 1858–1861 гг.
В свою очередь А. С. Норов помогал святителю Игнатию сведениями по церковной истории для подготовки его сочинений, за что Владыка и благодарит его (письмо № 13, в котором идет речь о только что вышедших из печати «Аскетических опытах»). Одновременно он просит «объяснить книгу, ясную для Вас, тем, которые понуждаются в объяснении», имея в виду высшие церковные инстанции, и выражает радость от совершённого труда: «Радуюсь, что дана мне возможность принести мою лепту к стопам современного христианства».
Известны два ответных письма Норова к святителю Игнатию с оценкой его трудов.
20 апреля 1865 г. Норов писал Владыке:
Ваши «Аскетические опыты есть перл многоценный в нашей духовной литературе; я говорю многоценный недаром, ибо этот труд для нас совершенно нов, и несмотря на строгость своего аскетизма, сладок и отраден для души и сердца, особенно для тех, которые, живя среди мира, познали уже всю его тщету, книги Ваши будут настольные, руководящие и укрепляющие в борьбе с суетным миром. Таковыми считаю я их для себя, — хотя и ропщу несколько за моего друга Фому Кемпийского [2200]. Утешителен и успех Вашей кни{стр. 771}ги; слава Господу! Любы не иссякла в сердцах. Пишу Вам накануне самого горестного в моей жизни дня, когда я разлучился на земле с охранявшею меня здесь блаженною душою жены моей. Еду завтра рано поутру на два дня в Сергиеву пустынь, исполненную воспоминаний о Вас, где Ваши книги теперь составляют мое любимое чтение» [2201].
В письме от 9 апреля 1867 г., получив новые тома сочинений святителя Игнатия, Норов сообщает:
«Глубоко утешенный драгоценным даром 3-й и 4-й части высоковдохновительных трудов Ваших, полученных мною перед самою Страстною седмицею, в день воскресения св. Лазаря, — спешу принести мою теплую сердечную благодарность. Благодарю Вас, Святой Отец, что Вы сблизили меня с теми, для которых здешний мир не представляет уже утешений. Я сроднился с Вашими книгами; они услаждают меня и в городе, и в Сергиевой пустыни, полной Ваших воспоминаний; там они всегда лежат приготовленные на столе комнаты, для меня усвоенной» [2202].
Если святитель Игнатий успел получить это письмо, то оно стало одним из последних, прочитанных им в земной жизни: 30 апреля он отошел ко Господу.
Норов пережил своего друга на два года и упокоился в столь полюбившейся ему Троице-Сергиевой пустыни, настоятелем которой четверть века был святитель Игнатий.
Письма к А. С. Норову № 1–7, 9, 11–13 печатаются по автографам, хранящимся в ОР РНБ. Ф. 531. Ед. хр. 360. Л. 1–17 об. Письмо № 8 — по автографу в ОР РГБ. Ф. 425. К. 3. Ед. хр. 19. Письмо N° 10 (к В. Е. Норовой) — по автографу в ОР РНБ. Ф. 531. Ед. хр. 772. Все письма публикуются впервые.
Алексей Любомудров
{стр. 772}
Письмасвятителя Игнатияк А. С Норову
№ 1
Милостивейший Государь!
Авраам Сергеевич!
Безотлучно предо мною книга «Путешествие в Иерусалим» [2203]. От полноты и точности рассказа, от ясности оного, поддерживаемой столь удовлетворительно прелестнейшими рисунками, — получаю странное ощущение: переношусь в Святый Град, блуждаю по этим горам, с них веет на меня дыхание тихого безмолвия, погружаюсь невольно в приятнейшую задумчивость, слышу в сердце голос: здесь навсегда бы остался. Всеми сими чувствованиями я Вам обязан, почтеннейший Странник и Писатель!
Примите сии строки — выражение искреннейшей признательности, и на скрижалях Вашего сердца припишите мое имя к именам тех, кои расположены к Вам истинною Христианскою Любовию.
Имею честь быть
Милостивейший Государь!
Ваш покорнейший слуга и Богомолец
Архимандрит Игнатий.
1840 февр<аля> 21-го дня.
{стр. 773}
№ 2
Искреннейший друг мой,
Авраам Сергеевич!
Мой добрый наместник привез мне от Вас радостное известие, что Вы хотите именоваться моим другом, быв им уже давно в душе Вашей. Я согласен — будем друзьями; а крепким узлом дружбы нашей да будет Бог. Тогда дружба наша пойдет в вечность! Да — вечность! Направим туда наши взоры. Оценим временное ценою, должною ему; признаем его ничтожным: оно точно ничтожно пред вечностию. Разовьем в себе Христианство, чтоб Христос признал нас Своими, когда вступим в вечность. Да не услышим страшного и горького: «Не вем вас…»
Рассматривая искренний нрав Ваш, я всегда признавал Вас способным к жизни истинно христианской. Замечаю, что некоторый таинственный голос Ваш напоминает об этом. Душа Ваша начинает чувствовать необходимость Христианства истинного, полного, а ум — понимать это. Христос принес Себя в жертву за нас и сим обязал каждого из нас принести себя в жертву Христу. Апостол прямо и ясно говорит нам, что мы уже не свои, что мы куплены Богу ценою крови Богочеловека. Не будем же святотатцами!..
Не для того ли, чтоб Имя Божие прославилось в нас, Бог устроил так, что грешный Игнатий пришелся по сердцу широкосердечному Аврааму. Я вижу в нашей дружбе перст Божий. Без Бога ничтоже бысть, еже бысть. Когда милосердый Господь устроит для меня трапезу обильного покаяния, тогда чашею моею поделюсь с другом моим.
Ваш
о Господе преданнейший
Архимандрит Игнатий
Ноября 8 дня.
№ 3
К истинному моему удовольствию, дражайший сердцу моему Авраам Сергеевич, я вспомнил, в какой рукописи моей сказано нечто о Марке Ефесском. Вспомнив, отыскал. Отыскав и прочитав, нашел сии строки весьма многозначительными, почему списываю их для Вас:
{стр. 774}
«Апостольским стопам последователь, непреоборимый столп православный веры, на соборище Флорентийском духоборныя латинов ереси огненным Духа мечом и истинного православных догматов, аки паучинныя сети, растерзавый, Марко, глаголю, всесвященнейший, премудрейший и словеснейший Митрополит Ефесский», в начале толкования церковного последования пишет «о Божественной Иисусовой умом в сердце тайно совершаемой молитве, употребляя от Божественнаго Писания свидетельств, егоже (т<о> е<сть> Марка) и самыя Богомудрыя предлагаю глаголы, иже суть сии: Подобаше убо, по повелевающей заповеди, непрестанно молитися, и духом и истиною поклонение Богу возносити; но к житейским помыслов при [нрзб.] и о теле попечений уда отводит многих и отставляет Царствия Божия внутрь нас сущаго, якоже Господне слово обдержит и умному приседети жертвеннику, духовныя же и словесныя приносящим жертвы от себе Богу по Божественному Апостолу, запинает: якоже есмы храм Бога живущаго в нас и Дух его Божественный живет в нас» и проч.
Из сего видно, что после Марка Ефесского остались некоторые сочинения, и весьма важные; ибо, как видно, он занимался духовною молитвою умною, чем занимались только одни величайшие Святые и, что замечательно, Патриарх Фотий, которого Марк по духу был истинный наследник.
Вам остается приобрести сочинения Марка Ефесского и позаботиться о переводе их на русский язык.
Ваш преданнейший Арх<имандрит> Игнатий
26 сентября <до 1847> [2204].
№ 4
Пишу к Вам, дражайший сердцу моему Авраам Сергеевич, из уединенной, прекрасной обители Святителя Христова Николая, в которой, наконец, остановился я постоянно после многих разъездов и начинаю лечиться [2205]. Должно было съездить в Кострому и Ярославль, предстать тамошним святителям. Дорогу совершил я с большим утомлением; раза два возвращалась петербургская болезнь моя, т<о> е<сть> отнимались ноги.
{стр. 775}
Теперь из них идет сильнейшая испарина и чувствую некоторое облегчение. О Бабаевском монастыре скажу Вам, что он мне чрезвычайно нравится во всех отношениях. Местоположение премилое; какие воды, какие хрустальные, ключевые воды! Бьют, кипят из горы и в таком количестве, что было бы их достаточно для всего Петербурга. Какие рощи с вековыми дубами! Какие поляны! Какая Волга! Какая тишина! Какая красота!
Раскрываю книгу аскетического писателя, читаю ее, — вижу, что здесь можно исполнить советы ее на самом деле, между тем как в Петербурге можно исполнять их только в фантазии и желанием. Словом сказать, для странствия моего земного не желал бы лучшего, другого приюта, как здесь.
С сердечною приятностию воспоминаю друзей моих петербургских, воспоминаю их со признательностию, призываю на них благословение Божие. Вспоминаю страннолюбивого, добрейшего Авраама, вспоминаю добрейшую, искреннейшую Варвару Егоровну. Из тихого пристанища, из дальней пустыни взываю к Вам: не увлекайтесь потоком! Да будут уши сердец ваших внемлюще гласу моления моего!..
Христос с вами!
О Господе ваш преданнейший друг
Архимандрит Игнатий
1847 года сентября 4-го дня.
Мой адрес: в Ярославль, на стан<цию> Тимохино.
№ 5
Не откажитесь, Любезнейший Друг, исполнить мою покорнейшую просьбу по комитету министров, в котором Вы за отсутствием князя Шихматова [2206], конечно, присутствуете. В сей комитет поступило из министерства юстиции представление о награждении орденом Св. Анны моего родителя, председателя Вологодской Гражданской Палаты, Александра Семеновича Брянчанинова. Поддержите, Дражайший, Вашим словечком это представление, и, к довершению милостей, если оно будет утверждено, то известите меня. Мне очень хотелось утешить старца, особливо по его ко мне (увы!) отношениям [2207].
{стр. 776}
Христос с Вами! Благословение Божие да почивает над Вами!
Ваш преданнейший
Архимандрит Игнатий Октября
11-го дня 1850-го года.
№ 6
Душа моя! Податель сего письма есть почетный гражданин города Козельска Калужской губернии Г<осподи>н Брюзгин [2208], принадлежащий к самому благочестивому дому, приемлющему странников и монашествующих. И грешный Игнатий, бывши еще послушником, был принят в их дом и много принял от них послуг, живя в Оптиной Пустыни [2209]. Над г<осподи>ном Брюзгиным совершен «Шемякин суд», что я ясно усмотрел из имеющихся при нем бумаг. Дай, Батюшка, ему записочку к твоему Апраксину [2210] и повели Апраксину с ним заняться и в чем он нуждается, ему помочь. А когда сие совершится, то о последующем я буду просить особым письмом. Христос с тобою.
Душою преданный добрейшему Аврааму грешный Игнатий
11 <14?> февраля.
№ 7
Дражайший сердцу моему Авраам Сергеевич!
Беспокоил я Вас покорнейшею моею просьбою о родителе моем, которого представление в Надворные советники нахо{стр. 777}дится теперь в Инспекторском департаменте у Танеева [2211]. Хотелось бы мне утешить моего старца каким-либо приятным ответом. Потрудитесь черкнуть мне хоть черточку, да приятную черточку!
Христос с Вами! Выздоравливайте, да меня проведайте.
Ваш преданнейший
Арх<имандрит> Игнатий
11 марта <до 1857>.
№ 8
Искреннейший Друг мой Авраам Сергеевич!
Ни с чем несравненно то утешение, которое теперь я вкушаю! Непрестанно пью из чаши любви, которую мне подают все любящие меня, и в числе их бесценный Авраам Сергеевич!
Благодарю Вас, благодарю от души! Благодарю и Графа за участие милостивое! Требовался от меня указом Консистории письменный отзыв, в котором было прописано единственно от лица Преосвященного викария упоминаемое Вами предложение; приняв его с признательностию за внимание ко мне, тем не менее я видел необходимость отказаться от него. Вот Вам отчет в моем поведении. Еще раз благодарю Вас за душевное участие ко мне.
Ваш преданнейший
Архимандрит Игнатий
9-го апр<еля>.
№ 9
Болящему болящий — здравствовати!
Мои созерцания, или мечтания, которые приходят мне на одре болезненном, — Вам не годятся! Вам нужно что-нибудь повеселее. А и от печального родится веселое…
На одре болезни поплакал некогда благочестивый Езекия, — и плач его не был бесполезным. Пророк возвестил ему ми{стр. 778}лость Неба; а Небо, повелев светилу дня возвратиться на двенадцать степеней, возвестило истину слов Пророка.
На одре болезни моей что может быть предметом моего плача? — Езекия плакал, обратив взоры к стене; и я могу заплакать, если обращу взоры мои на греховную жизнь мою, которая соделалась стеною высокою и твердою между мною и Богом моим.
Но где Исаия? Пред каким Пророческим гласом остановится тень греховная, уступит, побежит обратно? По чьему велению солнце праведности моей, склонившееся к своему закату и возвещающее близкий мрак ночи, соделается паки солнцем восходящим? Неужели в продолжении одного дня день будет для меня дважды?
Нужен ли глас Пророка? — И он слышится: «исповем на мя беззаконие мое Господеви и Ты оставил еси нечестие сердца моего…»
«Благослови душе моя Господа и не забывай всех воздаяний Его, очищающаго вся беззакония твоя, исцеляющаго вся» душевные «недуги твоя, избавляющаго от нетления» греховного «живот твой, венчающаго тя милостию и щедротами» праведности и спасения. «Обновится» покаянием и исправлением «яко орля юность твоя», пришедшая ветхость от нерадения твоего и беззаконий твоих.
Не Пророк, не Апостол, но Сам, Сам Господь возвещает: «Не приидох призвати праведныя, но грешныя на покаяние. Милости хощу, а не жертвы»!
И так день мой, день жизни моей, который склоняется уже к своему закату, может снова обновиться, и на исходе дней моих может начаться день Богоугождения моего, который есть истинный день, для которого нет ночи, то есть темного, мучительного, вечного ада.
Смотрю на одр болезни моей и говорю ему: легко, легко ты можешь соделаться одром смерти моей. Теперь болею, а придет время — буду умирать. Придет это грозное время, придет непременно! Оно идет уже и приближается, но я льщу себя, будто не примечаю его!..
Итак, зачем медлить? Зачем отлагать покаяние и исправление себя? Зачем удерживать на себе цепи греха? Воину приличен меч и отважная решительность! Один удар — и цепи рассыпались. Победитель — в свободе вечной!
{стр. 779}
Говорил святый Святитель Медиолана Амвросий плачущей о сыне своем Монике [2212]: «Impossibile est, at filius tali um lacrimarum pereat» [2213]. Невозможно, невозможно, говорит грешный Игнатий, что Авраам, столь прямо и искренне расположенный к добру и Христианству, остался вне чертога блаженной вечности, коей ключи — жительство по заповедям Господа Иисуса. Аминь.
3 дек<абря><до 1857>
Сергиева Пустынь.
№ 10 В. Е. Норовой [2214]
Милостивейшая Государыня,
Варвара Егоровна!
Имею честь представить при сем сквозных яблоков, желая, чтоб они понравились Вам; ныне на яблоки неурожай, и потому не могу прислать Вам таких, какие иногда бывают в саду Сергиевой Пустыни. Будьте уверены, что я предан Вам душою; при этом не могу не сознаться, что люблю и люблю Авраама Сергеевича. Моя душа как бы слышит в его душе что-то особенно доброе и дорогое. Оценка мужа есть вместе и оценка жены.
Призывая на Вас обильное Божие благословение,
с чувствами совершенного почтения имею честь быть
Вашего Высокопревосходительства
покорнейшим слугою
Архимандрит Игнатий
1857 года 28-го сентября.
№ 11
Препровождаю к Вам, многолюбезнейший и многоуважаемый мною Авраам Сергеевич, икос из канона Предтечи. Не {стр. 780} смущайтесь словами св. Иоанна Златоустаго, которые мы смотрели вместе в бытность мою у Вас. Златоуст есть вселенский учитель, писания его утверждены признанием вселенской Церкви, ничего в них не найдено неправильного. Златоуст был муж духоносный; а просвещенный Духом Св<ятым> видит иначе, нежели плотские, и мнимая дерзость в суждениях Св. Златоустого гораздо святее и Богоугоднее мнимого нашего плотского и суемудренного благоговения. Говорит о Духоносцах Св. Симеон Новый Богослов: «Духом Святым вещающаго недугующие мирским духом яко высокомудра и горда отвращаются, от словес его ужасающеся, паче нежели умиляющеся. От чрева же, или учений, тонкословствующаго и противу спасения своего лгущаго, вельми похваляют и приемлют…» Если Вы захотите, то можете увидеть учение, изложенное Златоустом подробно, изложенным весьма кратко в Евангелии, а именно:
1) Луки гл. 1-я, ст. 17. Божия Матерь говорит: «Возрадовася дух Мой о Бозе Спасе моем»; явно признавая Бога не только Богом (как Ангелы), но и Спасителем (как падшие человеки), Она признает Себя находившеюся в погибели, т. е. грехе.
2) Луки гл. 2, ст. 50: «И Та (т<о есть> Божия Матерь и Иосиф) не разуместа глагола, еже глагола има». Вы видите, что здесь изображено духовное просвещение Божией Матери в том же состоянии, в каковом оно было в Апостолах, о котором говорит тот же св. Лука (гл. 9, ст. 45): «Она же не разумеша глагола сего…»
Впоследствии сошедший Дух Святый изменил вся; непонятливых и боязливых Апостолов просветил и облек чудною силою, обретоша их чистыми сосудами, очищенными Словом Божиим (Ин. 15. 3); Дух Святый исполнил Своими дарами и Божию Матерь, как носившую и рождшую воплотившееся Слово и как слагавшую вся словеса Оного Слова в сердце Своем (Лк. 2. 51). Все сие прекрасно выражено в молитве Божией Матери пред святым Ее успением, молитве, сохраненной нам церковною историею: «Не могла я быть достойною принять Тебя Владыка, (говорит, паче же догматствует Пресвятая Дева) во утробу Мою, если бы не Ты Сам явил мне милость, рабе Своей. Но я сохранила вверенное мне сокровище и молю Тебя, Царь Славы, огради Меня от области геен{стр. 781}ской, да не причинит она мне никакого вреда. Небеса и Ангелы всегда трепещут пред Тобою; тем более человек, из земли созданный, не имеющий в себе ничего доброго, кроме того, что примет от Твоей благости!..»
Рассмотрите все сие со вниманием, и Вы признаете в словах Златоуста тот же самый смысл; примите в соображение, что сей же Златоуст в Литургии своей, помянув Предтечу, Апостолов, Пророков, мучеников, словом, всех святых в тайной молитве священника, восклицает во услышание всего Христианского народа: «Изрядно (т<о> е<сть> особенно же) о Пресвятой, Пречистой, Преблагословенной Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии!»
Вот истинное православное учение (слова служебника на Литургии), которым показано неизреченное, недомыслимое величие Божие, призирающее на смирение Девы, соделывающее Ее своим жилищем и возносящую Ее превыше Херувимов и Серафимов. Когда взглянешь на дела Божии по чистому руководству нашей Церкви, то да молчит всяк ум. Бог есть Бог. Нет Ему закона, кто уразумеет ум Господень, или кто советник Ему бысть? Кто уразуме ум Господень, иже изъяснит и? (1 Кор. 2. 16).
Напротив того западное учение о сем предмете стесняет могущество Божие, как бы сомневается в нем, а потому и придумывает для Божией Матери и безгрешное зачатие, и полную безгрешность наравне со Спасителем, как выразился некоторый сочинитель. Западное учение есть тьма и влечет в свою тьму многоплетением умствований по плоти, а не по Христу, везде стараясь ограничить Христа, примазывая к телу церковному другую уродливую главу, и заменить Дух Святый духом вещественным. Православное учение светло, ясно, просто — всё во Христе.
Аминь! [2215]
<1858–1861>.
{стр. 782}
№ 12
Любвеобильные строки Ваши, дражайший Авраам Сергеевич, принесли мне истинное утешение. Очень понимаю, что кончина Варвары Егоровны произвела на Вас сильное впечатление [2216]. Сужу по себе. В течение 24-летнего пребывания моего в Сергиевой Пустыне большая часть моих знакомых переселилась на кладбище. Это глубоко подействовало на меня и теперь продолжает действовать. Представляюсь сам себе находящимся на очереди. О! да даруется всем нам предстать в вечность сколько-нибудь достойно вечности.
Вы спрашиваете о других моих сочинениях. Скажу Вам, что теперь, по крайнему моему изнеможению, я уже не занимаюсь сочинениями; иногда просматриваю что-нибудь прежнее.
Будьте здоровы и благополучны. С чувствами искреннейшей преданности и уважения имею честь быть
Вашего Высокопревосходительства
покорнейшим слугою
Еп<ископ> Игнатий
4 апреля 1863 года.
№ 13
Примите, дорогой мой, от брата моего экземпляр «Собрания» моих сочинений, написанных в сане архимандрита, исправленных и пополненных в сане епископа во время пребывания моего на Кавказе и в Бабаевском монастыре. Книга, названа мною тем, что она есть: «Аскетическими Опытами» [2217]. Здесь Вы найдете и «Последование» [2218], которое думал я прежде изложить в отдельной книге. Не мог исполнить этого по разным причинам.
Труд мой — новость в нашей литературе. По этой причине естественно, что некоторые примут его с приятностию, а для некоторых он покажется более или менее странным. Вы, как дышавшие воздухом Востока, как запечатленные дивными впечатлениями православного, священного Востока, способны сочувствовать вновь вышедшей книге, написанной под влиянием духа святых пустынножителей Востока, из изучения их глубо{стр. 783}ких творений. Вы много беседовали со мною об этих предметах, много передали сведений, особливо по церковной архитектуре, сведений, которые приложить к делу я постарался по возможности моей. Примите на себя благой труд объяснить книгу, ясную для Вас, тем, которые понуждаются в объяснении. Передайте Митрополиту Исидору [2219], Ахматову [2220] и другим, принадлежащим к Св. Синоду, то, что Вы знаете о труде моем и как давно я был занят им. Точное понятие о моем направлении может иметь влияние на спокойствие мое, столько нужное для меня в моем болезненном положении. Почти никто не предполагал, что я занимаюсь такими предметами, что такие предметы изучены мною, — а потому сочинены для меня и приписаны мне намерения и направление, совершенно чуждые мне. Радуюсь, что дана мне возможность принести мою лепту к стопам современного христианства. Изнемог я под бременем долговременной болезненности и теперь уже не способен к труду писателя; не знаю, будет ли когда способность к нему. Лебединая песнь, по крайней мере, воспета.
Будьте здоровы и благополучны! Призывая на Вас обильное благословение Божие, с чувствами совершенного почтения и искреннейшей преданности имею честь быть
Вашего Высокопревосходительства
покорнейшим слугою
Епископ Игнатий
20-го февраля 1865 года.
P. S. Мой адрес: в Ярославль
Подготовка текста, публикация и примечания А. М. Любомудрова.
{стр. 784}
Письмосвятителя Игнатияк А. П. Башуцкому
Любезнейший Александр Павлович!
Очень Вам благодарен за присланное Вами описание Сергиевой Пустыни, буду ожидать описания Зеленецкого монастыря. Что касается до Валаамского, то я насчет описания его имею ту же самую мысль, которую развиваете Вы в письме Вашем, для чего мною и сделано уже распоряжение.
С наступлением весны оживают пресмыкающиеся и выползают из нор своих, в которых зимою они пребывали в состоянии оцепенения; то же самое совершается и со мною. Каждое утро, при хорошей погоде, выезжаю на хутор, наиболее для моциона и для того, чтоб дохнуть свежим воздухом. Насажденные Вами деревца по большей части принялись и начинают распускаться, а нарезанные Вами параллелограммы газона начинают зеленеть. Каждый раз, выходя на монастырь, вижу труд Ваш и воспоминаю о Вас. Также и все братия часто воспоминают о Вас, в особенности Платон.
Проект перестройки северного фаса нашей обители, особливо проект Сергиевой Церкви, сделан Горностаевым очень удачно; впрочем, будет ли он выполнен, остается неизвестным [2221]. Храм, исполненный по такому проекту, будучи сам подражанием базилик, построенных Константином Великим, мог бы быть образцовым, по внутреннему расположению, для монастырских церквей, предназначенных для продолжительных богослужений.
Потрудитесь передать мое о Господе приветствие Марии Андреевне [2222]. Призывая на Вас и на сию сестру Вашу благословение Божие имею честь быть
Вашим покорнейшим слугой
Архимандрит Игнатий
13 мая <1853>.
{стр. 785}
Печатается по автографу, хранящемуся в РО ИРЛИ (Ф. 34 (С. О. Бурачок). Оп. 2. Ед. хр. 258. Л. 1–2). Публикуется впервые. Датируется по содержанию.
Исполняя предписание духовной Консистории от 12 февраля 1852 г., свт. Игнатий приступил к созданию труда, озаглавленного впоследствии как «Археологическое описание древностей, найденных в 1853 г. в монастырях Санкт-Петербургской епархии» (опубликовано в настоящем собрании творений, т. 3).
Разбор архивов Сергиевой пустыни, а также посещение летом 1852 г. других монастырей для сбора материалов свт. Игнатий возложил на известного литератора, ставшего послушником Сергиевой пустыни, А. П. Башуцкого. Из письма видно, что Башуцкий успешно выполнял это поручение; результатом его работы стала и его собственная книга «Тихвинские монастыри», вышедшая в Петербурге в 1854 г. О неудачной командировке Башуцкого в Валаамский монастырь см. Настоящее издание, т. 3. с. 450–453.
Данное письмо, скорее всего, относится к 1853 г. — весной этого года Башуцкий оставил Сергиеву Пустынь, о чем свт. Игнатий, в частности, сообщал игумену Дамаскину 8 марта 1853 г. (см. Настоящее издание, т. 3, с. 453).
Из письма также следует, что Башуцкий во время пребывания в обители усердно исполнял послушание садовника. Причины его ухода неизвестны, но видно, что и сам свт. Игнатий, и братия с теплым чувством вспоминают послушника Александра.
Александр Павлович Башуцкий (1803–1876) — прозаик, публицист, журналист, издатель. Человек неординарной судьбы, он обладал разносторонними талантами и способностями. В историю литературы он вошел как основатель альманаха «Наши, списанные с натуры русскими» (1841–1842), к участию в котором привлек известных писателей-современников. В 1830–40-е гг. Башуцкий издавал ряд журналов, поставив перед собой цель «для отечества извлекать отовсюду только доброе, питательное». Он автор автобиографического романа «Мещанин» (СПб., 1840), герой которого порывает со своим кругом, стремясь к жизни по христианским заповедям.
{стр. 786}
В литературных и светских кругах Башуцкий славился как талантливый рассказчик. Блестящая служебная карьера его оборвалась в 1849 г., когда он по клеветническому обвинению в растрате был уволен со службы.
Выход из кризиса Башуцкий искал в монашестве: в 1850 г. он поступил послушником в Троице-Сергиеву пустынь; одновременно в Тихвинском монастыре приняла послушание его жена. Однако духовное самоопределение Александра Павловича проходило непросто: из Пустыни он перешел в Череменецкий монастырь, где провел всего неделю, есть сведения о недолгом пребывании его в Оптиной Пустыни, в Киево-Печерской Лавре, которую он покинул около 1854 г. Поняв, что монашество — не его путь, Башуцкий в течение последующих двух десятилетий подвизался в миру на самых разнообразных духовно-церковных поприщах. Он был учредителем и членом совета Первого миссионерского общества (1865–1869). Написал икону, названную им «Тысячелетие России». Составлял назидательные брошюры. Сотрудничая в журналах «Домашняя беседа», «Северная пчела» и др., Башуцкий стал одним из немногих светских журналистов, открыто выступавших в защиту Церкви и монашества. Современники запечатлели его облик: «в полумонашеском платье, в черной фуражке с козырьком, в очках и с длинной седой бородой». Похоронен в Петербурге на Волковом кладбище.
Подготовка текста, публикация и примечания А. М. Любомудрова.
{стр. 787}
Письмосвятителя Игнатияк С. А. Танееву
Милостивый Государь!
Сергей Александрович!
Когда имею счастие получать Ваши письма, подолгу любуюсь самым почерком Вашим, не говоря уже о том, какое чистое наслаждение приносят мне мысли и чувствования, которыми дышат Ваши письма. Как же было для меня огорчительно прочитать, при моем возвращении сегодня в монастырь, что Вы были у меня 1-го июня, в тот день, в который я был за триста верст от своей обители! Но я не теряю надежды видеть Вас в течение нынешнего лета в Сергиевой Пустыни. В июне месяце я должен сделать еще одну поездку; но июль и август, по крайней мере половину августа, надеюсь провести дома. Будьте так добры, посетите меня в течение этого времени. Я сочту себя совершенно счастливым, если увижу Вас и Анну Васильевну в Сергиевой Пустыни. Прошу Вас пожаловать откушать и подышать свежим воздухом, который у нас особенно хорош в июле и августе месяцах. Уведомьте меня Вашею прекраснейшею строчкою, исполнимо ли желание мое. В таком случае я постараюсь известить Вас о времени, наиболее удобном для приезда Вашего в обитель: потому что, полагаю я, дни праздников и многолюдного приезда могут показаться для Вас стеснительными — и по справедливости! Они отнимают у нашей пустыни то, чем она особенно приятна: ее сельскую тишину и непринужденность.
{стр. 788}
Призывая на Вас и на юное семейство Ваше обильное благословение Неба, с чувствами совершенного почтения и преданности имею честь быть
Ваш
покорнейший слуга и богомолец
Архимандрит Игнатий
1851-го года июня 7-го дня Сергиева Пустынь.
Печатается по автографу, хранящемуся в РГИА (Ф. 1060. Оп. 1. Д. 34. Л. 1–2. Публикуется впервые.
Сергей Александрович Танеев (1821–1889) — действительный тайный советник, управляющий собственной Его Величества канцелярией, член Комитета призрения заслуженных государственных чиновников. С. А. Танеев увлекался музыкой, был автором ряда музыкальных произведений (сочинения для оркестра, хоры, романсы). Дальний родственник известного композитора С. И. Танеева.
Подготовка текста, публикация А. М. Любомудров».
{стр. 789}
Письмосвятителя Игнатияк А. Ф. Львову
Милостивый Государь!
Алексей Федорович!
Примите мою сердечную признательность за доставленные Ваши книги преложений Ваших: опыт в присутствии Вашем и дальнейшие опыты доказали, что изучение их вполне удобно, как дающее правильный ход каждому голосу по напеву уже известному. Братия мои вполне поняли это и с усердием принимаются за труд, очевидная цель которого — дать всему вообще Богослужению должную правильность и гармонию и тем умножить благолепие оного.
Всегда был ощутителен недостаток, который Вы ныне так удовлетворительно восполнили! По церковным обиходам всем голосам предлежала одна и та же нота: делать необходимые для гармонии отступления предоставлялось на произвол каждого поющего, и каждый делал сообразно способности и познаниям своим — иной хорош, иной худ. Последнее, по недостатку знаний и вкуса, случалось гораздо чаще первого. Теперь для каждого голоса указан верный путь! Это услуга, всю цену которой, всю важность могут понять особливо в монастырях, где Богослужение отправляется с преимущественным тщанием. Не мудрено ли, что я и все мое братство преисполнены признательности за труд, совершенный Вашим Превосходительством.
Призывая на Вас благословение Неба, с чувствами совершенного почтения и преданности имею честь быть
Вашего Превосходительства
покорнейшим слугою
Архимандрит Игнатий
1849, ноября 25 дня.
{стр. 790}
Печатается по автографу, хранящемуся в ОР РНБ (Ф. 446 (А. Ф. Львов). Оп. 1. Ед. хр. 47).
На листе приписка А. Ф. Львова: «Прилагаемый при сем ответ прошу Осипа Михайловича сыскать случай доставить Архимандриту Игнатию. Здесь должен быть кто-нибудь из Серг<иевой пустыни>».
Алексей Федорович Львов (1798–1870) — скрипач, композитор, дирижер. В течение 24 лет был директором Придворной певческой капеллы (1837–1861). Автор музыки гимна «Боже, Царя храни» (1833). А. Ф. Львов занимался обширной деятельностью в области церковного пения. Он переложил на ноты духовные музыкальные сочинения, которые пелись в придворных церквях в течение всего года. Занимался гармонизацией древних церковных распевов (знаменного, киевского, греческого).
Став настоятелем Сергиевой пустыни в 1833 г., архимандрит Игнатий заботился о восстановлении благочиния, уставного стройного богослужения, немало внимания уделяя церковному хоровому пению. К организации, обучению и повышению музыкальной культуры хора он привлек композиторов прот. Петра Турчанинова, М. И. Глинку, А. Ф. Львова. В данном письме свт. Игнатий благодарит последнего за 4-голосную гармонизацию круга церковных песнопений.
Подготовка текста, публикация и примечания А. М. Любомудрова.
{стр. 791}
Письмосвятителя Игнатияк художнику К. П. Брюллову
Дорогой мой Карл Павлович! С сердечным прискорбием услышал я о постигшей вас болезни. Так далеко я от вас и не могу посетить вас, чего бы так желала душа моя! Надеюсь к 1-му июня приехать в Петербург; после необходимых явок к начальству постараюсь непременно посетить вас. Я лечусь, очень слаб и до сих пор еще не выходил из комнаты. Сидя писать не могу, а пишу лежа на постели, и потому пишу карандашом. Всегда я принимал в вас сердечное участие. Душа ваша представлялась мне одиноко странствующею в мире. Так странствую и я, окруженный с младенчества бедствиями. Около меня сформировался круг друзей, искренне меня любящих, но еще не встречался я с душою, пред которою мог бы я вполне открыться. И это не от того, чтобы я был скрытен; нет, я очень откровенен, но душа, пред которою я мог бы открыться с истинною пользою, должна быть способна понять меня, исследовать меня, — должна постичь самое вдохновение мое, если есть во мне какое вдохновение. Без этого откровенность бесплодна. Мало этого, откровенность перед непонимающим только наносит новую язву душе. В моем земном странничестве и одиночестве нашел я пристань верную — истинное Богопознание. Не живые человеки были моими наставниками, ими были почившие телом, живые духом святые Отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнением; они удовлетворили душу мою. Оставил я мир, не как односторонний искатель уединения или чего другого, но как любитель {стр. 792} высшей науки; и эта наука доставила мне все: спокойствие, хладность ко всем земным пустякам, утешение в скорбях, силу в борьбе с собою, — доставила друзей, доставила счастие на земле, какого почти не встречал. Вы знаете, как я живу в монастыре! Не как начальник, а как глава семейства. — Несколько лет, как расстроилось мое здоровье. По месяцам, по полугодам не выхожу из комнаты; но религия вместе с этим обратилась для меня в поэзию и держит в непрерывном чудном вдохновении, в беседе с видимым и невидимым мирами, в несказанном наслаждении. Скуки не знаю; время сократилось, понеслось с чрезвычайною быстротою, — как бы слилось с вечностью; вечность как бы уже наступила. Тех, которых угнетает скорбь, пригоняет к моей пристани, приглашаю войти в мою пристань, в пристань Божественных помышлений и чувствований. Они входят, отдыхают, начинают вкушать спокойствие, утешение и делаются моими друзьями. Вашей душе надо войти в эту пристань! Она слышит по какому-то тайному предчувствию, что ей суждено найти успокоение в этой пристани; а сердце мое к вам отворено, давно отворено. Давно видел я, что душа ваша в земном хаосе искала красоты, которая бы ее удовлетворила. Ваши картины — это выражения сильно жаждущей души. Картина, которая бы решительно удовлетворила вас, должна бы быть картиною из вечности. Таково требование истинного вдохновения. Всякая красота, и видимая и невидимая, должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления; она (красота) помогает удовлетворить человека, водимого истинным вдохновением. Ему надо, чтобы красота отзывалась жизнию, вечною жизнию. Когда ж из красоты дышит смерть, он отвращает от такой красоты свои взоры. Поправляйтесь, дорогой мой Карл Павлович! Желаю по приезде моем увидеть вас здоровым, укрепившимся. Еще надо бы вам пожить, пожить для того, чтоб ближе ознакомиться с вечностию, чтоб пред вступлением в нее стяжать для души вашей красоту небесную; в душе вашей всегда было это высокое стремление. Объятия Отца Небесного всегда отверсты для принятия всякого, кто только захочет прибегнуть в эти святые, спасительные объятия. Прощайте; до свидания, которого жажду.
Архимандрит Игнатий
27-го апреля (1847).
{стр. 793}
Впервые опубликовано: Архив Брюлловых // Русская Старина. 1900. Т. 103. № 9. Приложение. С. 162–163. Печатается по первой публикации. Содержание письма святителя Игнатия к К. П. Брюллову (1799–1852) позволяет затронуть вопрос об отношении Святителя к светской живописи, а также поставить вопрос об иконографии, который в послании еще напрямую не ставится. Несмотря на дружеский характер письма, архимандрит Игнатий поднимает в нем важные и принципиальные проблемы. Карл Павлович Брюллов, протестант по вероисповеданию (в прошлом масон, до 1822 г.), не был, так же как и его брат, архитектор А. П. Брюллов (и как другие живописцы той поры), исключительно светским художником. Он выполнял многочисленные церковные заказы, писал образа. В Сергиевской пустыни (близ Петербурга), где архимандритом был святитель Игнатий, находился образ Пресвятой Троицы, выполненный Брюлловым. Как воспитанник Санкт-Петербургской Академии художеств, ориентированной в те годы на итальянскую живопись, Брюллов, однако, неизбежно и в исполнение иконописных сюжетов вносил навыки, полученные в alma mater. Оценка святителем Игнатием подобных работ в области религиозной живописи была в целом нелицеприятной. «Воспитанники русской Академии художеств, — писал Святитель, — получили образование по образцам западным и наполнили храмы иконами, вполне недостойными имени икон. Если б эти иконы, пред которыми опускаются долу взоры целомудренные, не стояли в храме, то никто и не подумал бы, что им приписывается достоинство икон. Светский человек, насмотревшийся на все и имеющий обширную опытность, не может себе представить того действия, которое такие изображения оказывают на девственную природу» (Святитель Игнатий, епископ Кавказский и Черноморский. Понятие о ереси и расколе. Неизданные творения святителя Игнатия (Брянчанинова) // Богословские труды. Сборник 32. М., 1996. С. 293; Настоящее издание. Т. 4. С. 468). Современный исследователь, богослов и иконописец Л. А. Успенский также оценивает опыты Брюллова в иконописи как произведения художника-«римокатолика» (см.: Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. М., 1996. С. 371). Один из современников Брюллова, друг Гоголя и А. А. Иванова славянофил Ф. В. Чижов в 1846 г. замечал: «В самом деле, неужели кто-нибудь может принять за образ картину Брюллова — Вознесения Божией Матери, празднуемого нашею Православною Церковию под именем и значением Успения Божией Матери… Пред образом мы молимся лику Владычицы… пред Вознесением Брюллова, простите, но согласитесь, что истинно думаем о полной, прекрасной женщине и… тем, что должно бы призывать к молитве, уничтожаем святую молитву» (<Чижов Ф. В.> {стр. 794} О иконопочитании. (С одобрения духовной цензуры) // Москвитянин. 1846. № 7. С. 117–119).
Наибольшую известность и славу Карлу Брюллову принесла написанная в Италии большая картина «Гибель Помпеи» (1833), выставленная в августе 1834 г. для публичного обозрения в петербургской Академии художеств. «Всегда я принимал в вас сердечное участие», — замечает святитель Игнатий в публикуемом письме к Брюллову. Из дальнейших строк послания можно судить, что «Гибель Помпеи» произвела в свое время особое впечатление и на святителя Игнатия. Известно, с каким восторгом картина Брюллова была принята современниками. Оценке брюлловской картины — с центральным образом мертвой красавицы на переднем плане — посвящена, в частности, статья Гоголя «Последний день Помпеи», датированная августом 1834 г. В свою очередь, как позволяет судить творческая история повести Гоголя «Вий» (написанной в те же месяцы), образ мертвой роскошной красавицы помпеянки с картины Брюллова послужил Гоголю и прототипом для создания образа мертвой панночки-ведьмы. Несмотря на высокую оценку «Гибели Помпеи», Гоголь хорошо сознавал чувственный характер брюлловской живописи. В статье Гоголь противопоставлял ее религиозному искусству и прямо соотносил с языческой скульптурой. Точно так же и в «Вии» «страшная, сверкающая» красота «припустившей к себе сатану» панночки является, согласно замыслу Гоголя, прямым воплощением губительного «идеала Содомского». Подобным образом и святитель Игнатий, как можно предположить, в своем письме к Брюллову имеет прежде всего в виду тот же главенствующий образ «Гибели Помпеи», когда в заключении послания замечает: «Давно видел я, что душа ваша в земном хаосе искала красоты <…> Картина, которая бы решительно удовлетворила вас, должна бы быть картиною из вечности. <…> Всякая красота <…> должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления; она (красота) помогает удовлетворить человека, водимого истинным вдохновением. <…> Когда ж из красоты дышит смерть, он отвращает от такой красоты свои взоры».