Приезжайте, Разумник Васильевич! За такую революцию снабдим Вас хлебом.
Кстати, если нужно будет приехать в Петроград относительно сговоров по изданию, то я приеду. На несколько дней. Кланяйтесь Клюеву. Я ему посылал телеграмму, а он не ответил.
Любящий Вас
Сергей Есенин.
Москва, Б. Строченовский, д. 24, кв. 6.
На конверте: Заказное
Петроград Лиговка 44
ком. № 300–301
«Наш путь»
Разумнику Васильевичу Иванову
Очень нужно
____________________________
Москва, Б. Строченовский 24
С. Есенин
90. А. Белому. Конец сентября 1918 г.
Москва
Дорогой Борис Николаевич, какая превратность: хотел Вас очень сегодня видеть и не могу. Лежу совсем расслабленный в постели.
Черкните мне (если не повезло мне в сей раз), когда Вы будете свободны еще.
Любящий Вас С. Есенин.
Адрес: Скатертный пер., д. 20.
Лидии Ивановне Кашиной для С. Е.
91. Л. И. Повицкому. Конец 1918 — начало 1919 гг.
Москва
Мечтам и годам нет возврата,
Не обновлю души моей.
Новое стих<отворение> С. Есенина
Да простит меня благородный Синьор за мое неблагородное свинство. Дело, конечно, обстоит серьезней вины, но Вы сами знаете, что предисловие...
Ах, уж эти мне предисловия: Меньшов изводит меня ими часа по крайней мере по три.
Итак, дорогой Лев Осипов`ич, кланяюсь Вам и желаю всего хорошего. В собственности что это такое кланяюсь? Знаете ли Вы, милостивый Государь, что оно значит? Да, да, я знаю, что Вы этого не знаете, и потому спрашиваю Вас, чтоб иметь возможность пояснить его всему миру.
Кланяюсь родилось в далеких песках ассирийских равнин. Зима у нас в этот год стоит довольно лютая. Я, собственно, ей ничего и не сказал, а она пошла и давай меня. Если бы Вы умели слушать внимательней, я рассказал бы всю историю Вам подробно. Ах, никто, никто не знает и до сих пор, отчего поет петух в полночь.
Сарра сп`ала под телегою.
Утомилась, долго бегая,
Моя ворохи пелёнок,
Слышит кто-то, как цыплёнок,
Тонко, жалобно пищить:
пить! пить —
Прислонивши локоток,
Видит, в небе без порток
Скачет, пляшет мил
Дружок.
Аминь.
Сергей Есенин.
92. Л. И. Повицкому. Не ранее января 1919 г.
Москва
Милый ЛЕВ
Осиповичъ
!
Как Вы пожиВАЕтЕ?
Али
Мы ВАмъ ГАли
А
ли
ЭНТАкАя
На семой верстѣ
мотАли
перЕЭН
ТАкая
кому повѣм
печАль мо
ю
Сколько
рАз я зАРЕКАлся
п-
о той улицѢ ходиТЬ
я живу НИЧАВО
Больно мижду прочим
Уж чижАло
думАю КОНЧАТЬ
Въ этой низенькой
свѢТЕлкѣ
тучи пряли
лѣ КАВАрДАК
ЖиТЬ не могу!
хочу ЗастрѣлицА
лицА — За(В)стрЕ
+ реВОль —
ВЕрА убѣЖАл на
улицУ
лицу НА!
Такъ прыгаетъ по коричневой
скрипкѣ
Вдруг лопнувшАя струНА.
Гостин. ЕВРОПА 66.
С. ЕСЕНИН
93. З. Н. Райх. 18 июня 1919 г.
Москва
Зина! Я послал тебе вчера 2000 руб. Как получишь, приезжай в Москву. Сергей Есенин.
Типография заработала. Денег у меня пока для тебя 10000 руб.
На конверте: Орел.
Кромская 58
кв. Данцигер
Зинаиде Николаевне
Есениной
94. В. Л. Львову-Рогачевскому. Первая половина 1919 г.
Москва
Дорогой Василий Львович! Я очень жалею, что Вы все время не могли меня застать, я звонил Вам, но телефон у Вас или занят, или нет никого.
Вопрос моего выступления, по-моему, для Вас должен быть ясен с прошлого года. Туда, где вечера проходят с Вашим выступлением, я всегда готов с радостью.
Насколько я понял, ближайший (четверговый) вечер будет в «Элите»; я буду там в 7 ½ ч. веч<ера>, и договоримся окончательно.
Любящий Вас
С. Есенин.
95. А. М. Кожебаткину. Не ранее 11 августа 1919 г.
Москва
Александр Мелентьевич.
Заходили к Вам Есенин и Мариенгоф. Взяли «Песнослов» и удалились.
С извинением и приветом.
Есенин
Мариенгоф.
96. А. В. Ширяевцу. Август (?) — сентябрь (?) 1919 г.
Москва
Милый Шура! Будь добр, помоги устроиться и приюти ночевать моих хороших знакомых. Они расскажут тебе обо всем, о чем не имею времени передать тебе письменно.
Во многом они пригодятся тебе сами. Если вздумаешь выбираться из Ташкента, то с ними тебе будет легче. Жизни нашей ты можешь не пугаться. Заработать мы тебе поможем всегда.
На днях сдаю в набор твою книгу, в ней хоть всего около 48 стр., но тыс<яч> 7 ты за нее получишь.
Деньги переведу, как только будут принимать по телеграфу.
Очень хотелось бы написать тебе много-много, но совершенно нет времени.
Прости, родной.
Любящий т<ебя> Сер<гей> Есенин.
На конверте: А. Ширяевцу
_____________
С. А. Есенин
97. Е. Р. Эйгес. Осень 1919 г.
Москва
Как и нужно было ждать, вчера я муку тебе не принес.
Сегодня утром тащили чемодан к тебе с Мариенгофом и ругались на чем свет стоит.
Мука в белье, завернута в какую-то салфетку, которая чище белья и служит муке предохранен<ием>. Белье отдай прачке.
Расти большая.
Твой С. Есенин.
98. Е. И. Лившиц. 8 июня 1920 г.
Москва
Милая, милая Женя! Сердечно Вам благодарен за письмо, которое меня очень тронуло. Мне казалось, что этот маленький харьковский эпизод уже вылетел из Вашей головы.
В Москве я сейчас крайне чувствую себя одиноко. Мариенгоф по приезде моем из Рязани уехал в Пензу и пока еще не возвращался. Приглашают меня ехать в Ташкент, чтоб отдохнуть хоть немного, да не знаю, как выберусь, ведь я куда, куда только не собирался и с Вами даже уславливался встретиться в Крыму... Дело в том, как я управлюсь с моим издательством. Я думал, уже все кончил с ним, но вдруг пришлось печатать спешно еще пять книг, на это нужно время, и вот я осужден бродить пока здесь по московским нудным бульварам из типографии в типографию и опять в типографию.
Дома мне, несмотря на то, что я не был там 3 года, очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах теперь говорить неудобно.
Ну, как Вы живете? Что делаете? Сидите ли с Фридой на тарантасе и с кем? Фриде мой нижайший, нижайший поклон. Мы часто вас всех вспоминаем с Сахаровым, когда бродим ночами по нашим пустынным переулкам. Он даже собирается писать Лизе.
Конечно, всего, что хотелось бы сказать Вам, не скажешь в письме, милая Женя! Все-таки лучше, когда видишь человека, лучше говорить с ним устами, глазами и вообще всем существом, чем выводить эти ограничивающие буквы.
Желаю Вам всего-всего хорошего. Вырасти большой, выйти замуж и всего-всего, чего Вы хотите.
С. Есенин.
На конверте: Харьков
Рыбная 15
кв. Лурье
для Евгении Лившиц
Москва. С. А. Есенин.
99. А. В. Ширяевцу. 26 июня 1920 г.
Москва
Милый Шура! Извини, голубчик, что так редко тебе пишу, дела, дорогой мой, ненужные и бесполезные дела съели меня с головы до ног. Рад бы вырваться хоть к черту на кулички от них и не могу.
«Золотой грудок» твой пока еще не вышел, и думаю, что раньше осени не выйдет. Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают. Конечно, пока зубы остры, это все еще выносимо, но все-таки жаль сил и времени, которые уходят на это.
Живу, дорогой, — не живу, а маюсь. Только и думаешь о проклятом рубле. Пишу очень мало. С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошелся, Клычков уехал, а Орешин глядит как-то все исподлобья, словно съесть хочет.
Сейчас он в Саратове, пишет плохие коммунистические стихи и со всеми ругается. Я очень его любил, часто старался его приблизить себе, но ему все казалось, что я отрезаю ему голову, так у нас ничего и не вышло, а сейчас он, вероятно, думает обо мне еще хуже.
А Клюев, дорогой мой, — Бестия. Хитрый, как лисица, и все это, знаешь, так: под себя, под себя. Слава Богу, что бодливой корове рога не даются. Поползновения-то он в себе таит большие, а силенки-то мало. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри черт.
Клычков же, наоборот, сама простота, чистота и мягкость, только чересчур уж от него пахнет физической нечистоплотностью. Я люблю его очень и ценю как поэта выше Орешина. Во многом он лучше и Клюева, но, конечно, не в целом. Где он теперь, не знаю.
Ты, по рассказам, мне очень нравишься, большой, говорят, неповоротливый и с смешными дырами о мнимой болезненности. Стихи твои мне нравятся тоже, только, говорят, ты правишь их по указаниям жен туркестанских инженеров. За это, брат, знаешь, мативируют. И какой черт ты доверяешься вообще разным с........?
Пишешь ты очень много зрящего. Особенно не нравятся мне твои стихи о востоке. Разве ты настолько уж осартился или мало чувствуешь в себе притока своих родных почвенных сил?
Потом брось ты петь эту стилизационную клюевскую Русь с ее несуществующим Китежем и глупыми старухами, не такие мы, как это все выходит у тебя в стихах. Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества. Все это, брат, было, вошло в гроб, так что же нюхать эти гнилые колодовые останки? Пусть уж нюхает Клюев, ему это к лицу, потому что от него самого попахивает, а тебе нет.