...ты три получил. — Клюев пользовался услугами бюро вырезок по крайней мере с 1914 г. — на его исходе он сообщал В. С. Миролюбову: «За этот год я получил больше 70-ти вырезок о себе...» (в кн. «Николай Клюев: Исследования и материалы / Ред. — сост. С. И. Субботин», М.: Наследие, 1997, с. 212). Эти материалы клюевского архива неизвестны. Можно лишь предположить, что поэт мог получить к июлю 1916 г., кроме уже упомянутой статьи П. Сакулина, такие материалы, как очерк Б. Лаврова «Поэт русской глуби и размаха (Николай Клюев)» (газ. «Волгарь», Нижний Новгород, 1916, 17 мая, № 133) и рецензии З. Бухаровой на «Мирские думы» Клюева и на Р16, помещенные друг за другом в Н. прил. (1916, № 5, стб. 146–150).
Дед... — то есть А. Т. Клюев.
Приезжай, брат, осенью во что бы то ни стало. — Клюев выполнил эту просьбу — не позднее 15 сент. 1916 г. он уже был в Петрограде: именно в этот день им была отправлена открытка И. И. Ясинскому с указанием своего городского адреса (РНБ, ф. И. И. Ясинского).
64. Н. Н. Ливкину. 12 августа 1916 г.
Сб. «День поэзии», М., 1962, с. 278, в статье Ю. Л. Прокушева «Новое о Есенине» (без указания адресата; частично). Полностью — журн. «Огонек», М., 1965, № 40, с. 9 (в статье Ю. Прокушева «Есенин, какой он был»).
Печатается по автографу (собрание Ю. Л. Прокушева, г. Москва).
Сегодня я получил ваше письмо... — ныне неизвестное. Судя по ответу Есенина, в своем письме Ливкин объяснял ему, почему весной 1915 г. он послал в петроградский «Новый журнал для всех» вырезки из журн. «Млечный Путь» (1915, № 2) с есенинским стихотворением «Кручина» и со стихами других поэтов (о непосредственной реакции Есенина на этот поступок см. п. 46 и коммент. к нему в наст. томе).
Как много лет спустя вспоминал Н. Ливкин, он обратился к Есенину летом 1916 г. при следующих обстоятельствах:
«В это время <...> готовилась к изданию моя первая книга стихов — “Инок”. Анонсы о ней уже появились в журналах и газетах.
Узнав о выходе моей книги, Есенин прислал <А. М.> Чернышеву письмо, в котором сообщал, что если Ливкин и дальше, после своего неблаговидного поступка, будет оставаться в “Млечном Пути”, то он печататься в журнале не будет и просит вычеркнуть его имя из списка сотрудников.
Еще более взволнованно и резко по поводу моей необдуманной выходки он говорил с Чернышевым при встрече в Москве. Правда, в конце разговора он немного отошел. Обо всем этом и сообщил мне Чернышев. “Есенин, — писал он, — очень усиленно убеждал меня не издавать в М. П. (“Млечном Пути”. — Н. Л.) Вашу книгу, но, когда натолкнулся на мое решительное противодействие, перестал меня убеждать, и в конце концов мы с ним договорились до того, что... если бы вы первый написали ему и выяснили все это недоразумение, он с удовольствием пошел бы Вам навстречу по пути ликвидации этого неприятного инцидента. Я с своей стороны очень советовал бы Вам непосредственно списаться с ним, ведь Вам делить нечего...”
Надо ли говорить, что я немедленно написал письмо Есенину с извинениями и объяснениями. Неожиданно для себя я получил от Есенина товарищеское, дружески откровенное письмо» (Восп., 1, 165–166). Инцидент был исчерпан, и сборник стихов Н. Ливкина «Инок» вышел в издательстве «Млечный Путь» в 1916 г.
...я уже не в поезде, а в Царском Селе при постройке Феодоровского собора. — По мнению В. А. Вдовина, эти слова свидетельствуют о прикомандировании Есенина в то время «к Царскосельскому лазарету № 17 при Федоровском соборе и канцелярии поезда» (ВЛ, 1970, № 7, июль, с. 170). В самом деле, по возвращении из константиновской побывки Есенин в 1916 г. к линии фронта уже не выезжал, хотя в официальных документах за подписью Д. Н. Ломана его по-прежнему именовали как «санитара Полевого Царскосельского военно-санитарного поезда № 143 Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны» (см., напр., Хроника, 1, 102–103).
...между нами, два раза видящих друг друга ~ вышло ~ недоразумение... — Так у Есенина.
...есть осадок ~ лжи ~ что вот-де Есенин попомнит Ливкину... — Тем не менее годом раньше, когда ситуация, здесь обсуждаемая, еще переживалась остро, Есенин выразился недвусмысленно: «Жаль, <...> что я не могу свидеться с ним <Ливкиным> лично. Ох, уж показал бы я ему. <...> Но берегись он теперь меня» (п. 46).
...перепечатка стихов немного нечестность... — Речь идет о повторной сдаче в печать стихотворения Есенина «Кручина» (подробнее — п. 46 и коммент. к нему).
...мережковские ~ начали трубить обо мне ~ Я имел право ~ взять любого из них за горло ~ Но я презирал их... — Есенин, бесспорно, ощущал, что петербургская литературная элита смотрит на него свысока. В. Чернявскому запомнилось негодующее восклицание поэта о З. Гиппиус: «Она меня, как вещь, ощупывает!» (Восп., 1, 207). Сама же Гиппиус с раздражением писала вскоре после его гибели: «Есенин стал со своей компанией являться всюду (не исключая и Религиозно-философского общества) в совершенно особом виде: в голубой шелковой рубашке с золотым пояском, с расчесанными, ровно подвитыми кудрями. Война, — Россия, — народ, — война! Удаль вовсю, изобилие и кутежей, и стихов, всюду теперь печатаемых, стихов неровных, то недурных — то скверных, и естественный, понятный рост самоупоенья — я, мол, знаменит, я скоро буду первым русским поэтом — так “говорят”...» (РЗЕ, 1, 84). Ср. со словами сверстника Есенина из начинающих петербургских поэтов — Николая Оцупа:
«Недавно приехавший в столицу и уже знаменитый “пригожий паренек” из Рязани, потряхивая светлыми кудрями, оправляя складки своей вышитой цветной рубахи и медово улыбаясь, нараспев, сладким голосом читал стихи:
Гей ты, Русь моя, светлая родина,
Мягкий отдых в шелку купырей.
Кто-то из строгих петербуржцев, показывая глазами на “истинно деревенский” наряд Есенина, сказал другому петербуржцу, другу крестьянского поэта:
— Что за маскарад, что за голос, неужели никто не может надоумить его одеваться иначе и вести себя по-другому?
На это послышался ответ, ставший классическим и роковым:
— Сереже все простительно» (РЗЕ, 1, 160).
См. также статью Есенина «Дама с лорнетом» (1925) и коммент. к ней — наст. изд., т. 5.
...письмо со стихами в «Ж<урнал> д<ля> в<сех>»... — Это письмо Ливкина неизвестно, но его содержание пересказано Есениным в письме И. К. Коробову (п. 46).
«Сегодня ты, а завтра я»... — Слова арии Германа из оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама» (финальная сцена):
Что наша жизнь — игра!
Добро и зло — одни мечты.
Труд, честность — сказки для бабья!
Кто прав, кто счастлив здесь, друзья?
Сегодня ты,
А завтра я!
Так брось<те> же борьбу!
Ловите миг удачи,
Пусть неудачник, плача,
Клянет свою судьбу.
* * *
Что верно? — Смерть одна.
Как берег моря суеты
Нам всем прибежище она!
Кто ж ей милей из нас, друзья?
Сегодня ты,
А завтра я!
(в кн. «Пиковая Дама: Опера... Музыка П. Чайковского. Текст Модеста Чайковского», М., 1890, с. 65–66).
Не будем говорить о том мальчике ~ во мне к нему было некоторое увлечение... — Первый публикатор письма сделал к этому месту примечание: «Речь идет об одном молодом поэте, который в то время печатался в “Млечном Пути”» (журн. «Огонек», М., 1965, № 40, с. 9). Скорее всего, здесь Есенин говорит о самом Ливкине (если учитывать эти строки в контексте письма в целом).
...чтоб ~ оттолкнуть подозрение на себя... — Оговорка Есенина; следовало бы написать — «от себя» (выделено комментатором).
...выходил на кулачки с Овагемовым. — Федор Церонович Овагемов (псевд.: О. Овагемов) писал стихи и рецензии и печатал их в журналах «Млечный Путь» и «Вестник Шанявцев»; был слушателем Московского городского народного университета им. А. Л. Шанявского. Подробности упомянутого Есениным эпизода описал в своих воспоминаниях Д. Н. Семёновский (Овагемов выведен в них под фамилией «Николаев»[6]):
«То ли в шутку, то ли всерьез <Есенин> ухаживал за некрасивой поэтессой, на собраниях садился с ней рядом, провожал ее, занимал разговором. Девушка охотно принимала ухаживания Есенина и, может быть, уже записала его в свои поклонники. <...>
Через несколько дней девушка пригласила поэтов “Млечного Пути” к себе. <...> Сидели за празднично убранным столом. <...>
Футурист-одиночка Федор Николаев, носивший черные пышные локоны и бархатную блузу с кружевным воротником, не спускал с нее глаз. Уроженец Кавказа, он был человек темпераментный и считал себя неотразимым покорителем женских сердец. Подсев к девушке, Николаев старался завладеть ее вниманием. Я видел, что Есенину это не нравится.
Когда поэтесса вышла на минуту <...>, он негодующе крикнул Николаеву:
— Ты чего к ней привязался?
— А тебе что? — сердито ответил тот.
Произошла быстрая, энергичная перебранка. Закончилась она тем, что Есенин запальчиво бросил сопернику:
— Вызываю тебя на дуэль!
— Идет, — ответил футурист.
Драться решили на кулаках.
Вошла хозяйка. Все замолчали. Посидев еще немного, мы вышли на тихую заснеженную улицу. Шли молча. Зашли в какой-то двор <...>. Враги сбросили с плеч пальто, засучили рукава и приготовились к поединку. <...> Дуэлянты сошлись. Казалось, вот-вот они схватятся. Но то ли свежий воздух улицы охладил их пыл, то ли подействовали наши уговоры, только дело кончилось примирением» (Восп., 1, 158, 159).
...в общем-то, ведь все это выеденного яйца не стоит. — Так кончается письмо, о котором Ливкин позднее писал: «Оно и обрадовало, и успокоило, и взволновало меня. Оно открыло мне многое в Есенине, его характере, поступках, отношении к окружающим, взглядах на литературу.