На другое утро живот у Улле вовсе не болел. Он, как всегда, стоял у калитки и ждал нас. Он засмеялся, и во рту у него мы увидали между верхними зубами большую дырку.
— Это ты, Лассе, вырвал зуб? — спросил он.
И мы рассказали ему, что тоже были у него в комнате. А Улле засмеялся. Когда мы сказали ему, что он говорил во сне, Улле захохотал еще громче. Он так радовался, что даже подпрыгивал по дороге в школу. И поддавал ногой все камни на дороге. А потом сказал:
— Вообще-то, не так уж трудно вырвать зуб.
— Легко, если под наркозом, — ответил Лассе.
И мы решили рвать друг другу зубы по ночам.
Ну, ясное дело, те, которые шатаются.
Когда мы пришли в школу, Улле первым делом подошел к фрёкен, разинул рот и сказал:
— Поглядите, фрёкен, а я вырвал зуб.
— По правде говоря, это я его вырвал, — пробормотал Лассе, сидя за партой. Но фрёкен его не услышала.
Мы с Анной сами не знаем, что делаем
Мы с Анной нашли одно место за пивоварней, там, где растут первые голубые подснежники. И потом у нас еще есть другое место, где растет гусиный лук. А белых подснежников у нас на выгонах полно, все полянки ими усыпаны. Мы рвем гусиный лук, голубые и белые подснежники. Если держать под носом букетик цветов и нюхать их, то, даже закрыв глаза, знаешь, что пришла весна.
У нас с Анной есть еще одно весеннее местечко — глубокая канава. У нас там есть два ящика из-под сахара, и мы сидим на них. Вокруг нас бурлит вода, а мы не мокнем. Ну, мокнем, но не очень. Вдоль канавы растет черемуха. Кусты черемухи густые-густые, и мы будто сидим в зеленой комнате. Мы забираемся туда довольно часто. Мне это место очень нравится, особенно когда черемуха цветет, солнце светит, а в канаве бурлит вода. А вот Бритта этого не понимает. Один раз, нынче весной, когда мы с Анной там сидели, Бритта сунула в кусты голову, увидела нас в канаве и спросила:
— А что вы тут делаете?
Мы с Анной поглядели друг на дружку и подумали: «Мы сами не знаем, что делаем».
Мы и вправду не знали. А Бритта пошла и сказала, мол, раз не знаешь сама, что делаешь, то и делать это ни к чему. Лучше заняться чем-нибудь другим. Но мы с Анной остались там, хотя и не знали, что делаем.
У нас в канаве растет первоцвет и золотой цветень[28]. Я придумала, будто я — принцесса Гулльпудра. Тогда Анна сказала, что она — принцесса Гулльвива.
— Добро пожаловать в мой зеленый дворец, — сказала я.
— Пожалуйте вы в мой зеленый дворец, — подхватила Анна.
Мы начали спорить, чей этот зеленый дворец. Но я придумала, что Гулльпудра и Гулльвива — сестры-близнецы и живут каждая в своем крыле дворца.
Ах, зеленый мой дворец,
ах, бурливая река, —
сказала Анна голосом, каким она говорит, когда мы с ней играем. И я тоже сказала:
Ах, зеленый мой дворец,
ах, бурливая река,
и воткнула в волосы веточку черемухи. Тогда Анна тоже воткнула веточку себе в волосы.
— Ах вы, белые цветы, — сказала я. И думала, что Анна скажет то же самое. Но она сказала:
— Ах вы, мои белые-белые… кролики.
— Какие кролики? — спросила я.
— Мои заколдованные кролики, — ответила Анна.
Она сказала, что у нее в зеленом дворце есть золотая клетка, в которой живут два маленьких заколдованных кролика.
— Ха-ха! — подразнила она меня. — А у тебя таких нет.
Но тут я увидела маленькую лягушку, которая сидела на краю канавы, и сказала:
— Ах ты, моя волшебная лягушка!
И поймала лягушку. Ведь все знают, что почти все лягушки — заколдованные принцы. Ну, ясное дело, в сказках. И Анна это знала. Она позавидовала моей лягушке.
— Ой, дай мне ее немножко подержать, — попросила Анна.
— Держи своих белых кроликов, — ответила я. Но Анна стала клянчить, чтобы я дала ей хоть на минутку подержать лягушку. И я позволила.
— Подумать только, а вдруг это в самом деле заколдованный принц? — сказала Анна.
— Это черемуха тебе в голову ударила, — ответила я.
Но тут я призадумалась. Может, у меня тоже голова закружилась. Ведь нагретые солнцем цветы черемухи так сильно пахли. И я вдруг подумала: кто знает, может, это и в самом деле заколдованный принц? Ведь в то время, когда были заколдованные принцы, жили и обыкновенные лягушки, вовсе никак не принцы. И тогда, может быть, какого-нибудь заколдованного принца нарочно оставили, чтобы люди думали, будто он лягушка. И если ни одна принцесса не захотела поцеловать его, он так и остался лягушкой навсегда. Даже после того, как все сказки кончились. И его, бедняжку, забыли здесь, у нас, в Буллербю, в канаве. Я спросила Анну, верит ли она в это, и она поверила.
— А раз так, — сказала я, — нам остается только одно. Мы должны поцеловать его, чтобы расколдовать.
— Фу, тви вале [29] ! — воскликнула Анна.
Тогда я сказала, что если в прежние времена принцессы были так же трусливы и глупы, как она, то и сегодня в наших канавах, наверно, полным-полно заколдованных принцев.
— Но ведь мы не настоящие принцессы, — попробовала увильнуть Анна.
— Все равно нужно попытаться, — сказала я. — Если мы попробуем вдвоем, может, и получится.
— Давай ты первая, принцесса Гулльпудра, — предложила Анна и сунула мне «заколдованного принца».
Я держала его в руке, смотрела на него и не решалась поцеловать. Меня чуть-чуть тошнило. Но ничего поделать я уже не могла.
И вдруг я кое-что придумала:
— Анна, не забудь, что лягушка эта — моя, если это и в самом деле заколдованный принц.
— Что ты этим хочешь сказать? — спросила Анна.
— Ну, что ему достанется принцесса и полкоролевства.
Тут Анна рассердилась:
— Ну уж нет! Если я тоже помогу ему и поцелую, он такой же мой, как и твой. Выбирай сама.
Тогда я решила, что принц сам выберет принцессу, Гулльпудру или Гулльвиву, и сказала:
Раз, два, три, пали,
на четыре говори,
а на пять жди опять,
а на шесть дело есть!
И, зажмурив глаза, я поцеловала лягушку.
— Видно, этот принц очень сильно заколдован, раз не расколдовался. Я, пожалуй, не буду его целовать, — сказала Анна.
— Нечего увиливать, — рассердилась я. — Пожалуйста, принцесса Гулльвива!
Она взяла лягушку и быстро-быстро чмокнула ее. Анна так торопилась, что уронила ее в канаву. И лягушка запрыгала прочь.
— Ну и свинья же ты! — сказала я. — Не видать нам теперь заколдованного принца!
— Знаешь, наверное, только настоящие принцессы могут расколдовать такого уродца, — решила Анна.
И тут в кустах послышался громкий хохот. Там стояли Бритта, Лассе, Буссе и Улле. Они всё видели и слышали.
— Поглядите-ка! — воскликнула Бритта. — Они сидят и сами не знают, что делают.
А Лассе поднял глаза к небу и, кривляясь, сказал:
Ах, зеленый мой дворец,
ах, бурливая река,
ах вы, белые цветы!
— Ах, мои белые-белые кролики! — добавил Буссе.
— И лягушке достались королевство и половина принцессы! — крикнул Улле и даже согнулся от смеха.
Тогда Анна взяла пустую банку из-под анчоусов, которая была у нас в канаве, и плеснула водой прямо Лассе в ухо.
— Да, да, мы с Анной сами не знаем, что делаем, — сказала я.
Шкатулка мудрецов
Улле так берег свой зуб, который вытащил Лассе, как будто это был золотой слиток. Он носил его в кармане, в спичечном коробке и то и дело вынимал и разглядывал его.
Два дня спустя у Буссе тоже зашатался зуб. Раньше он всегда сам быстренько вытаскивал у себя больные зубы. Но теперь он вбил себе в голову, что этот зуб ему должны вырвать во сне. Поэтому он вечером, перед тем как лечь спать, привязал к зубу толстую нитку, а другой конец нитки привязал к дверной ручке. Когда Агда пришла утром будить мальчиков, она рванула дверь, и зуб выскочил. И Агде не пришлось даже будить Буссе, он сам проснулся.
— Надо же, — сказал Буссе в тот день по дороге в школу, — до чего же они занятные, эти зубы.
Он тоже положил свой зуб в спичечный коробок и стал сравнивать свой зуб с зубом Улле. Лассе стало завидно, что у него нет выдернутого зуба. И он сказал:
— Интересно, куда я задевал свой коренной зуб, который у меня вырвал зубной врач в прошлом году, когда он приезжал в Стурбю?
Вечером он перерыл весь свой ящик письменного стола и нашел кучу полезных вещей, которые считал потерянными навсегда. В ящичке из-под сигар лежало несколько каштанов, пустые ружейные патроны, ломаный свисток, ломаный карманный фонарик и коренной зуб Лассе. Зуб был тоже ломаный. Наверное, поэтому и пришлось его вытащить. Лассе поглядел на все свои ломаные вещи и сказал, что починит их, когда будет время. Но зуб уже, конечно, починить было нельзя. Его он положил в спичечный коробок. Весь вечер Лассе, Буссе и Улле только и делали, что бренчали, как чокнутые, спичечными коробками. Даже в лапту не хотели играть. А мы — Бритта, Анна и я — играли в классы и не обращали на них внимания.
— Мне так надоели они со своими вырванными зубами, — сказала Бритта, — что я скоро выплюну свои собственные.
И тут пришли мальчишки. До этого они долго сидели в комнате Буссе и Лассе. Вид у них был очень хитрый.
— Не говорите девчонкам, что вы делаете, — сказал Лассе.
— Как раз здорово было бы рассказать им об этом! — воскликнул Буссе.
— Ни за что на свете, — сказал Улле.
Мы с Бриттой и Анной просто лопались от любопытства. Но у нас хватило ума промолчать.
— Твой черед, Анна, — напомнила я.
И мы продолжали старательно скакать, делая вид, что нам это вовсе не интересно.
Лассе, Буссе и Улле уселись на обочине дороги и стали на нас смотреть.
— А ты хорошо это спрятал? — спросил Буссе у Лассе.