— Фу, как птицы поют!
Мы с Анной хотим стать нянями… может быть…
Пастор в Стурбю пригласил однажды на свой день рождения всех взрослых из Буллербю. Детей он, ясное дело, не пригласил. А маму, папу, дядю Эрика, тетю Грету, дядю Нильса и тетю Лису пригласил. И дедушку тоже. Тетя Лиса расстроилась. Ей хотелось пойти со всеми, но она не могла из-за Черстин. Тогда мы с Анной сказали, что присмотрим за ней. Ведь Анна и я решили стать нянями, когда вырастем. Так можно ведь попробовать начать прямо теперь.
— Что же, вы собираетесь тренироваться на моей сестре? — спросил Улле.
Ему самому хотелось ухаживать за сестрой, но ему велели подоить коров и накормить свиней и кур, пока его мама с папой гостили у пастора. Бритта тоже, ясное дело, хотела присмотреть за Черстин, но она сильно простудилась и лежала в постели.
Тетя Лиса очень обрадовалась, услышав, что мы хотим посидеть с Черстин. А мы с Анной обрадовались еще больше. Я ущипнула Анну за руку и спросила:
— Правда, будет здорово?
А Анна тоже ущипнула меня и ответила:
— Скорее бы только они уезжали, чтобы нам поскорее можно было нянчить Черстин.
Но взрослые так долго возятся, собираясь в гости. Дедушка был готов уже в шесть утра, хотя уезжать из дома они должны были в десять. Он надел черный костюм и свою лучшую рубашку. И как только дядя Эрик запряг лошадей в коляску, дедушка уселся в нее и стал ждать, хотя тетя Грета еще даже не надела свое выходное платье.
— Скажи, дедушка, тебе хочется ехать в гости? — спросила Анна.
Дедушка ответил, что хочется. Но я думаю, для него это было одно беспокойство. Потому что он вдруг вздохнул и сказал:
— Охо-хо, хо-хо! Сколько раз можно тащиться в гости!
Но дядя Эрик вспомнил, что дедушка в последний раз ездил в гости пять лет назад, поэтому ему жаловаться не приходится.
Тетя Лиса до последней минуты наставляла нас. И наконец папа, дядя Нильс и, дядя Эрик дернули поводья, и коляски тронулись.
Тетя Лиса велела нам держать Черстин подольше на воздухе, потому что малышка послушнее ведет себя, когда гуляет. Но в двенадцать часов нужно подогреть еду и покормить ее. А потом уложить спать часа на два.
— Ой, как интересно! — сказала Анна.
— Да, — согласилась я. — Когда я вырасту, обязательно буду няней.
— И я тоже, — сказала Анна. — Ухаживать за детьми вовсе не трудно. Нужно только не забывать, что говорить с ними надо ласково. Тогда они будут слушаться. Это было на днях написано в газете.
— Ясное дело, обращаться с ними надо бережно и ласково, а как же иначе! — согласилась я.
— Ага, ты думаешь, мало людей, которые рычат на детей? — сказала Анна. — А они от этого становятся злыми и упрямыми и вовсе никого не слушаются. Это тоже было написано в газете!
— А кто будет рычать на такую вот золотую малышку? — спросила я и пощекотала пятки Черстин.
Черстин сидела на одеяле, расстеленном на траве, и весело смотрела на нас. До чего же она хорошенькая! У нее маленький выпуклый лобик и голубые-голубые глаза. Во рту у нее четыре верхних зуба и четыре нижних. Когда она смеется, зубы у нее кажутся рисинками. Говорить она еще не умеет. Она может сказать только «ай, ай» и повторяет это все время. Может, она каждый раз хочет этим сказать совсем разное, кто знает.
У Черстин есть деревянная тележка, в которой ее возят.
— Давай прокатим ее немножко в тележке, — предложила Анна.
Так мы и сделали.
— Иди сюда, Черстин, миленькая, — сказала Анна и посадила ее в тележку. — Сейчас мы тебя прокатим.
Она говорила ласково и приветливо, как и надо говорить с маленькими детьми.
— Ну вот, миленькая Черстин, садись хорошенько, — уговаривала ее Анна.
Но Черстин это не понравилось. Она хотела стоять в тележке, прыгать и кричать: «ай, ай!». Но мы боялись, что она упадет.
— Давай привяжем ее, — придумала я.
Мы взяли толстый шнурок и привязали ее к тележке. Но раз теперь она не могла стоять и кричать «ай, ай!», то начала громко реветь на всю округу. Улле прибежал из хлева и спросил:
— Что вы делаете? Никак вы бьете ее?
— Еще чего выдумал, дурак! — ответила я. — Мы говорим с ней ласково и приветливо.
— Правильно, — ответил Улле, — так и надо. Позволяйте ей делать всё, что хочет, тогда она не будет плакать.
Ясное дело, Улле лучше знал, как обращаться с его сестрой. И мы позволили Черстин стоять в тележке и сколько угодно кричать «ай, ай!». Я тянула тележку, а Анна бежала рядом и поднимала Черстин каждый раз, когда она падала.
Но тут мы подкатили к глубокой канаве. Черстин увидела это и вылезла из тележки.
— Посмотрим, что она станет делать, — сказала Анна.
И тут мы увидели! Чудные все-таки малыши! Можно подумать, что они не умеют быстро бегать, ведь ножки у них маленькие. Но это вовсе не правда. Когда захочет, малышка побежит быстрее кролика. Во всяком случае, наша Черстин. Она сказала «ай, ай!» и, не успели мы и глазом моргнуть, как она помчалась прямо к канаве, споткнулась и свалилась в воду вниз головой. Правда, Улле сказал, что ей нужно позволять всё, что захочет. Может, она и хотела лежать в канаве, но мы всё же решили вытащить ее оттуда. Она промокла насквозь, кричала и смотрела на нас со злостью, будто это мы были виноваты, что она влетела в канаву. Но мы стали с ней говорить ласково и приветливо, посадили в тележку и повезли домой переодеваться. Она ревела всю дорогу. Увидев мокрую Черстин, Улле сильно разозлился.
— Вы что это делаете? — закричал он. — Никак вы хотели утопить ее?
Тогда Анна сказала, что он должен разговаривать с нами ласково и приветливо, потому что мы тоже дети.
Улле помог нам найти одежду Черстин, чтобы переодеть ее. А потом ему снова надо было бежать в хлев.
— Посадите ее на скамеечку и переоденьте, — велел Улле перед тем, как идти в хлев.
Интересно, пробовал ли он сам сажать ее когда-нибудь? Хотела бы я посмотреть, как он это делает. Мы с Анной изо всех сил старались усадить ее, но ничего не получалось. Она выпрямилась, как палка, и орала на чем свет стоит, но не садилась.
— Глупая девчонка, — начала я, но вспомнила, что так нельзя говорить с маленькими детьми.
Хотя Черстин не желала садиться, пришлось всё равно надеть на нее сухую одежду. Я держала ее за руки, а Анна пыталась ее одеть. Черстин продолжала орать и выскальзывала, как угорь, извивалась туда-сюда. Мы одевали ее целых полчаса. А потом уселись, усталые, отдохнуть. А Черстин перестала кричать, сказала «ай, ай!», заползла под стол и напустила там маленькую лужицу. Потом поднялась и сдернула клеенку, отчего кофейные чашки упали и разбились.
— Вредная девчонка, — сказала ласково и приветливо Анна.
Она вытерла лужицу под столом и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала сухие, Черстин успела шмыгнуть во двор. Я догнала ее на полдороге к хлеву. Тут Улле высунул голову, приоткрыв дверь хлева.
— Вы что, спятили? — крикнул он. — Позволяете Черстин бегать без штанов!
— Представь себе, что не позволяем! — ответила Анна. — Она не спросила нашего позволения, если хочешь знать!
Мы потащили Черстин в дом и надели на нее сухие штанишки. А она опять виляла туда-сюда и орала во все горло.
— Да-вай… стой… спо-кой-но… будь… доб-ра, — сказала Анна почти ласково и приветливо, но не совсем.
Мы надели на Черстин самое нарядное платье, потому что другого Улле не нашел. Платье было очень красивое, с маленькими складками и оборочками.
— Береги это платье, — велела я ей, хотя она не понимает, что ей говорят.
— Ай, ай! — ответила она и тут же, подбежав к плите, посадила на платье большое пятно сажи.
Мы отчистили пятно как умели, хотя оно не совсем сошло. А Черстин решила, что мы с ней играем.
— Уже двенадцать часов, — вдруг сказала Анна. — Пора кормить Черстин.
И мы поспешили подогреть шпинат в кастрюльке, стоявшей на плите. Я взяла Черстин на руки, а Анна стала кормить ее. Черстин ела так хорошо и так широко разевала ротик, что Анна сказала:
— Все-таки она очень хорошая малышка.
Тут Черстин сказала «ай, ай!» и поддала рукой ложку. Весь шпинат залепил мне глаза.
Анна захохотала и уронила тарелку. А я немножко рассердилась на нее. Черстин тоже смеялась, хотя и не понимала, над чем Анна смеется. Наверно, Черстин думала, что залепить человеку глаза шпинатом — ничего особенного.
Потом она вдруг расхотела есть. Сжала губы и каждый раз отталкивала ложку, так что половина шпината оказалась на платье. Мы стали поить ее соком из чашки, и половина сока пролилась на платье. И платье стало не белое, а зеленое с красным, белого осталось только чуть-чуть в разных местах. Там, где ей не удалось заляпать его шпинатом и залить соком.
— Меня только одно радует, — сказала Анна, — что эта девчонка сейчас ляжет спать.
— Да, я тоже этому рада, — согласилась я.
Мы с трудом снова стащили с нее одежду и напялили на нее ночную сорочку. Мы ужасно устали, пока наконец справились с этим.
— Если кому-то нужен сейчас мертвый час, так это нам, — сказала я Анне.
Мы уложили Черстин в постель в комнате рядом с кухней, вышли и закрыли дверь. И тут Черстин завопила, как сумасшедшая. Мы попробовали делать вид, что не слышим, но она ревела все громче и громче. Под конец Анна сунула голову в комнату и сказала:
— Замолчи, противная малявка!
Понятно, с маленькими детьми нужно говорить ласково и приветливо. Но иногда это никак не получается. Хотя в газете и было написано, что дети будут упрямыми и злыми, если на них рычат. Вот и с Черстин так получилось. Она орала пуще прежнего. Мы обе вошли к ней. Она обрадовалась, встала в кроватке, стала не переставая прыгать и кричать «ай, ай!». Она просунула между перекладинами кровати свою маленькую ручку, похлопала меня и приложила свою щечку к моей щеке.
— Какая она все-таки славненькая, — сказала я.
Тут Черстин укусила меня за щеку. Да так, что у меня два дня была царапина.