После поражения под Москвой Гитлер буквально набросился на конструкторов самолетов и танковой техники, истерически требуя перегнать большевиков в качестве и мощи танков и тяжелого вооружения.
Вооружив некоторые свои части трофейными Т-34 и даже КВ, они скоро убедились в превосходстве русского танка. Были даже попытки выпуска немецких «тридцатьчетверок». Но сделать это было сложно, требовалось время, и к тому же Гитлер требовал создать собственные танки, превосходящие все имеющиеся образцы. Уже в середине сорок второго года был создан новый и первый немецкий тяжелый танк T-IV — «Тигр», громадная коробчатая машина с мощной восьмидесятивосьмимиллиметровой пушкой, пробивавшей броню советских танков. «Тигр» был защищен стамиллиметровой броней, но тихоходен. Гораздо удачнее его получилась также тяжелая машина «Пантера», позаимствовавшая многое от «тридцатьчетверок», но с более мощной броней, пушкой и башней. И уж совсем новинкой гитлеровских «панцерваффе» стала настроенная Фердинандом фон Эйке самоходная пушка «Фердинанд» — настоящая крепость на колесах-гусеницах с лобовой броней двести миллиметров! Ее дополняла более верткая на ходу «Ягдпантера» — охотник за танками!
Вся эта техника, плюс впервые появившиеся под Курском реактивные истребители «Фокке-Вульф 190» вместе с брошенными в бой дивизиями СС — с «черной гвардией», которую до поры Гитлер держал во втором эшелоне, должна была взять реванш за Сталинград, и если не сломить сопротивление красных, то хотя бы создать условия для почетного отступления. В сорок третьем, до Курской дуги, Гитлер еще на что-то надеялся. Он лично приезжал смотреть на испытания прочности брони новых танков. Выстрел «тигра», особенно самоходки «фердинанда» сносил башню «тридцатьчетверки» и пробивал броню неприступного КВ. И Гитлер был удовлетворен на столько, что отсрочил назначенное на 1–3 мая генеральное наступление двух мощнейших фронтовых групп под основание Курского выступа, где еще в сорок втором Красная Армия вклинилась в оборону немцев. Отсрочка была вызвана тем, что танковые заводы по 24 часа в сутки ковали «тигры», «пантеры» и «фердинанды».
Курскую битву Гитлер планировал сам, находясь на своих временных ставках под Винницей и у Полтавы. Однако в войска он не выезжал. По крайней мере, нигде это не зафиксировано.
План летней кампании сорок третьего года Гитлер продумывал со свойственным ему авантюризмом: устроить русским котел под Курском и Белгородом, взяв реванш за Сталинград, рвануть далее левым флангом на Москву, а правым пересечь Волгу, выйти к Астрахани и Баку и после этого уничтожить Ленинград. Вернувшись для окончательной отработки своего «великого плана» в Бергхоф, Гитлер созвал совещание высших офицеров вермахта и СС. Приглашен был даже возвращенный из ссылки 1удериан. Изложив основы своего плана, Гитлер закончил свою пространную речь (в отличие от Сталина, он говорил всегда долго и нудно) словами:
— В этом сражении поражения просто не может быть!
Двум лучшим фельдмаршалам, командующим южной и северной группами войск, Манштейну и Клюге, предстояло на деле воплотить идею фюрера, хотя ни склонный к авантюрам, но чрезвычайно талантливый Манштейн (настоящая фамилия — Фридрих фон Левински, по предкам, по-видимому, еврейского происхождения), ни Ханс Гюнтер фон Клюге («мудрый Клюге»), один из самых компетентных фельдмаршалов, не знали, что за сила будет им противостоять на «дуге». Германская военная и внешняя разведка адмирала Канариса и Вальтера Шелленберга вчистую и заранее проиграла это сражение разведке Берии, Абакумова и Фитина, но главным образом — самой скрытой от всех личной разведке Сталина.
Весь план летнего наступления немцев до деталей был известен Сталину еще в марте — апреле. Известны были и первичные сроки удара — 3 мая. Разведка Фитина добыла не только копии документов, но и фотографии новейшей немецкой техники. А один такой необычный танк был захвачен под Ленинградом во время фронтовой обкатки задолго до Курской дуги.
На обычном январском заседании Политбюро, где подводились годовые итоги, Сталин был в очень плохом состоянии. Еще до нового года он простудился, заболел воспалением легких, а так как ни в какие «кремлевки» он никогда не ложился, лечили его дома, в Кунцево. Здесь же собралось и Политбюро, ибо отменять и переносить плановые заседания Сталин не терпел.
В большой столовой, где в Кунцево проходили такие совещания, Сталин на этот раз не расхаживал по красной ковровой дорожке, точно такой, как в Кремле; он сидел в кресле на противоположном веранде конце стола, бледный, осунувшийся, хрипящий, перед ним стоял стакан в литом серебряном подстаканнике — чай с лимоном и коньяком, который Сталин часто готовил сам, то есть добавлял коньяк из своей особой бутылки, которую хранил в сейфе, — такой бутылки ему хватало подчас не на один месяц. Иногда Сталин потчевал таким чаем и желающих, но обычно отхлебывал один. Пил он такой чай и в кремлевском кабинете.
В целом на этом Политбюро было довольно оживленно и спокойно. Все знали, что под Сталинградом вот-вот закончит свое существование окруженная немецкая группировка и что примерно четверть миллиона фашистских солдат сдадутся или будут уничтожены. (В плен были взяты девяносто одна тысяча солдат, в том числе две тысячи пятьсот офицеров и двадцать четыре генерала.) Победа под Сталинградом всем членам Политбюро казалась едва ли не решающей, но лишь один Сталин точнее всех знал, что это лишь малая часть, в сравнении с потерями Красной Армии в сорок первом, когда немцы пленили, убили и взяли ранеными почти три миллиона… Цифры наших и вражеских потерь в людях и технике соответственно преуменьшались и преувеличивались в сводках Информбюро, которые читал и правил сам вождь. И если бы кто-нибудь из дотошных историков, гораздый в математических науках, задумал сложить потери той и другой стороны, считая танки, самолеты, орудия, картина получилась бы истинно фантастическая. Но такой арифметикой, похоже, никто не занимался и после войны, а в войну это исследование уж точно стоило бы правдолюбцу жизни.
На том заседании Политбюро Сталин предложил присвоить звания маршалов Советского Союза генералам Жукову и Василевскому, а также утвердить введение в армии погон, офицерских званий вместо звания «командир», окончательно утвердить статус новых орденов Суворова, Кутузова, Александра Невского (позднее, в связи, очевидно, с освобождением Украины, появились довольно странный орден Богдана Хмельницкого и морские ордена). Шла здесь речь и о присвоении генеральских званий директорам крупнейших заводов.
Все эти идеи принадлежали самому Сталину, и Политбюро соглашалось с ними хотя и единогласно, однако без особого энтузиазма. О присвоении звания маршала Жукову
Берия голосовать воздержался, а Ворошилов, растерявший к сорок третьему году весь свой дутый авторитет «полководца», проголосовал, что называется, с ненавистью. Первый маршал никак не мог простить своего смещения по записке Сталина в Ленинграде и своей замены Жуковым..
— А я думаю — тут бы Жюков мог и подожьдат. Война кончытса — тогда и марщяла на жялко, — пробасил Берия.
Уж он-то знал, как Сталин далеко прячет свою неприязнь к Жукову. Вождь умел и дарить дачи, и давать звания, и повергать в опалу — тут автору приходят на ум судьбы маршала Тухачевского, да и самого Жукова.
Но лучше всех сумел воспользоваться обстановкой на Политбюро Маленков. Глядя на сосредоточенно молчавшего Сталина, он попросил слова.
— Вот все здесь мы, кажется мне, обсуждаем не главные вопросы… А главный — забываем. Кто несет главную, — Маленков выделил это слово, — главную ответственность за войну? Кто денно и нощно руководит армией, партией и страной?
Лицо Сталина, хмурое и больное, слегка порозовело.
— Кто? — повесил вопрос в воздухе Маленков и, выждав мгновение, добавил: — Почему? ПОЧЕМУ товарищу Сталину мы до сих пор не предложили принять… звание маршала Советского Союза? И кто более товарища Сталина достоин его?
Странно, что Сталин, обычно прохладно относившийся ко всякого рода званиям и наградам, здесь не сделал даже ложной попытки возразить. Он лишь более сосредоточенно молчал, как бы обдумывая неожиданное предложение Маленкова. Сталин молчал. И когда Политбюро в едином и, пожалуй, даже не холуйском и не раболепном порыве одобрило Маленкова, вождь, отхлебнув из стакана, сказал:
— Я… не возражяю против этого звания… В конце концов я уже давно чэлавэк ваэнный. Всю жизнь связан с Красной Армыей. И можэт, дажэ до этого званыя… дослужился бы… Пуст будэт по-ващему… Может быт, — тут Сталин даже не усмехнулся, — Прэзидиум Вэрховного Совэта утвэрдыт это ваще рэшение. — Он взглянул на Калинина. — А тэ-пер… Чьто касаэтся Жюкова… и Василевского… Они, я думаю, заслужили эти звания, и надо их присвоить. В конце концов они мои замэститэли и должьны имэть високоэ звание., хотя бы для повышения их., авторытэта, а также, — жестко добавил он, — их отвэтствэнносты. А тепер к вопросу о погонах. Никаких новых погон ми видумиват нэ намэрены. У нас были погоны русской армии — они будут ввэдены снова, кромэ орлов на гэнэралскых. Там будут вишитые звезды. И, я думаю, авторитет армии, особенно эе афыцерского корпуса, толко вииграет… атвэтствэнност же., возрастет… — Сталин закурил папиросу, закашлялся, но продолжал курить. — Тэрплю, тэрплю… а послэ чая нэ могу, — пробормотал он, с досадой затягиваясь и гася папиросу в пепельнице. Он встал:
— Я хотэл бы сдэлат виводы по минувшему., году. Год этот ми, бэзусловно, выигралы. Нэмец уже не тот, чьто был год назад. Но., эсли бы мы., умэли ваэват… как оны… мы бы ых разбыли уже в сорок втором. Но воэват, как показал опыт Сталинграда, ми все эще учьгмса. И учьгмса, — беспощадно добавил он, — плохо.
На этом заседании Политбюро военных не было, и Сталин не стеснялся в оценках.
— И потому., пэрэд всэми вами я ставлю., задачу: в этом, сорок третьем, ми должны разгромит фашистскую Гэрманию… полностью… Да… Этот год должен стать годом побэды, годом рэгпяющих сражений… Ми и так опозорилис пэрэд всэм миром., пэрэд народом. И тэпэр… имэя внов и болээ сыльную, и лучше вооруженную армию — это я подчэркываю — лучше вооруженную, ми., коэ-как, с грэхом пополам стали тэсньгть нэмцев. На Сталынград… Наступальг всэго ДВЭ… пуст ударные, ДВЭ! немецкие армии. На флангах были две армьги румын и плохонькая армыя… итальяшек… А как., и чэм ми пабэдыли? Помимо обороняющихся двух армый ми бросильг еще 10 свэжих армый рэзэрва, два танковые и два воздушные флота! И это., называем ми., вэликая побэда? Нэ побэдить такими сылами било бы просто пэрэступлэньгем..