опал в Москву в Красные казармы.
В октябре с полком из железнодорожников в качестве фельдшера отправлен под ст. Давыдовка, где имели несколько неудачных боев. Наш 37 пех. полк входил в 16 пехотную дивизию 8 армии. Там я заболел тифами: сыпным, возвратным и брюшным и очутился на ст. Чертково, какие за это время приходили и уходили власти, не знаю.
После выздоровления от тифов был направлен в 1920 г. в 93 кав. полк 16 кав. дивизии, фельдшером. Брали Ростов-на-Дону, ст. Батайскую, станицы на Дону и Кубани, Новороссийск, Анапу. Приписывали нашу часть: к IX и X армии, к корпусу Жлобы, а потом была создана Вторая Конная армия под командованием Батракова, а потом полковника Миронова, бывшего станичного атамана.
Переправлялись <через> Днепр у гор. Никополь, брали Перекоп, Крым. Гонялись за Махно. Были в 20-м году направлены пешим маршем через Ростов, Кубань для поддержки закавказских рабочих против «закавказских контрреволюционеров», засевших в закавказском Федеративном правительстве.
Вблизи немецкой колонии у ст. Невинномысская я был при учебе случайно ранен и контужен разорвавшимся снарядом, после чего целый месяц во Владикавказе ничего не понимал, появилась Джексоновская эпилепсия. Был демобилизован и уволен как негодный к военной службе со <снятием> с воинского учета в 1920 г.
В партию я поступил во время парт. недели в 1917 г. в [нрзб]. В 1920 г. у села Марыска был выбран комиссаром полка и утвержден. Коммунистов нас в полку было 6 человек. Я считался «политпросвещенным», знал, что разницы между коммунистами и большевиками нет.
В 1921 г. прибыл в деревню, а осенью поступил в археологический институт, экономически не выдержал. В 1922 г. поступил в мед. институт и окончил в 1927 году.
В Смоленской области заведовал участковой больницей. В Екимовичах 3 года, в Починке 3 года работал окул<истом>, в гор. Ярцеве около 2-х лет. В 1934 г. был для пополнения Сов. армии мобилизован. Служил в Бобруйском военном госпитале зав. глазным отд<елением>. Майор медслужбы.
В сентябре 1936 г. был арестован с предъявлением обвинения по ст. 58-й п. 10 и осужден Воен<ным> трибуналом сроком на 3 года. Предъявлено обвинение:
1) восхваление Троцкого, английской конституции, Столыпинской системы хуторов. В январе 1938 г. при аресте на допросе предъявили обвинение в активном соучастии в контрреволюционной повстанческой организации. Тройка вынесла решение 1/III-38 г., 10 л. (п/п 5 лет[173]). В 1947 г. был в больнице на двадцать третьем кил<ометре>. Арестован с предъявлением обвинения в писании и распространении контрреволюционной литературы, стихов, компрометирующих «вождя» партии, ст. 5810 ч. I и 5811 от 17/VI–19/VI-47. Срок — 10 лет п/п 5 лет.
Освободился по зачетам 6/VIII-54 со ссылкой и отметкой у коменданта ежемесячной.
Первая реабилитация 24/I-1955-го и вторая, последняя, 27 сентября 1956 г.
После, когда приехал с фронта гражданской, партийными делами и членом партии не был, выбыл механически. На следствии меня нигде не били.
Прибыл на Колыму с караваном судов на корабле («Днепрострой» или «Дальстрой»?) в 1937 году, апреле месяце. Работал на «Партизане» в Атуровке около 1-го года.
1938 г. Лето в Магадане на 10-строительном Олпе, на прииске Нерега — осень. На Загадке — зиму. В 1939 г. в медпункте, прииск Средний Артикан. В Центральной больнице на 23/6 км и Магадане с 40 г. по 1950 г.
1950 г. в больнице Левого берега по 1953-й, на Олпе Берлага 1 г<од> 4 м<есяца> в больнице на Нереге, Загадке, Аттурях работал на общих работах. В больнице пос. Сусуман в 1947 г. — 4 месяца.
13) Симановского я встречал после освобождения десятки раз. Он передо мной лебезил и говорил: «Я, как комсомолец, верил, что все по тому времени я считал происходящее правильным, раз об этом пишут, говорит партия, “Святой вождь”»... Но он очень боялся, у его дома было привязано 2–3 собаки. Приглашал меня в гости. С ранением очень тяжелым глаза лечился его сын.
16) Решающее влияние на мой психосклад оказала деревня, с ее натуральной помощью ближнему, например: идет женщина-вдова за лошадью, пасущейся на лугу, а мы ребятишки купаемся в реке Десне. Спрашиваем: «За лошадью, тетя?» — «Да, ребята». — «Давайте я сбегаю». Выскочим из реки, километр махнем бегом, а оттуда галопом прискочим к дому просительницы. Пасем <в> очередь овец, а тетке нужно теленка приучать к стаду пастись, а дома работа, ребятишки говорят: «Иди, тетя, домой, посмотрим». А когда подрастают, то дровишек поможешь напилить, то на часок или два покосить, а если кто умрет, псалтырь ребята почитают. Была ли помощь религиозно-обусловленным явлением, старые или родовые традиции не выветрились? Будучи студентом, я приезжал в деревню, косил, молотил и пахал в течение 5 лет. Я читаю Библию, Евангелие, Коран, но впечатления от прочитанного не религиозные, а исторические.
2) В лагере были все несчастные, но среди несчастных были более человечные, более гуманные, родственные по духу, независимо от их склада ума и образования, за них иногда шел на «плаху».
3) Разочарования от хороших поступков были, когда они не удавались, были разочарования и неудачным исходом лечения.
Был случай и такой: сделал слепому больному операцию экстракцию катаракты, операция была удачной, зрение с очками +11,0 D = 90%. Больному изменили категорию и на материк не вывезли. Он на меня обижался, что я своей операцией не дал возможности уехать на материк. Я посчитал себя в данном случае виновным... Были и другие подобные явления.
4) Лоскутов и блатные.
В лагере было не много людей, которые вкладывались бы в нормальные тесты. Благодаря действию почти непрерывному отрицательных эмоций, люди делались, а некоторые и до лагеря были больны разными неврозами, психозами и психостениями, шизофреники, блатные большинство таковыми были. В условиях воли они почти все не квалифицированные рабочие, социальные условия общие, среда, семьи. Многие из них пришли в социальный мир тринадцатым поросенком, а сосок только 12. В связи с этим я и не разнил больных на блатных, бытовиков и политических, которых в сущности и не было, кроме ярлыка, приклеенного МВД, и которые считали себя ошибочно посаженными.
«Навару», как Вы знаете, я от них не имел. Но убийство среди них приходилось иногда прекращать. Все же эти, в большинстве неграмотные люди, бунтовали против лагсистемы, оказывали какую-то помощь, если кто из них попадал в беду, а ведь у нашего брата этого не было?..
5) Между больными з<аключенными> и в<ольнонаемными> у лечащего врача не должно быть разницы. Желания больных: 1) выздороветь, 2) з<аключенных> в большинстве получить удлиненное освобождение, отдохнуть, выспаться, а может, получить пайку продуктов, что одновременно по запискам врача из ларька отпускали за н<аличный> расчет, 3) больные в/н тоже в большинстве желали получать б<ольничный> лист, отдохнуть, сделать какие-либо свои дела.
Продление освобождения от работы субъективно решается врачом. Для в<ольнонаемных>, если принимает врач-з<аключенный>, за продление (отпуска) освобождения он не отвечал, фактически и юридически он не должен их «обслуживать», но моральную ответственность врачебную и человеч<еский> долг должен был нести за з<аключенных>. Л<ечащий> врач з/к отвечал: карцером, отправкой на лесозаготовку, в забой, лишением быть использованным на работе по специальности. Если л<ечащий> врач з<аключенный> будет думать усердно о своих наказаниях, и он будет придерживать от офиц. освобождений, он для больных становится вредным, страх — страшная, вредная сила. Появятся много случ<айных> смертей в забое, и его также снимут, только после гибели 5–10 человек или более людей. Тот, у кого больше освобождений в процентах на случаи поверки м<едицинской> комиссией, должен доказать, что освобождены были правильно те, которые вчера остро нуждались в освобождении...
6) Лагерники на севере и на юге. Заключение — это иной мир, мир ожидающий: смерть каждую зиму, не огражденные «законами» от произвола, насилий, неожиданностей (собирайся с вещами), лишены условного права, они познали, как Адам с Евой, добро и зло. Я лично себя считал таким же, как и все заключенные. В<ольнонаемные> — это люди, познавшие пока только «добро»...
7) Лоскутов и женщины. Большой святости не было. Женат я был 28 лет на 4 курсе института в 1934 г. Когда меня взяли в армию, жена осталась на стар<ом> месте в гор. Ярцеве. У меня была большая семья, моя дочь, отец жены и сестра, двое сирот-племянников, иногда находилась и моя мать. В 1936 г. меня посадили. Колымские ухаживания Вам известны.
8) Я не могу ответить, что воспитывало меня в жизни. Больше село и наблюдение за поведением других людей из разных социальных слоев.
9) — отвечено в 5-м вопросе.
10) Подарков и благодарностей, их было не так много, как казалось со стороны, и большинство это были продукты: сахар, чай, конфеты, масло, но это все поступало на «общий круг». Привычки Кроля[174] у меня не было — копить.
11) О карьере, как личной — лагерной, так и врачебной, — я, по-моему, и не думал в то время (специфика условий).
12) К начальству я по личным вопросам и вообще почти не обращался. «Доктор» был лучше других, умней, и в то время другой бы на его месте был бы хуже, все шло по закону инерции, это инерция действовала на нас, з<аключенных>, и начальство.
14) Лоскутов и долг. Долг, как врача, так и человека: помочь нуждающемуся по возможности. У меня, может, это бывает чаще, а у других реже. Благодаря, вероятно, некоторым особенностям. Глазные больные — это более обездоленная частица населения, и это чувство помощи — углубляется у окулистов. (Вам не приходилось встречать трахоматозные семьи?)
15) За других мне думать особенно не нужно было, нужно думать лишь о том, что человек желает в настоящее время и какие <могут> возникнуть из этого следствия. Пример: 1) Вы просите справку о работе на пр