Автор немного графоман, но это, повторяю, не порок, Леонов тоже графоман.
Не Лютер казнил своих бывших единомышленников, а Кальвин — Сервета.
Не «термометр», «барометр» революции — таково было тогда ходовое кодовое слово.
О всех колымских страницах. Колыма — это более серьезное предприятие, чем кажется автору, — и суть не уловлена.
И Сермукс и Афанасьев могут благословлять из гроба автора за такие воспоминания.
Вот и все. Вычеркнуть стихи и замаскировать всякое родство своей прозы со стихами — и собственными и чужими — всякими.
Не следует к стихам относиться так серьезно. Стихи — это боль, мука, но и всегда — игра. Стихи убивают людей, которые относятся к ним серьезно. Жизнь в стихах, по рецептам стихов противопоказана людям. Стихи — это античеловеческое мероприятие, скорее от дьявола, чем от Бога.
Человек должен быть сильнее стихов, выше стихов, а поэт — обязательно. Автору следует знать, что стихи не рождаются от стихов. Стихи рождаются только от жизни.
Повесть написана в возрасте, когда автор понял, что из всех действующих лиц — живых и мертвых — писатель именно он, она, и доказал это.
<1973>
Вскоре Варлам Тихонович уезжает в Коктебель, и я провожаю его на вокзале.
Мы как-то отдаляемся друг от друга... Его письмо 1974 г. перед отъездом в Коктебель полно поручений и забот — это понятно, ведь первая дальняя поездка после 1953 года. Он волнуется, как уехать, как доедет, но все равно полон решимости реализовать льготы Литфонда, ведь в 1973 году он вступил в Союз писателей.
13 октября 1974 г.
Ирина Павловна!
Я еду в Коктебель не для того, чтобы тревожить тени Волошина или Грина, или, скажем, Овидия Назона, а также и деятелей ракетостроения.
Я хочу просто ощутить собственной кожей — будет ли там писаться столь же продуктивно, как и в каменной городской Москве. Если да, то можно будет будущей весной с началом купального сезона уехать туда. Плавать, опережая Серебряный Бор. Если нет — в Крым я больше не ездок.
К сожалению, как это всегда бывает при реализации всяких заоблачных планов — меня ждёт ряд сюрпризов:
1) с половины октября поезда на Феодосию ходят не два раза в день, а один раз через два дня. Самолетных рейсов в Феодосию нет — как было бы в Симферополе. Такое резкое изменение расписания сразу привело к пробке при заказе билетов — бой у предварительной кассы на Курском вокзале — еще тот бой! Билет в одну сторону! Никаких обратных рейсов! Схватки у касс напоминают Магаданские, Оймяконские бои, — никаких купейных! Благодари за плацкартные!
2) Поезда только по четным числам! Я купил на 14 число, вместо 15 (или 16) с расчетом на то, что точно такая картина знакома Дому творчества, и они примут и раньше на сутки. И автобус пришлют. А в крайнем случае — я переночую в Феодосии. В моей жизни тысячу ночей проспал я на вокзалах. Если вписать лишний город в этот список, то это только плюс — и городу, и мне, и миру.
Но, конечно — все транспортные беды впереди и кончатся, очевидно, только с возвращением в Москву — пришлось взять поменьше вещей, чем мне хотелось. Я напишу оттуда, как всё сложится. И прошу получить по рецептам лекарство в установленные сроки, я забыл предупредить П. А.[385] о своём отъезде за три дня — сюрпризом.
Благодарю, с уважением, В. Шаламов.
Коктебель, 20 октября 1974 г.
Ирина Павловна.
Все мои надежды сбылись. Здесь оказалось даже лучше, чем мог предполагать, и я уже написал немало стихов, не выбиваясь из своего рабочего ритма.
Прозы еще не трогал, но чувствую, что и с прозой дело пойдет.
Кавказ мне был всегда неприятен, а в Крыму я никогда не бывал. Это — совсем, совсем другой климат. И по дыханию, по самочувствию, и по легкости входа в работу, при уверенности в ее разгаре при отличном настроении. Голова не кажется тяжелой ни одного часа.
Не могу без омерзения вспомнить Сухумской бухты, где плавают трупы мертвых кошек, и кажется, волны выносят на берег какую-нибудь дрянь.
Здесь кошек много, лежат в кустах, ходят неспешно, чистенькие, опрятные, как всё татарское, всё мусульманское.
Загорал в Сухуми я хорошо, но как-то неприятно, как бы насильно. А здесь я загораю в брызгах пены соленой. Купаюсь с утра, пока вода еще теплая. Вчера был штиль полный, и я подальше плавал.
Коктебель — это маленькая бухта. В ней нет чувства океана — этой дерьмовой вечности. Море — здесь не такой уж большой хозяин, как в какой-нибудь бухте Провидения, да и не в Сухуми тоже. Если море и стучит всё же ежедневно в Коктебеле в полукруглую бухту берега, ревет затем, чтобы человек не забывал, что, кроме Коктебеля, есть и другие места, более худшие.
Море здесь — многоцветно и совсем не похоже на мрачное, серое, угрюмое море Охотска и на серо-синий сухумский берег.
Здесь море — светло-зеленое, белое, черное, синее, красное, желтое, темно-зеленое. Всё это переливается друг в друга на твоих глазах.
Галька на пляже тоже пестра и многоцветна.
Здесь есть галерея Волошина, но я пойду туда в самый последний день, чтобы не портить собственного взгляда. Здесь много экскурсий — в Бахчисарай, в Судак, в Новый Свет, в Севастополь, в Феодосию. Мысленно начертил все свои крымские дороги.
Питание здесь прекрасное, четырехразовое, правда это — кузница здоровья скоростным методом, находиться в столовой сверх положенных часов — даже минут — не дают.
Этот метод в кузнице здоровья я охотно одобряю и следую всем правилам. Глотать я еще не устал.
Оказалось, что важно быть членом Союза писателей — в этих Литфондовских путевках много градаций, но я иду по высшей форме, как элита этого дома творчества, и поэтому поселен в огромной комнате метров 20, да еще с такой же террасой, с шезлонгом, с креслами пластиковыми. В комнате письменный стол, диван, кровать, тумбочки. Всё с электрической подводкой. Мебель не модная, но добротного славянского стиля. Дом — одноэтажный, так что у меня целое крыло. Важная новинка этого дома — отдельная уборная — новенький умывальник, только что пристроен к дому.
Правда, кран течет, но он ведь течет и в Чертанове. Тишина тут идеальная. Дом наш в десяти шагах от моря, от пляжа, от столовой.
Температура +20, воды +20 — так что я догнал лето. Мне очень плохо досталась дорога в купейном вагоне. Место по ходу поезда было перечеркнуто моими соседями, которые пьянствовали целый день, пока, упившись, не свалились на койки. Какой-то феодосийский шеф в заграничном костюме, а при нем его секретарь — анекдотчик, попроще и победнее.
На приглашение присоединиться к компании пришлось вспомнить Бакунина.
Зато в Феодосии не пришлось долго ждать, через 20 минут я был уже в Доме творчества. Возможность здесь обеспечивается самой администрацией, и таких, как я, без обратных билетов много. Шлю привет, с уважением. В. Шаламов.
Ирина Павловна!
В Коктебеле 26 октября 1974 года было 23 градуса тепла и безоблачное феодосийское небо. Вчера я ездил с экскурсией в Феодосию. Экскурсия тоже скоростная, как и здешний лечебный, или по-украински — ликувальный метод. Питание здесь тоже скоростное, и хотя пускают только во фраках и при галстуке за «ликувальные» столы — четыре раза в день по часу, и гонят назад всякого, кто опоздал.
С экскурсией (по числу мест в автобусе на тридцать шесть человек) были направленные, вернее, принятые на вокзал в Феодосию из рук шофера.
Экскурсовод спортивного типа, а так как в нашем автобусе трое безногих, два хромых, один безрукий, пять глухих, — все не могли успеть за бодрой скачкой экскурсовода.
Выехав в 9.30 из Коктебеля, группа «на всё про всё» в Феодосии успевает вернуться в Коктебель в 1.30 — к началу ликувального обеда.
Феодосия здесь, конечно, самая популярная, а вообще на базе Литфонда этого же Коктебельского берут заказы (и выполняют) по всему Крыму — и Керчь, и Судак, и Новый Свет, и Севастополь, и Южный берег — пароходно-пешие маршруты.
Час, проведенный в Коктебеле, стоит, наверное, года любого другого места.
Экскурсовод, естественно, скороговоркой работает на Айвазовского — кроме истории самого города. Предлагает он музей Грина (тем же скоростным способом), но я не пошел. Экскурсовод предложил или этот музей, или час полной творческой свободы своим клиентам. Все выбрали свободу, т. е. пошли на рынок, а я — в книжный магазин. Книгами Коктебель торгует довольно бойко, а на 24 октября было продано 5 книг «Д. П.» — 1974 г., что, кстати, большая продажа для такой книготорговой точки в Планерном.
Считаю, что Волошинскому Коктебелю не суждено конкурировать в истории и в географии с Планерным. В соревновании трех стихий — моря, неба и земли — выиграло небо — планеры, самолеты и ракеты.
И как бы ни было прекрасно зеленое коктебельское море, как ни глубока и заманчива шахта Карагаза, будущее не за ними, а за воздухом.
Никаких изданий об авторе поэм, посвященных тому, которое было подарено мне когда-то, — здесь нет в помине.
Каталог Волошина, выставки двухлетней давности, издан в 750 экземплярах, и купить, конечно, немыслимо. Зато Феодосия к своему 2500-летнему юбилею рискнула выпустить открытки тиражом 190000 экземпляров. Но не помогли и двадцать пять феодосийских веков — открытками этими завалены все магазины, хотя набор открыток хорош и дешев — десять открыток — 32 коп. Но 190000!!!
Вообще в музее Айвазовского представлены очень хорошо 60 замечательных акварелей. (А всего их более 200 у Марии Степановны[386] в доме). В музее Айвазовского — 500 картин хозяина. И ты наглядно видишь, что два различных мира, различных художественных мировоззрения и решения <тут>.
Конечно, в пользу Волошина.
Это выглядит, как удачная художественная диверсия — с убедительной победой территории классика и мариниста.