Современника четырех царей, свитского и светского господина.
Один — весь навар, весь поиск выносивший каждый день на бумагу свои художественные наблюдения, исследовавший каждую тень в морских волнах с помощью своего художественного дневника. И рядом с ним классика — Айвазовский, который рубал в парижских гостиных свои морские виды, не желая знать моря и нарубал 6666 картин. Пережив четырех царей, умер с кистью в руках в возрасте 83 лет 2 месяцев, создавая очередную картину, разумеется, с «сюжетом».
Я купаюсь каждый день с утра еще до завтрака. Вода теплая совсем. Тут есть пловцы разного вкуса: одни любят купаться в бурю — в волнах прыгать. Никому здесь купаться не запрещается. Шлю привет. В. Шаламов.
30 октября 1974 г., Коктебель.
Вчера я был на могиле Волошина. Принес туда от Зеленого залива и бросил свой камень за каменную изгородь, которой окружена могила. Это как бы клумба цветочная, но всё здесь — из камня.
В загородке камней немного, невысоко засыпано. И, наверно, ритуал был таков — чтобы каждый прохожий бросил свой камень, как бросают цветы и насыпают курган. Мой камешек надо повторить миллион раз, чтобы он занял какое-то место в этой просторной загородке, поднял общую ее площадь.
Смог туда зайти. Взял и себе с могилы несколько камней. У меня их целая минералогическая коллекция: 1) выбранные за красоту, 2) горсть случайных камней, 3) камни с волошинской могилы. Всё это, к счастью, камешечки и большого груза не составят.
Никто из отдыхающих не мог мне показать эту гору. <Тропу> показывали и служащие городские — несколько. Даже библиотекарша неуверенно указала. Но гардеробщица — сразу указала твердо. И, дождавшись сухого дня, — там глина, грязь, — я пошел не быстрым и не медленным шагом. И прибыл к могиле через все перекаты, провалы, мосты и овраги, ручьи и реки, крутизну и стремнины, обрывы и пропасти через 45 минут.
Обратно, вниз шел уже медленно. На эту дорогу ушло 1 час 15 минут.
Литфонд мог бы устроить экскурсии такие для каждой группы отдыхающих. Ведь картины его, акварели входят в феодосийский вояж или круиз, что ли. Всегда ведь есть менее морские и более горные дни.
Волошин умер от воспаления легких, так что мой упрек в неподготовленности пешеходного сердца — несправедлив.
Местный фотограф, который обслуживает тут отдыхающих, отказался снять могилу Волошина, хотя всё это я предлагал оплатить. Часа ходьбы не под силу.
Ветер, правда, там здоровый — прямо сбивает с ног у могилы. И отпугивает многих экскурсоводов.
Только написал это письмо и вдруг нахожу в почтовом ящике гостиницы письмо из ЦГАЛИ на свое имя. Вот здорово! Только этого мне для моего крымского блаженства и не хватало. Шлю привет. В. Шаламов.
31 октября 1974 года.
В Новом Свете мне, увы, наверное, не придется побывать до следующей своей поездки в Коктебель. Сырость и осень. Уже и купаться — холодна вода, я <надеваю> куртку, теплее одеваюсь.
Вот стихи:
В этом каменном крошеве
Поищу и найду:
Брошу камень в Волошина —
Халцедон на ходу.
Исполняю я весело
Погребальный обряд,
Над могилою Цезаря
Проходящий солдат.
Ухватив крепко за полы
Ветры тащат меня,
Чтоб я выполнил заповедь,
Повеление дня.
И минуту молчания
Отсчитаю свою.
Я ведь не для прощания
У могилы стою.
И продутый, пронизанный
Ста ветрами подряд,
Успокоенный бризами,
Возвращаюсь назад.
Москва, 2 марта 1975 г.[387]
Ничего, кроме любви и благодарности, в моем сердце не хранится.
Ирина Павловна.
Только что я совершенно неожиданно и случайно приобрел этот, столь необходимый мне двенадцатый номер «Иностранной литературы» с «Чайкой Джонатан»[388].
Поэтому прошу принять Вашу посылку назад и оставить у себя «Джонатана» с глубокой моей благодарностью за помощь, которая была мне нужна крайне срочно.
С глубоким уважением
В. Шаламов
Москва, 5 декабря 1975 г.
В 1976 году я расстаюсь с В. Т. «по взаимному согласию». Ю. А. Шрейдер предлагает ему для услуг по хозяйству какую-то женщину, и я с облегчением выражаю свое одобрение. Но время от времени он пытается меня вернуть. Присылает подарок — сумку, вспомнив о моем дне рождения.
Москва, 27 октября 1977 г.
Дорогая Ирина Павловна.
Получил Ваше письмо с большим волнением.
Конечно, я ничего не забыл, интересуюсь Вашей жизнью и жизнью Вашей семьи. Помню я, что мы не виделись более 3 лет, а не год, как вы пишете. Поэтому шаг для возобновления знакомства и дружбы должен быть следующим.
Вы приезжаете ко мне в любой удобный Вам день и час, и мы обо всем поговорим. Жду Вас.
С сердечным уважением В. Шаламов
Я хотел вручить эту книгу[389] Вам лично — ну, что ж не судьба. Шлю свои лучшие поздравления. 30 октября 1977 г. Шаламов
Посылает книжку «Точка кипения» с дарственной надписью: «Моему верному другу и товарищу с глубоким волнением».
Я также ответила ему письмом, и он пишет в ответ, что мы не виделись более трех лет (ошибается, прошел только год), и предлагает возобновить дружбу.
1978 год — опять меня зовет.
Москва, 2 марта 1978 г.
Был счастлив получить письмо к 2 марта.
Готов встретиться с Вами в любой удобный для Вас час.
С уважением и признательностью.
В. Шаламов
Он действительно хранил каждую мелочь, к которой я прикасалась: записку с песенкой, рисунок, стишок, «медведиков»... Песенки мои сопровождали меня всю жизнь. Я убирала, стирала, готовила, напевая о другой, далекой жизни, которая где-то была, ушла по другой тропинке от меня и потерялась, как девочка с пушистыми косичками. 2 марта — день нашего знакомства в 1966 г.
Москва, 9 марта 1978 г.
Почерк мой тороплив и плох из-<за> усталости, <когда> хожу.
Ира!
Если ты получишь это письмо — то как-то откликнись — мне надо знать.
Ты меня раз просила сказать, какие мои стихи относятся к тебе. И я читал эти стихи-близнецы.
Не все это в печать попало, конечно.
В «Точке кипения» твои два стихотворения:
1. Она ко мне приходит в гости...
2. Не суеверием весны... Написал осенью <о> твоем звонке.
Пусть будет мне всегда легка
Неосторожная рука,
Звонящая в звонок стиха,
Резка, разумна и гулка.
«Не суеверием весны» написана еще на Хорошевском шоссе <до 1972 г.>
«Она ко мне приходит в гости...» — на Васильевской, где я и сейчас живу.
Стихотворение «Она ко мне приходит в гости...» в высокой степени квалифицированное. И Ваше хранил всё, хранил след твоих рук, я берег даже лекарство, подушку с заплаткой на скорую руку.
Я все помню и благодарю судьбу за встречу с тобой.
В наших свиданиях, а ты на них за десять лет не опоздала ни разу, мне особенно памятна «Аптека», где мы виделись и зимой, и летом. Где я тебя всегда видел издалека по спуску с Песчаной.
Ну, целую.
Недавно я случайно заходил в эту аптеку — все повторилось.
В. Ш.
21 июня 1978 г.
И<рина> П<авловна>.
Не хочу нарушать сформулированного тобой закона о моей «сумкомании» и шлю очередные предметы «почтой», которые придут, наверное, позднее этого письма.
За твое письмо — благодарю. Я все, все помню, и рад сведениям о пионах.
Пришли мне твои новые песенки — они всегда были самыми настоящими в строгом смысле — стихами. Я песенки эти собирал, но сейчас под руками их нет.
Твои письма с Крымского берега у меня хранятся все. Но с Памира, из Таджикистана — у меня никаких писем нет. Почему же? Могла бы бросить открытку в каком-нибудь Душанбе.
Твое-то письмо я ждал и благополучно его получил, почтовые штампы — 18–19–20 — то есть вчера разорвал этот конверт на ходу — на Центральном телеграфе.
В<арлам> Т<ихонович> любил мои песенки, которые я напевала. Были веселые и грустные — мой милый маленький мир, который легко, как невидимое облачко, поддерживал меня в моей перегруженной заботами жизни.
Забота, забота, каждый день забота:
Уборка, стирка, варка, работа.
Нет ботинок, денег, долги, разводы.
И каплет время, и жизнь уходит.
И «отвлекательная» от повседневного быта:
И тихое бесстрашие покоя
Мне душу наполняет, словно ветер —
Свободный парус. Дальнею рукою
Мне машет друг, единственный на свете.
Одну или две песенки В. Т. записал в свои «Толстые тетради».
Я приходила к нему иногда, приносила еду, как он просил, следов уборки не было, зато были следы хищений: пропала пишущая машинка, книги, часть бумаг из архива.
Хорошо, что в это время самое ценное было уже в ЦГАЛИ, а перед отъездом в интернат В. Т. отдал и все остальное. Но лакуны в архиве есть: как теперь ясно, трудились не только сотрудники КГБ, но и «друзья».
Перед своей смертью Ю. А. Шрейдер принес в РГАЛИ чемодан рукописей В. Т. (маш. экземпляр) и всю свою переписку с В. Т. А инкогнито офицер КГБ передал часть архива В. Т. в Вологодскую картинную галерею. Эти части архива присоединены к фонду В. Шаламова в РГАЛИ.