— Полно, крепись, старина, — сказал Лантье, поднимая приятеля. — Возьми себя в руки.
Он налил ему стакан вина, но Купо отказался пить.
— Что это со мной? Вкус во рту такой, будто я меди нажрался… Это все из-за матушки, только я ее увидел, сразу почувствовал вкус меди… Мама, боже мой, мама, мама…
Он опять заплакал, как малое дитя, но все же выпил вина, чтобы залить огонь, горевший у него внутри. Лантье вскоре удрал под предлогом, что надо уведомить родных и заявить о смерти в мэрию. Ему необходимо было проветриться. Он шел не спеша, курил папиросу и наслаждался резким утренним холодком. Выйдя от г-жи Лера, он даже забрел в кондитерскую, заказал чашку горячего кофе и с добрый час просидел за столиком, о чем-то размышляя.
К девяти часам вся родня собралась в прачечной, ставни которой в этот день так и не открывали. Лорийе даже не прослезился, он зашел на минутку и, потолкавшись среди родственников с подобающим случаю выражением лица, вернулся домой, где его ждал спешный заказ. Г-жа Лорийе и г-жа Лера обнимали Купо и Жервезу и усердно прикладывали платок к глазам, утирая скупые слезинки. Но, метнув быстрый взгляд на умершую, г-жа Лорийе вдруг повысила голос: слыханное ли дело, чтобы возле покойника ставили зажженную лампу? Нужны свечи! И Нана тотчас же послали купить пачку свечей потолще. Упаси бог умереть у Хромуши, она вас так обрядит, что просто срам. Вот дуреха, даже не знает, как подступиться к покойнику! Неужто в своей жизни она никого не хоронила? Г-жа Лера отправилась к соседкам, чтобы попросить у них распятие; но вместо маленького креста она притащила огромный крест черного дерева с картонным раскрашенным Христом; он закрыл всю грудь мамаши Купо и, казалось, придавил старуху своей тяжестью. Затем стали искать святой воды, но ее ни у кого не оказалось; Нана пришлось бежать с бутылкой в церковь. Комнатка сразу преобразилась: на маленьком столике горела свеча, а рядом, в стакане со святой водой, торчала веточка буксуса. Что ж, теперь и людей принять не стыдно — все выглядит вполне прилично. И в прачечной полукругом расставили стулья в ожидании посетителей.
Лантье вернулся только в одиннадцать часов. Он наводил справки в бюро похоронных процессий.
— Гроб стоит двенадцать франков, — сказал он. — Если хотите заказать панихиду, придется приплатить еще десять. Ну, а за катафалк платят в зависимости от того, чем он украшен.
— Все это лишнее, — прошептала г-жа Лорийе, с недоверием и беспокойством поглядывая на родных. — Ведь мы не вернем мамашу с того света. Можно ли так сорить деньгами!
— Вы правы, я того же мнения, — согласился шляпник. — Но на всякий случай я справился о ценах… Скажите, что вы желаете, и после обеда я все устрою.
Разговаривали шепотом в полумраке прачечной, сквозь закрытые ставни которой пробивался слабый дневной свет. Дверь в маленькую комнатку была широко открыта, и из нее веяло глубоким покоем смерти. Со двора долетал детский смех: там девочки водили хоровод, освещенные бледными лучами зимнего солнца. Вдруг послышался пронзительный голосок Нана, удравшей от Бошей, под присмотром которых ее оставили. Она командовала подружками, и множество каблуков четко отбивали дробь по каменным плитам, а слова песни звенели как разноголосый птичий гомон:
У нашего у ослика
Копытце заболело.
Ему костыль хорошенький
Мадам купить велела,
А также башмаки, ки-ки,
А также башмаки!
Подождав немного, Жервеза сказала:
— Мы, понятно, не богаты, но должны все сделать как полагается. Что ж из того, что мамаша Купо нам ничего не оставила? Неужели мы закопаем ее в землю как собаку… Нет, надо отслужить панихиду и заказать приличный катафалк.
— А платить кто будет? — резко спросила г-жа Лорийе. Только не мы — на прошлой неделе мы и так потерпели убытки; да и не вы — у вас ломаного гроша за душой не осталось… А уж кому, как не вам, следовало бы знать, куда заводит желание пустить пыль в глаза!
Обратились к Купо, но он только отмахнулся, пробормотал что-то невразумительное и тут же снова заснул, прямо на стуле. Г-жа Лера обещала заплатить свою долю. Она была согласна с Жервезой, надо все сделать как полагается. Тогда обе женщины принялись высчитывать на клочке бумаги стоимость похорон; в итоге получилось франков девяносто, потому что после долгих препирательств решили заказать катафалк, украшенный узким ламбрекеном.
— Нас трое, — сказала в заключение прачка, — значит, с каждого придется по тридцати франков. Авось не разоримся.
Но тут г-жу Лорийе взорвало.
— С меня вы ни шиша не получите, слышите, ни шиша! Дело не в тридцати франках. Да будь у меня хоть сто тысяч, я ничего бы не пожалела, только бы воскресить мамашу… Но я не люблю, когда люди форсят. У вас есть прачечная, и вы привыкли задирать нос перед соседями. В этом мы вам не пособники. Мы не из таких… Делайте что угодно. Украшайте катафалк хоть перьями, если на то пошло.
— Мне от вас ничего не надо, — ответила в конце концов Жервеза. — Я готова себя продать, лишь бы совесть у меня была спокойна. Я кормила мамашу Купо без вашей помощи и похороню ее тоже без вас… Один раз я уже выложила вам всю правду: я кошек голодных подбираю, а уж вашу матушку и подавно не брошу.
Тут г-жа Лорийе заплакала, и Лантье пришлось успокаивать ее, не то она ушла бы домой, В комнате поднялся такой крик, что г-жа Лера начала громко шикать и прошла на цыпочках в соседнюю комнатку; там она с тревогой поглядела на покойницу, словно опасаясь, как бы та не очнулась и не услышала шум ссоры. В эту минуту дети во дворе опять запели, а визгливый голосок Нана заглушал все остальные голоса.
У нашего у ослика
Животик заболел.
Ему набрюшник тепленький
Мосье купить велел,
А также башмаки, ки-ки,
А также башмаки!
— Боже мой, до чего же надоели эти девчонки со своим пением, всю душу вымотали, — сказала Жервеза, обращаясь к Лантье. Ее трясло как в лихорадке, и она чуть не плакала от горя и досады. — Да уймите же вы их, нашлепайте Нана и отведите ее к Бошам.
Госпожа Лера и г-жа Лорийе ушли завтракать, пообещав скоро вернуться. Супруги Купо сели за стол и через силу поели колбасы, опасаясь даже громко стукнуть вилкой. Они были подавлены, выбиты из колеи, казалось, бедная мамаша Купо навалилась им на плечи и заполнила собой прачечную. Все в доме перевернулось вверх дном. С раннего утра близкие без толку суетились и чувствовали себя разбитыми, точно после попойки. Лантье тут же ушел в бюро похоронных процессий, захватив тридцать франков г-жи Лера и шестьдесят франков Купо, которые Жервеза заняла у кузнеца, прибежав к нему, словно помешанная, с непокрытой головой. После завтрака стали приходить соседки — их уже давно разбирало любопытство, они поднимали глаза к потолку, жалобно вздыхали и, проскользнув в комнатку мамаши Купо, крестясь, разглядывали покойницу и кропили ее святой водой; затем они усаживались в прачечной и без умолку болтали об умершей, часами повторяя одно и то же. Мадемуазель Реманжу заметила, что один глаз у нее приоткрыт, г-жа Годрон упрямо твердила, будто старуха удивительно сохранилась для своих лет, а г-жа Фоконье никак не могла опомниться от изумления: всего три дня назад мамаша Купо пила кофе с молоком, она это видела собственными глазами. Слов нет, умереть недолго: ведь смерть не за горами, а за плечами. К вечеру всей семье стало невмоготу. Когда покойник долго лежит в доме, становится невыносимо тяжело. Правительству следовало бы изменить закон о похоронах. Оставалось ждать еще целый вечер, целую ночь и целое утро — право, этому не будет конца! Когда слезы высыхают, горе переходит в раздражение, и становится трудно сдерживать себя. Мамаша Купо, немая, застывшая, казалось, занимала все больше места, и от этого гнета некуда было деваться. Родственники, сами того не замечая, принимались за свои обычные дела и понемногу теряли почтение к умершей.
— Давайте перекусим все вместе, — предложила Жервеза г-же Лера и г-же Лорийе, когда они вернулись. — Нам слишком тоскливо одним, побудьте с нами.
Накрыли на гладильном столе. Смотря на тарелки, каждый вспоминал о пирах, которые здесь задавали. Вернулся домой Лантье. Пришел и Лорийе. Из кондитерской только что принесли пирог: Жервезе было не до стряпни. Едва все расселись, как явился Бош и сказал, что г-н Мареско просит разрешения войти. Домовладелец, очень важный, с огромным орденом в петлице, молча поклонился собравшимся и прямо прошел в маленькую комнатку, где преклонил колена. Человек он был набожный. Помолившись чинно, благоговейно, как священник, он осенил крестным знамением покойницу и окропил ее святой водой. Все присутствующие вышли из-за стола и стояли глубоко взволнованные. Покончив с делами благочестия, г-н Мареско вошел в прачечную и сказал супругам Купо:
— Я пришел получить свои деньги, вы мне должны за полгода. Можете уплатить?
— Нет, сударь, пока еще не можем, — пролепетала Жервеза, крайне раздосадованная тем, что разговор происходит при Лорийе. — Вы понимаете, у нас такое несчастье…
— Разумеется, разумеется, но ведь у каждого свои огорчения, — продолжал домовладелец, разводя своими огромными руками — руками бывшего рабочего. — Мне очень неприятно, но больше я ждать не могу. Если вы не уплатите за квартиру послезавтра, мне придется вас выселить.
На глазах у Жервезы выступили слезы, и она молча, с мольбой сложила руки. Решительно покачав большой шишковатой головой, г-н Мареско дал понять, что все просьбы бесполезны. К тому же грешно препираться у смертного одра. И он направился к выходу, пятясь от избытка благочестивых чувств.
— Извините, пожалуйста, что побеспокоил вас, — бормотал он. — Так послезавтра утром, не забудьте.
Проходя мимо комнатки мамаши Купо, он в последний раз почтил покойницу, преклонив колена перед широко открытой дверью.
Сначала закусывали наспех: как-то неловко было показать, что еда доставляет удовольствие. Но за десертом перестали торопиться: уж очень хотелось полакомиться всласть. Время от времени Жервеза или одна из ее золовок вставала из-за стола с полным ртом и, не выпуская салфетки, шла взглянуть, что делается рядом; когда же она возвращалась, дожевывая кусок, остальные смотрели на нее вопросительно, словно спрашивали, все ли там в порядке. Затем дамы стали утруждать себя все реже и реже, и о мамаше Купо вовсе забыли. Сварили целую кастрюлю очень крепкого кофе, чтобы легче было бодрствовать ночью. К восьми часам пришли Пуассоны. Их пригласили выпить по стакану кофейку. Тогда Лантье, все время наблюдавший за Жервезой, решил воспользоваться случаем, которого он ждал с самого утра. Разговор зашел как раз о свинстве домохозяев, которые приходят за деньгами, не считаясь с тем, что в доме покойник.