Том 68. Чехов — страница 102 из 305

^п.

Говоря в воспоминаниях о благожелательном и чутком отношении Чехова к мо­лодым писателям, Куприн воспроизвел, не называя имен, историю своего общения с Чеховым в ялтинский период. Под видом писем к одному начинающему автору он опубликовал письма к нему Чехова, а также ввел в текст очерка некоторые эпизоды, о которых писал Чехову сам (в письмах от мая и декабря 1901 г.). От литературного портрета Чехова, написанного Буниным, купринские мемуары отличала особая тепло­та и задушевность интонации. Очерк Куприна открывался лирическим зачином, в ко­тором отроческая грусть о разлуке с матерью перекликалась с переживаниями по поводу утраты Чехова.

В изображении Куприна Чехов предетавал человеком широких интересов, во­сторженным поклонником науки, внимательно следившим «за новыми путями, прола- гаемымй человеческим умом и знанием» (А. Куприн. Памяти Чехова.— «Чехов в воспоминаниях современников», стр. 499). Куприну была близка чеховская тема «сада», украшения земли свободным человеком и его «мысль о красоте грядущей жиз­ни», о гармоничном и полноценном бытии будущих людей.

В мировоззрении и творчестве Чехова Куприн подчеркнул такие близкие ему самому черты, как глубокий демократизм, уважение к маленькому человеку хорошее знание быта, психологии, языка самых различных слоев народа. Из чеховских требо­ваний к беллетристу Куприн не случайно акцентировал «объективность»письма,которая предполагает обязательное для художника уменье подняться над изображаемыми явлениями, «глядеть на них как бы с презрением, сверху вниз». Творческой манере Куприна был родствен тот «глубоко человечный объективизм», в котором Горький ви­дел отличительную черту произведений Чехова (М. Г о р ь к и й. По поводу нового рассказа А. П. Чехова «В овраге».— Соч., т. 23, стр. 317).

Сборник «Знания» с воспоминаниями Куприна вышел в свет в начале 1905 г., а в июле, в день годовщины смерти писателя, была опубликована вторая статья Куп­рина «Памяти Чехова» (А. Куприн. Памяти Чехова.— «Наша жизнь», 1905, № 140, от2 июля). Написанная автором «Поединка» в накаленной общественной атмо­сфере лета 1905 г., эта статья в яркой публицистической форме ставила вопрос о Че­хове и современности. Обозревая прошедший со дня гибели Чехова «чудовищный, кро­вавый, бессонный и безумный» год войны, Куприн писал, что действительность подтвер­дила правоту социальных обобщений художника: в японской катастрофе были повин­ны та страшная отсталость низов и паразитизм верхов, о которых говорили произведе­ния Чехова. «С мукденских полей и сопок бежали, топча друг друга, в безумной панике: чеховский мужик, оголодавший, одичавший, ослепленный тьмою и рабством; чехов­ский мещанин, развращенный жизнью городских окраин; чеховское милое, доброе, нелепое, вымирающее, слабосильное дворянство, чеховский чиновник, офицер, интел­лигент, разъеденные ничегонеделанием, выпивкой, винтом, сплетней, самохвальством, пустотой и бесстыдной ленью. И это Вершинины пускали пули себе в лоб на батареях, и его Астровы сходили с ума, подавленные ужасами кровавого побоища» (там же). Че­ховский социально-политический анализ Куприн уподоблял медицинскому диагнозу: «Он (Чехов), как врач, вооруженный громадным знанием, чуткостью, хладнокровным опытом и необычайной наблюдательностью, вдумчиво прислушивался к течению рус­ской жизни и рассказывал нам о наших болезнях: о равнодушии, лености, невежестве, грязи, халатности, мелком зверином эгоизме, трусости, дряблости» ¹².

Куприн подчеркивал, что действительность «мрачного, тупого безвременья» опреде­лила краски чеховских полотен: «Нееговина, если эта русская.— й.Л"./жизнь в худо­жественном изображении выходила серой, тоскливой, низменной, неустроенной и дикой. Арестантского халата не напишешь кармином и берлинской лазурью». Не скрывая исторической ограниченности позиции Чехова, который «не доскаашал, что одряхлевше­му^...) больному всего нужнее недоступный для него свободный воздух и быстрые, силь­ные движения», т. е. освободительная борьба, Куприн подчеркивал социальный оптимизм Чехова, напоминал о его твердой вере в конечное торжество правды: «Мы вздохнем радостно могучим воздухом свободы и увидим над собою небо в алмазах. Настанет прекрасная новая жизнь, полная веселого труда, уважения к человеку, взаимного дове­рия, красоты и добра» («Наша жизнь», 1905, № 140, от 2 июля). Именно эту свободную ^ЭРУ Куприн считал тем временем, когда имя Чехова станет бессмертным.

В отличие от очерка 1904 г., во второй статье о Чехове нет попыток заглянуть в твор­ческую лабораторию писателя, раскрыть тайны его искусства. Но здесь дана общая характеристика стиля Чехова, его пейзажного мастерства, особенностей поэтической речи. Заметки о языке и стиле Чехова содержались также и в отрывкахиз записных кни­жек Куприна, опубликованных в связи с пятидесятилетием со дня рождения Чехова в 1910 г. (А. К у п р и н. О Чехове.— «Одесские новости», 1910, № 8018, от 17 янва­ря; А. К у п рин. Собр. соч., т. VII. СПб., 1912). По мнению Куприна, Чехов более чем кто-либо другой из классиков выявил великие возможности русского языка, не при­бегая к словотворчеству, лишь благодаря постоянному собиранию и накоплению ре­чевых богатств и упорной работе над словом. В образной форме сопоставлял Куприн стиль Толстого, эту «постройку, возводимую великанами», с «нежным плетением» прозы Чехова.

Опровергая ходячее представление о Чехове, как только о юмористе, «смешном писателе», Куприн говорил о трагической основе чеховского комизма, разделявшего общее «свойство русского юмора — таить в себе горечь и слезы». «Разве, в конце кон­цов, не трагичен образ чиновника, который нечаянно чихнул на лысину чужого гене­рала и умер от перепуга, или мужика, бессознательно отвинтившего рельсовые гайки на грузила и не понимающего, зачто его судят?». Эту характеристику чеховского юмора Куприн повторил и в одной из статей 1915 г. Ставя рядом произведения Чехова и страш­ные своей правдой картины Глеба Успенского, Куприн писал: «Нам вовсе не сме­шон покойный великий Чехов: помещик купается в реке в присутствии чопорной англи­чанки (...), мужик отвинчивает железнодорожную гайку, нужную ему как рыболовное грузило ...), земский врач, которого, больного тифом, вызывают спешно для прекра­щения дамской истерики» ¹³.

В статьях и выступлениях о Чехове¹⁴ Куприн не раз говорил о высоком нрав­ственном авторитете личности Чехова, чья жизнь, как и жизнь Гаршина и Глеба Успен­ского, была моральным образцом, примером для русского писателя. Явления лите­ратурного разброда, падение нравов писательской среды в пору реакции после 1905 г. Куприн готов был связывать с тем, что не стало Чехова: «Точно, вот, ушел он, и вместе с ним исчезла последняя препона стыда, и люди разнуздались ...) Конечно, здесь нет связи, а скорее совпадение. Однако я знаю многих писателей, которые раньше за­думывались над тем, что бы сказал об этом Чехов? Как поглядел бы на это Чехов?» ¹⁵.

• • *

В одной из бесед 1908 г. Толстой, противопоставляя Куприна современным писа­телям, которые «тужатся» и «выдумывают», говорил, что Куприн — «как бывало Че­хов — возьмет и нарисует картину так, что вы и обрадуетесь и задумаетесь...»

Определяющее воздействие на творчество Куприна чеховских идейно-художе­ственных принципов неоднократно отмечалось в критике¹⁶.

Вопрос о преемственных связях Куприна с Чеховым интересовал В. В. Воровско­го. В статье «А. И. Куприн» (1910) он писал, что этот художник более других совре­менников унаследовал «идейное настроение» Чехова, «насквозь пропитанное верой в то, что _плет через 200—300" жизнь станет прекрасной» (В. В. Боровский. Цит. изд., стр. 274). Сопоставляя произведения обоих писателей, Воровский выявлял свой­ственный им пафос «освобождения человеческого чувства» от «цепей рабства и пошло­сти». Однако Воровский был неправ, когда ограничивал протест Чехова и Куприна только сферой «внутреннего, духовного» освобождения личности, не указывая на со­циальные задачи, решенные создателем «Унтера Прищибеева» и автором; «Поединка». Общность Куприна и Чехова Воровский усматривал в том, что «оба они аполитики», ибо не вносят в свое творчество политических симпатий.

Неточным было и противопоставление Чехову-юмористу Куприна, который «всег­да серьезен в изображении жизни», «никогда не смеется». Среди многообразных худо­жественных форм купринской критики действительности имели место и юмористиче-

РАССКАЗ А. И. .КУПРИНА «В ЦИР­КЕ» (ОТТИСК ИЗ ЖУРНАЛА «МИР БОЖИЙ», 1902, № 1) С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ ЧЕХОВУ:

«Глубокоуважаемому Антону Павло­вичу Чехову, автор. 1902. 8 янв. СПб.»

В Kb IMII'Kb.

Литературный муаей Чехова, Таганрог

Допторг Луховнцняъ, ч.г-л» Яг^ :остоявяыкг ярачомъ при цирк!;, велГ.гь Арбузов) {■¹ 4*Ti.-v Несмотря на свой горбъ, я молоть быть именно р- л^н-твм» »гого недостатка, докторъ питалъ къ цирковимъ .рЪднщамъ. оструь И Htcio.ibKO смЬшиую для че­ловека em ВЬзрста любовь. Нргк;а. къ ого медицинской помощи прибегали въ mipst очень рЪдко. потим что вг этомъ Mipfc лЪ- '•атъ уши^ы, выводить изг обморочнаго состояв»* и вправляютъ вывихи своими собственным в средствами, передающимися пеиз- M'fcHFo изъ по*о.гЬя1я вг поколЪше. вероятно, со вреиенъ одим- Л1Йеквхъ нгръ. Гто, однако. Hi ыЪшяло ему Не пропускать пи одного вечерпяг» предгтавлешя, .'чать близко всЪхъ видающихся на-Ьзднвковг. акробатовъ и жонглеровъ и щеголять въ разговорахъ словечками. выхваченными изъ лексикона цирковой арены и ко­нюшни

Но в?ъ BCt-хъ лицей, причастннхъ цирку, а глеты и профес пональиые борцы вызывали у диктора Луховицына особенное вос- хигцен№, достигавшее рачп^ровъ настоящей страсти. Поэтому, когда АрбузОпъ освободившись отъ крахмальной сорочки и свавъ вяааиную фуфайку, которую обязательно носять Bit цирковые, остался голымъ до пояса, иаленымй докторъ отъ удовольств1я даже лотеръ ладонь о ладонь, обходя атлета со всЪхъ с.тороиъ и лю­буясь его огромнымь. выхолениымъ, блестящим*, гдно-ро:«1выиъ тЬломъ. съ pisso выступающими буграми твердыхъ. какъ дерево, мускулонъ.