Но, близкий Чехову по теме и жизненному материалу, рассказ Куприна завершался иными идейными выводами. Перспективы сближения интеллигенции с народом Куприн в условиях наступавшей реакции оценивал пессимистически. Интеллигентская мелюзга в рассказе — жалкая, опустившаяся, не нужная народу и не верящая в него. Как и студенту в одноименном рассказе Чехова, который думает, что «и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре (...) была точно такая же лютая бедность, голод (...) невежество, тоска, такая же пустыня кругом» (VIII, 346), герою «Мелюзги» Россия кажется страной без истории и без будущего: «...наш народ, каким был во время Владимира Красного Солнышка, таким и остался и по сие время. Та же вера, тот же язык, та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура» (Соч., т. IV, стр. 238).
Чеховскому студенту общение с народом открыло правду и красоту жизни, заставило поверить в ее высокий смысл. Не то в произведениях Куприна, написанных после поражения революции 1905 г., в пору тяжелых раздумий писателя в условиях реакции. Герои рассказа «Мелюзга» подавлены отсталостью и невежеством крестьянства. Те же настроения прозвучали в лирико-философском этюде Куприна «Попрыгунья-стрекоза» (1910), в котором мотивы рассказа Чехова «Новая дача» завершались пессимистическим выводом о враждебности народа культуре и ее носителям.
Наиболее близко в эти годы соприкоснулся Куприн с идеями Чехова в рассказе «Черная молния» (1913). Герой рассказа, лесничий Турченко—патриот и общественник чеховской складки, деятельный преобразователь родной земли. В самоотверженной работе по сохранению лесных богатств Турченко движут те же общественные интересы, что и Астровым, который «каждый год сажает новые леса и (...) хлопочет, чтобы не истребляли старых» (XI, 203). Тема леса звучит в «Черной молнии» как чеховская тема созидательного труда в мастерской природы, украшения земли руками человека. Подобно Астрову, купринский лесничий печется не о своем уезде, он мыслит масштабами всей страны, заботится о благе целого народа.
Как и в произведениях Чехова, история Турченко раскрывается на фоне уездного захолустья, где «ничего нет для ума и для сердца», где местные интеллигенты «быстро опускаются, много пьют, играют в карты(...) ничем не интересуются». Эта «сонная, ленивая, ко всему равнодушная, ничего не любящая, ничего не знающая провинция» изображена Куприным в острых, гротескных тонах.
Но чеховская художественная задача — возбуждать «отвращение к этой сонной, полумертвой жизни» (письмо Горького к Чехову, январь 1900 г.— Соч., т. 28, стр. 113) — была недостаточна для Куприна, современника нового этапа освободительного движения,— этапа решающих классовых битв. Однако эти требования новой эпохи не были осознаны Куприным, который в условиях нарастания пролетарской борьбы накануне Октября переживал глубокий идейный кризис, утрачивал связи с передовым искусством. «Черная молния» была одним из последних у Куприна произведений большой общественной темы. Вместе с тем этот рассказ явился И заключительным звеном в творческой перекличке Куприна с Чеховым18.
История общения Куприна и Чехова показательна для уяснения преемственных связей в критическом реализме XX в. Сближение с Чеховым и воздействие его творчества сыграло важную роль в развитии одного из самых талантливых демократических писателей этого времени. Куприн более других «знаньевцев» приближался к Чехову и благодаря тематическому и жанровому разнообразию своей прозы, и по психологической углубленности ее, и по заостренным формам критики действительности, включавшим сатиру и гротеск. Если писатели «Знания» изображали только ту жизнь, «какая есть», то Куприн вслед за Чеховым давал почувствовать также «жизнь, которая должна быть», проносил чеховскую мечту о свободном и гармоничном человеке будущего.
В отличие от тех «знаньевцев», которые, избрав чеховскую тематику, шли к натурализму (Чириков, Тимковский) или к импрессионизму (Зайцев), Куприн продолжал традиции Чехова в русле критического реализма. Творчество Куприна от «Молоха» до «Поединка», т. е. в пору наибольшего воздействия идейно-художественных принципов Чехова,— показывало жизнеспособность искусства критического реализма, питавшегося мощным общедемократическим движением эпохи 1905 года.
Современник первой русской революции, Куприн ощущал «нужду в героическом», писал о необходимости новых, по сравнению с чеховскими, форм художественного выражения, отвечающих новой эпохе. Публицистичность, гражданственный пафос, романтические краски в прозе Куприна говорили о воздействии Горького. Однако чеховские художественные принципы не утратили своего значения для Куприна. Став большим и самобытным писателем, Куприн не раз возвращался на своем пути к идеям и образам Чехова,
Ниже печатаются по автографам все сохранившиеся в архиве Чехова письма Куприна к нему (ЛБ, ф. 331 ед. хр. 48/80).
ПРИМЕЧАНИЯ
А. Куприн. Памяти Чехова. —«Чехов в воспоминаниях современников», стр. 503. См. также ниже в настоящем томе воспоминания Л. К. Федоровой. Это указание Куприна расходится с позднейшими его воспоминаниями, написанными по возвращении в СССР, в 1937 г., где он сообщал, что познакомился с Чеховым в Ялте, «кажется... в 1900 году»(«Известия»,1937, № 142, от 18 июня). Однако вряд ли воспоминания тридцатипятилетней давности более достоверны, чем свидетельство 1904 г. Ошибкой памяти представляется нам и упоминание М. П. Чеховой имени Куприна среди писателей, посещавших Чехова во время гастролей Художественного театра в Ялте в апреле 1900 г. (Мария Чехова. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. М., 1951). «Дядю Ваню», «Трех сестер», «Чайку» Куприн смотрел впервые осенью 1901 г. в Москве (см. письмо 2 настоящей публикации от декабря 1901 г.). В очерке 1904 г. (как и в воспоминаниях 1937г.) Куприн ничего не говорил о ялтинских постановках Художественного театра.
С. Д. Балухатый. Библиотека Чехова.— Сб. «Чехов и его среда». Л., 1930, стр. 246. Отклики Чехова на сборник «Миниатюры» неизвестны. Но можно предположить, что отмеченные в воспоминаниях Куприна нападки Чехова на банальные беллетристические приемы, на претенциозные подзаголовки были высказаны именно по поводу некоторых купринских миниатюр.
Этот рассказ был навеян тем же событием (самоубийство известной провинциальной актрисы Кадминой), что и написанная одновременно с ним одноактная пьеса Чехова «Татьяна Репина». Вряд ли Куприн знал пьесу Чехова (в 1899 г. она была напечатана Сувориным лишь в двух экземплярах: пьеса, изображавшая церковный обряд свадьбы, не могла быть пропущена цензурой). Но, по-видимому, ему была знакома нашумевшая драма А. С. Суворина того же названия, своеобразным продолжением которой и была чеховская пьеса.
Общее в стилистике Чехова и Куприна иллюстрировал (на примере «Ночной смены» и др. рассказов) П. Бицилли в статье «Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа».—«Ученые записки Петрова университета» (София), т. 38, вып. 6, 1942.
Чеховские мотивы в рассказе «Болото» отмечал Бунин (в статье «Перечитывая Куприна».—«Современные записки», Париж, 1938, № 67). Бунин был склонен усматривать в ряде произведений Куприна талантливую имитацию чеховской художественной манеры.
6 Среди писем Куприна к Чехову сохранилась газетная вырезка с рецензией на рассказ «Архиерей» («Новый рассказ А. П. Чехова». — «Биржевые ведомости», 1902, № 129, 14 мая. Подпись: А. И.). На вырезке помета Куприна: «Бирж. Вед.» и надпись его рукой: «Шлю глубокий поклон. А. Куприн». Как видно, Чехов успел получить посланную Куприным вырезку около 20 мая, до отъезда из Ялты в Москву. Автор рецензии, по-видимому, А. А. Измайлов, подписывавшийся инициала - ми «А. И.». В 1902 г. Измайлов не раз печатал свои рецензии в «Биржевых ведомостях». Так например, незадолго до статьи об «Архиерее», он поместил там отзыв о рассказах Скитальца («Биржевые ведомости», 1902, 8 мая, № 123). Оснований приписывать рецензию самому Куприну нет. Он не пользовался криптонимом «А. И.», в 1902 г. в «Биржевых ведомостях» не печатался (его произведения публиковались там позже, в 1913—1915 гг.). Язык рецензии также не дает оснований для такого предположения.
В воспоминаниях, написанных в 1937 г., Куприн относил встречу с Горьким к более раннему времени: «Впервые я виделся с Алексеем Максимовичем в гостях у А. П. Чехова. Было это в конце девяностых годов, 1898—1899, точной даты не помню, по выходе в свет первых томов его сочинений в издательстве Дороватовского и Чарушникова» (Архив А. М. Горького, МОГ 7-15-1. Частично опубл.: «Известия», 1937, № 142, от 18 июня). По-видимому, здесь такая же ошибка памяти Куприна, что и в дате знакомства с Чеховым.
Письмо Горького к Бунину от июля 1904 г.— М. Горький. Соч., т. 28, стр. 312,—О том же писал Горький в те дни и самому Куприну: «...сильно, очень сильно понравились вы мне вашей глубокой скорбью о Чехове!» («Горьковская коммуна», 1946, № 151, от 27 июня).
* Позже Андреев высказался против участия Куприна в сборнике («...души нет у Куприна — талант большой, но пустой»,— писал он Горькому 6 августа 1904 г.— Архив А. М. Горького, КГП 4-2-33). Но сам он своих обещаний не выполнил и воспоминаний о Чехове не написал.
Специальный чеховский сборник «Знанию» издать не удалось. Воспоминания Горького о Чехове вошли в «Нижегородский сборник» (1905).
А. Куприн. Памяти Чехова.—«Чехов в воспоминаниях современников», стр.506—507. Статья Куприна о Чехове вызвала злобное раздражение реакционеров. «Августейший поэт» К. Р., познакомившись с третьим сборником «Знания», записал в своем дневнике: «Прочел еще глупую статью Куприна „Памяти Чехова", в которой скончавшийся в прошлом году литератор выставляется „великим писателем", чуть не гением, обладавшим необыкновенно прекрасным слогом, и приводятся пошленькие подробности его домашнего быта, разные его далеко не остроумные словечки». Напечатанные в третьем сборнике горьковские «Дачники» К. Р. принял... за произведение Чехова, так как «они напоминают своей несуразностью, расплывчатостью и выражениемкаких-то непонятных стремлений, ДядюВажо", „Трех сестер" и „Вишневый сад"»(«Издневника КонстантинаРоманова».—«Красныйархив», 1931,№1 (44), стр. 133).