То же сравнение находим у Горького, который писал, что Чехов ходил по земле, «как врач по больнице: больных в ней — много, а лекарств — нет» (письмо к А. Н. Тихонову (Сереброву) 28 марта 1933 г. М. Горький. Соч., т. 30, стр. 294).
А. Куприн. Проказливый юмор (О рассказах актера Руденкова).—«Журнал журналов», 1915, № 26, стр. 10).— Примечательно, что Куприн здесь близко подошел к той характеристике, которую дал чеховскому юмору Горький: «...стоит только внимательно прочитать его „юмористические" рассказы, чтобы убедиться, как много за смешными положениями— жестокого и противного скорбно видел и стыдливо скрывал автор». «Почтеннейшая публика, читая „Дочь Альбиона", смеется и едва ли видит в этом рассказе гнуснейшее издевательство сытого барина над человеком одиноким, всему и всем чужим. И в каждом из юмористических рассказов Антона Павловича я слышу ...) безнадежный вздох сострадания к людям, которые не умеют уважать свое человеческое достоинство ... живут, как рабы...» (М. Горький. А. П. Чехов.— Соч., т. 5, стр. 427).
Кроме указанных выше статей, Куприн посвятил Чехову ряд лекций и выступлений (см. «Биржевые ведомости», 1915, № 15186, от 2 ноября; газ. «Баку», 1916, № 226, от 14 октября; «Вестник литературы», 1919, № 4, стр. 7).
«Одесские новости», 1910, № 8018, от 17 января.— Данное суждение Куприна о Чехове весьма близко к чеховской оценке роли Толстого в русской литературе. «Толстой стоит крепко,— писал Чехов в 1900 г.,— авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество (...) будут ... глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения»; «Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются» (письмо к М. О. Меньшикову от 28 января 1900 г.— XVIII, 313). Эти слова Чехова Куприн положил в основу своей статьи «Наше оправдание», написанной 8 ноября 1910 г., на другой день после смерти Толстого.
18 Е.Аничков. Рассказы «Знания».— В кн.: Евгений Аничков. Литературные образы и мнения. СПб., 1904; Ю. Александрович. После Чехова, т. I. М., 1908; Ю. Соболев. А. И. Куприн. — «Общестуденческий литературный сборник». М., 1910; Ф. Д. Батюшко в. Чехов и Куприн.—«Северные зори», 1910, № 8, от 29 января; А. Измайлов. Александр Куприн.— Сб. «Литературный Олимп». М., 1911.
Назовем хотя бы поручика Рябовича из рассказа Чехова «Поцелуй» (1887). Этот «маленький сутуловатый офицер в очках», «самый скромный и самый бесцветный человек в бригаде», погруженный в нелепые грезы,— предшественник Ромашова (каким он показан в первых главах «Поединка») и других «прапорщиков армейских» в военных рассказах Куприна. Бытовые зарисовки, эпизоды, типаж «Поцелуя», в котором, по словам современника, с «удивительной чуткостью ...) схвачен был самый дух и склад военной среды» (И. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове.— «Чехов в воспоминаниях современников», стр. 167), находят множество аналогий в таких купринских рассказах об армии, как «Поход», «Свадьба», «Прапорщик армейский», «Ночлег» и др.
Правда, сам Куприн соотносил в эти годы замысел своей повести «Яма», которую он тогда заканчивал, с рассказом Чехова «Припадок». Считая, что русская литература не сказала еще своей правды о «кошмаре проституции», Куприн делал исключение лишь для образа Сонечки Мармеладовой Достоевского и для этого чеховского рассказа. Но, отмечая впечатляющую силу картин «Припадка» (Соч., т. V, стр. 226), Куприн писал, что Чехов только «подошел» к теме проституции и, не зная этой жизни, отразил лишь ее внешнюю сторону.
Недооценка рассказа Чехова на страницах «Ямы» объяснялась тем, что в этой повести Куприн стремился к натуралистической описательности, считая детализованное, документально точное воспроизведение быта непременным условием правдивости произведения. Это суженное представление о правде в искусстве (столь повредившее Куприну в его повести) повлекло за собой не тйлько неверную оценку «Припадка», но и ошибочное суждение о недостаточном знании Чеховым крестьянской «души», которую писатель, якобы, «обошел стороной» (там же, стр. 73).
ПИСЬМА КУПРИНА К ЧЕХОВУ 1
Ялта. Середина мая 1901 г.[104]
Многоуважаемый Антон Павлович!
Оказалось, что вы уехали совсем не вовремя1: погода стала прекрасной, ветра нет, а в воде утром 14—15°, а вечером 16—17° В. Про воду несобственно к тому, что начал сегодня купаться и докупался до головной боли.
Четверть часа тому назад я встретил на набережной архитектора Сека- вина, который, помните, доезжал вас целые три часа. Он, правда, мой старый знакомый, т. е. мы были знакомы мальчиками, когда мне было лет 15, а ему 20. Я его спросил, зачем он к вам тогда приходил. Он очень обрадовался и снова рассказал мне эту идиотскую историю. Но как я ни старался ему объяснить нелепость его поступка (даже прибегал к разным сравнениям), он остался непоколебим. «У нас только и есть в России два либеральные писателя — Чехов и Потапенко, которые не побоятся высказать правду в глаза печатно». Жена у него удивительно, до смешного похожа на него, а сын — бледный мальчишка с разинутым ртом и оттопыренными ушами2.
Может быть,вы хотите знать ялтинские новости? Альтшуллер3 уезжает в Америку, а мать-дьяконица в Петербург. Она теперь все жалуется, что ее никто не понимает, а она «то есть это теперь должна скрывать в себе которые идеальные чувства», а если и полюбит, то «мужчину непременно инергическогО, то есть который мужчина полный инергии». Из этого видно, что наши розовые планы окончательно разрушены. Людмила Сергеевна Кулакова 4 тоже уехала к себе в имение, потому что воротился ее муж. Она в последнее время все ко мне приставала: как о ней думает Антон Павлович и какой он ее находит. Грешный человек — каюсь — я от вашего имени наговорил ей такую бездну лестных вещей, что и она ко мне стала гораздо благосклоннее.
У нас устраивается спектакль, где и я приму участие в роли Чубукова в «Предложении». Испрашиваю издали вашего благословения. Кстати о театре. Не поленитесь, Антон Павлович, написать мне, с убеждением ли советовали вы мне поступить в Художественный театр? Заранее говорю (может быть, это вам немного и не понравится), что как вы положите, так я и сделаю. В этом смысле и по отношению только к вам, я похож на тех курсисток, которые приставали к Горькому с вопросом — «учитель, как нам жить?» Не сердитесь на меня за это.
Если вы меня почтите ответом (адресовав его на вашу же дачу), это будет для меня праздник. Время от времени я захожу к вам. Евгения Яковлевна работает, а я раскладываю пасьянс.
И, пожалуйста, не бойтесь, что, получив от вас несколько строчек, я начну осаждать вас письмами. Я знаю, как вы заняты. Ваш всегдашний слуга
А. Куприн
P. S. Благодарю вас за пьесы и особливо за надпись на них5.
Чехов уехал из Ялты в Москву 9 мая 1901 г.
О визите этого архитектора к Чехову Куприн подробно рассказал в своих воспоминаниях о Чехове: «Было хорошее, но жаркое, безветренное летнее утро. А. П. чувствовал себя на редкость в легком, живом и беспечном настроении. И вот появляется, точно с неба, толстый господин (оказавшийся впоследствии архитектором), посылает Чехову свою визитную карточку и просит свидания. А. П. принимает его. Архитектор входит, знакомится и, не обращая никакого внимания на плакат: „Просят не курить", не спрашивая позволения, закуривает вонючую огромную рижскую сигару. Затем, отвесив как неизбежный долг несколько булыжных комплиментов хозяину, он приступает к приведшему его делу.
Дело же заключается в том, что сынок архитектора, гимназист третьего класса, бежал на днях по улице и по свойственной мальчикам привычке хватался на бегу рукой за все, что попадалось: за фонари, тумбы, заборы. В конце концов он напоролся рукой йа колючую проволоку и сильно оцарапал ладонь. „Так вот, видите ли, глубокоуважаемый А. П.,— заключил свой рассказ архитектор,— я бы очень просил вас напечатать об этом в корреспонденции. Хорошо, что Коля ободрал только ладонь, но ведь это — случай! Он мог бы задеть какую-нибудь важную артерию — и что бы тогда вышло?".— „Да, все это очень прискорбно,— ответил Чехов,— но, к сожалению, я ничем пе могу вам помочь. Я не пишу, да и никогда и не писал корреспонденций, я пишу только рассказы".—„Тем лучше, тем лучше! Вставьте это в рассказ,— обрадовался архитектор.— Пропечатайте этого домовладельца с полной фамилией. Можете двже и мою фамилию проставить, я и на это согласен...Или нет... все-таки лучше мою фамилию не целиком, а просто поставьте литеру: господин С. Так, пожалуйста... А то ведь у нас только и осталось теперь два настоящих либеральных писателя — вы и господин П." (И тут архитектор назвал имя одного известного литературного закройщика.) Я не сумел передать и сотой доли тех ужасающих пошлостей, которые наговорил оскорбленный в родительских чувствах архитектор, потому что за. время своего визита он успел докурить сигару до конца и потом долго приходилось проветривать кабинет от ее зловонного дыма. Но едва он, наконец, удалился, А. П. вышел в сад совершенно расстроенный, с красными пятнами на щеках. Голос у него дрожал, когда он обратился с упреком к своей сестре Марии Павловне и к сидевшему с ней на скамейке знакомому:
— Господа, неужели вы не могли избавить меня от этого человека? Прислали бы сказать, что меня зовут куда-нибудь. Он же меня измучил!» («Чехов в воспоминаниях современников», стр. 507—5,08).
Об И. Н. Алъпгшуллере— см. выше в примечаниях к письму Чехова к нему от 27 ноября 1898 г.
Людмила Сергеевна Кулакова (ныне — Врангель) — дочь С. Я. Елпатьевского. В настоящее время живет во Франции. В 1960 г. редакцией «Литературного наследства» были получены от нее 24 письма к ней А. И. Куприна, которые переданы в Отдел рукописей ЛБ.