сии», 1913, № 170, от 24 июля).
Следующей постановкой, нашедшей отражение в письмах Мейерхольда, был спектакль «В мечтах». Чехов познакомился с пьесой до премьеры (она состоялась 21 декабря 1901 г.), во время своего пребывания в Москве осенью 1901 г. Его замечания о пьесе в письмах к О. JI. Книппер содержат как будто похвалу, но как-то странно высказанную. «Пьеса Немировича будет иметь успех (...) Только следовало бы одновременно репетировать и „Мещан", а то после Рождества нечего вам будет играть, кроме Немировича»; «... пьеса Немировича будет иметь успех; он московский автор, и все, что он ни пишет, как раз по москвичам». После получения телеграмм о спектакле: «Успех был шумный? Ведь пьеса шумная, трескучая» (XIX, стр. 178, 182 и 202).
. Уже в этих фразах чувствуется, что Чехов, когда-то предвещавший Немировичу- Данченко будущность большого драматурга, возможный успех его новой пьесы связывал не с подлинной ценностью ее содержания, а с какими-то внешними факторами. «Немирович имел успех, я очень рад, это привяжет его к театру еще сильнее. Провал его пьесы, мне кажется, был бы провалом театра»,— пишет он (XIX, 205), вновь игнорируя достоинства самой пьесы. Всегда напоминавший актерам и режиссерам о важности переворота, «учиненного» ими в театральном деле, вселявший в Немировича- Данченко веру в правоту общего дела Художественного театра, когда тот в трудные минуты начинал падать духом, Чехов более других был уверен в прочности общественной репутации, завоеванной театром и его режиссерами.
Того страшного провала, которого боялись актеры, не случилось благодаря именно этой репутации. Это сознавал и сам автор пьесы, писавший Чехову, что это был успех театра и его прежний, т. е. успех автора «Нового дела», «Цены жизни» и других пьес (см. «Ежегодник МХАТ 1944 г.», т. I. М., 1946, стр. 142). Прогноз Чехова оправдался.
Сама же пьеса не могла удовлетворить зрителя МХТ, воспитанного на репертуаре Чехова, Гауптмана, Ибсена. Стремление автора показать в пьесе жизнь и страдания современных русских людей потонуло в надуманном сюжете, построенном на замысловатых взаимоотношениях героини с мужем и с талантливым ученым, в эффектных декорациях и костюмах, в массе живописных деталей, характеризующих тридцать два персонажа (не считая учеников и учениц певицы Занковской — матери героини, публики разных возрастов и положений, метрдотелей, официантов, телеграфистов). В пьесе есть князья, ученый-философ, режиссер, оперные певцы, видный политический деятель из иностранцев, жена крупного капиталиста—и мало простых людей.
Понимая, однако, что после Чехова, перевернувшего представление о сценическом и несценическом, нельзя строить пьесу на таких основах и, вольно или невольно, подражая Чехову, Немирович-Данченко ввел в пьесу ряд мотивов, как бы выхваченных из жизни, описанной Чеховым. Здесь и рассуждения типа вершининских («Русский человек проявляет свой гений, только когда ему есть нечего, а сытый он лежит на боку и мечтает»,— говорит певец Яхонтов), и разговоры о музыке, политике, любви, и неожиданные вульгаризмы в речи интеллигентных людей («Жениха не подцепила?» — спрашивает главная героиня свою двоюродную сестру, приехавшую из-за границы; «Хотел бы пошляться по свету»,— говорит Костромской, ученый), и Марфа Филатовна с самоваром и заботами по хозяйству, и стук льда, скалываемого дворником, и слезы героини в конце на фоне пения и слов князя о том, что «солнце непременно выглянет».
Но все это так же далеко от подлинного содержания чеховских пьес, как далек Костромской, с его холодноватым, рационалистическим складом ума и теорией жизни «в мечтах», от Астрова, или княгиня Вера, с ее желанием властвовать над человеческими душами, от чеховских трех сестер или даже Елены Андреевны.
Тонкий ценитель внутреннего драматизма чеховских пьес, умевший почувствовать в «Чайке» пульс современной русской жизни, оказался все-таки в плену внешних эффектов. И это не могло не отразиться на спектакле, подготовка которого принесла много страданий и автору, и режиссеру (Станиславскому), и актерам.
«Довелось мне видеть „В мечтах",— писал Чехову П. И. Куркин в январе 1902 г.— Много блеска. Пьеса залита светом. Сцена нарядна, как никогда. После сумерек и будничной прозы чеховских пьес попадаешь совсем в иной мир, как-то необычный для этой сцены. Нужно, чтобы сначала глаза привыкли к этому блеску юбилея, Эрмитажа и княжеской квартиры» (J1B). И когда в марте 1902 г. в газетах появились рецензии, писавшие о чеховском влиянии в пьесе, Чехов возмущался: «Какой вздо- рище»,— писал он (XIX, 259).
Об отношении актеров к пьесе, о трудностях, с какими шли репетиции, и о среднем успехе спектакля в целом много писала Чехову О. Л. Книппер, сразу почувствовавшая, что пьеса не понравится Чехову и будет ему чужда (см. ее письмо от 2 сентября
г., автограф.— ЛБ). Мейерхольд, сидевший с «сухой физиономией» на чтении пьесы 29 августа 1901 г. (письмо О. Л. Книппер к Чехову от 30 августа 1901 г.— «Переписка Чехова и Книппер», т. I, стр. 440), очевидно понял, что постановка этой пьесы уводит театр от его настоящего пути; он оказался в числе тех оппозиционно настроенных по отношению к режиссуре актеров, которые стали поговаривать, что пьесе не место в Художественном театре, и осведомлялись у О. Л. Книппер, не пишет ли Чехов обещанную комедию, т. е. будущий «Вишневый сад» (см. письмо О. Л. Книппер к Чехову от 18 декабря 1901 г., автограф.— ЛБ).
Вскоре после премьеры, на которой, во время первого действия, в зрительном зале слышались протесты, Мейерхольд был заподозрен в том, что подсадил в зал лиц, «ошикавших» пьесу (см. письмо Мейерхольда к Станиславскому от конца января
г., в котором он протестует против такого подозрения.—Архив Музея МХАТ). О солидарности Мейерхольда с той частью публики, которая была недовольна пьесой «В мечтах», свидетельствует его письмо к Чехову, написанное в конце декабря 1901 г., сразу же после премьеры. Основные недостатки пьесы, по мнению Мейерхольда,— безразличное отношение автора к буржуазии (точнее было бы сказать — увлечение внешней красотой буржуазно-мещанской жизни) и пестрота и красочность при незначительности содержания. Публика увидела в авторе пьесы ученика Боборыкина и была обижена за своих любимцев — Чехова и Гауптмана—таково место, отведенное пьесе Мейерхольдом в современной литературе. «... Получилось нечто похожее на роман г. Боборыкина — пестро, пожалуй, красочно, но поверхностно»,—писал и рецензент П.Р-с-в в «Русском листке» (1901, № 352, от 23 декабря).
В характеристике пьесы Немировича-Данченко, данной Мейерхольдом, есть все, что по существу сказал, только в отрывочных замечаниях, сам Чехов (между прочим литературные достоинства именно этого письма были отмечены Чеховым в письме к О. Л. Книппер). «Пестро, красочно»,— писал о пьесе Мейерхольд; «шумной и трескучей» — назвал ее Чехов. Чехов отметил и мещанский характер пьесы (XIX, 335) и, как мы видели, чуждость этого произведения его собственной драматургии.
Но в отличие от Мейерхольда Чехов понимал, что эта постановка — только эпизод в большом и сложном пути Художественного театра; и действительно, дальнейшее развитие театра определилось не этим спектаклем, а сближением театра с драматургией Горького (работа над «Мещанами» началась через неделю после премьеры «В мечтах») и постановкой «Вишневого сада». Мейерхольд же воспринял постановку пьесы Немировича-Данченко как измену театра Чехову и прежним идеалам. Поэтому так многозначительно звучат его слова в начале письма: «Пускай другие меняют свои увлечения художниками, как пиджаки,— тысячи таких, как я, останутся верными вам, Антон Павлович, навсегда».
Примечательна разница между первым и последним письмами Мейерхольда, написанными из Художественного театра. В первом — радостное ощущение своего единства с театром, связавшим свое творчество с творчеством величайших драматургов современности («Наш театр», «мы вас ждем» ■— обращается он к Чехову). В последнем же — ни слова о планах театра или о своих личных работах в театре. Не случайно «информационная» часть этого письма, кроме характеристики спектакля «В мечтах», обращена во внешнюю, нетеатральную жизнь. Возмущение пьесой Немировича-Данченко заслонило все остальные театральные впечатления, и Мейерхольд не сообщил Чехову ни о начале репетиций «Мещан», ни о роли Петра, порученной ему в этой пьесе. Зато сильны в письме глубоко личные признания Мейерхольда: «Я вами живу теперь, я должен поблагодарить вас за поддержку»,— пишет он, перечитывая произведения Чехова в издании Маркса, давая восторженную оценку его творчеству. От умевшего читать между строк Чехова не могло ускользнуть одиночество Мейерхольда в театре.
Критические нотки по отношению к режиссуре, характерные для Мейерхольда с самого начала его работы в театре, особенно усилились в этом последнем для Мейерхольда сезоне Художественного театра. Упрек (устами Чехова) в увлечении показом бытовых деталей в «Чайке», разочарование в «Снегурочке», недовольство товарищами- актерами, будто бы в отличие от него далекими от политики и общественных задач искусства, и, наконец, ощущение чуть ли не морального падения режиссуры в связи с постановкой «В мечтах» — все это носило характер принципиального расхождения с театром. Немирович-Данченко, тяжело переживая трудную полосу в жизни МХТ в конце 1901—начале 1902 г., был вынужден признать ряд направлений в театре, и в их числе — мейерхольдовское (см. Вл. И. Немирович-Данченко. Избранные письма. М., 1954, стр. 225).
Внутренний отход Мейерхольда от театра усилился его неудовлетворенностью своей личной работой, в частности незначительной загруженностью в ролях. Особенно тяжелы для него были месяцы, предшествовавшие реорганизации театра в новое товарищество пайщиков. Реорганизация, о которой было объявлено в газетах 17 февраля 1902 г., готовилась в исключительно нервной обстановке, усугубленной трудностями репетиционных работ над пьесой «В мечтах». «Вообще как-то тяжело в театре. Переживаем тяжелую полосу»,— писала О. JI. Книппер Чехову 18 ноября 1901 г. после одной из репетиций пьесы («Переписка Чехова и Книппер», т. II, стр. 78). В отличие от прежних лет новое «Товарищество деятелей Московского Художественного театра» предусматривало включение по выбору дирекции в число пайщиков актеров, что вызвало среди последних не только радость, но и тревогу. Разговоры о будущих переменах в театре особенно беспокоили «не основных», мало загруженных в репертуаре актеров.