Том 68. Чехов — страница 129 из 305

³.

Как уже было упомянуто выше, Чехов с неослабевающим интересом следил за , развитием студенческих волнений и имел возможность составить себе довольно пол­ную и точную картину происходящих событий. Подтверждением этого служит и пись­мо Чехова к И. И. Орлову от 18 Марта 1899 г. «Получаю много писем по поводу сту­денческой истории — от студентов, от взрослых; даже от Суворина три письма полу­чил. И исключенные студенты ко мне приходили ■(...) Кое-какие письма покажу вам при свидании» (XVIII, 114)

Следует обратить внимание на засвидетельствованный здесь самим писателем факт посещения его уволенными за участие в «беспорядках» студентами. Можно думать, что их рассказы о массовом исключении «неблагонадежных» студентов из разных университетов и других учебных заведений существенно дополняли то, что было ему известно из скудных газетных сообщений и из частных писем. А самое главное, в этих встречах Чехов мог наблюдать живых людей, представляющих передовую студенче­скую молодежь, мог непосредственно почувствовать их настроение, познакомиться с их мечтами и надеждами.

Существенным для нашей темы является вопрос не только о том, каковы были объем и формы доходившей до Чехова информации, но и о том, как же он сам расце­нивал эти события, на чьей стороне были его сочувствие и симпатия.

В самом раннем из дошедших до нас откликов Чехова на «студенческую историю»— в письме к И. И. Орлову от 22 февраля 1899 г.— сильнее всего звучит нота скепти­цизма: «Пока это еще студенты и курсистки — это честный, хороший народ, это на­дежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти са­мостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России об­ращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чи­новники, ворующие инженеры» (XVIII, 88). Несомненно, к этому же периоду надо отнести и сходные мысли Чехова, переданные в воспоминаниях С. Я. Елпатьевского: «В другой раз, по поводу беспорядков в Петербургском университете, в которых дея­тельное участие принимал мой сын, Чехов стал говорить, что эти бунтующие студенты завтра станут прокурорами по политическим делам, а когда я заметил, что в массе эти студенты, несомненно, будут больше подсудимыми, чем прокурорами, он прене­брежительно махнул рукой и не продолжал разговора» (С. Я. Е л п а т ь е в с к и й. Воспоминания за 50 лет. Л., 1929, стр. 304) ⁵.

Очевидно,Чехов в февральских событиях 1899 г., возникших по случайному по­воду и весьма неопределенных по целям, не увидел глубокого общественного содер­жания, способного поколебать усвоенное им еще в печальной памяти восьмидесятые годы неверие «в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невос­питанную, ленивую» (XVIII, 89). Для Чехова на этом этапе еще остаются скрытыми глубинные процессы вызревания революционных элементов, происходившие в народ­ных массах — крестьянских и пролетарских. И он еще продолжает исповедовать уто­пическую веру во всемогущество науки, культуры и в силу отдельных личностей, которым суждено будет изменить строй русской жизни. В том же письме к Орлову он отчетливо декларировал эту веру: «Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям,— интеллигенты они или мужики,— в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается впе­ред и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т. д. и т. д.,— и все это делается помимо проку­роров, инженеров, гувернеров *, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что» (XVIII, 89).

В студенческих волнениях 1899 г. Чехов увидел однако и другую сторону: ему было понятно, что затяжной характер и размеры этих событий были вызваны в значи­тельной мере грубым и деспотическим поведением властей, безудержным произволом полиции, страхом самодержавия перед призраком революции. В уже цитированном письме к Орлову от 18 марта он писал: «По-моему, взрослые, т. е. отцы и власть иму­щие, дали большого маху; они вели себя как турецкие паши с младотурками и софтами, и общественное мнение на сей раз весьма красноречиво доказало, что Россия, слава богу, уже не Турция» (XVIII, 114).

О том же Чехов писал Суворину 2 апреля 1899 г.: «В Харькове публика устраи­вает на вокзале проезжающим студентам овации; в Харькове же возбуждение по по­воду дела Скитских⁸. Гони природу в дверь, она влетит в окно; когда нет права сво­бодно выражать свое мнение, тогда выражают его задорно, с раздражением и часто, с точки зрения государственной, в уродливой и возмутительной форме. Дайте свободу печати и свободу совести, и тогда наступит вожделенное спокойствие, которое, правда, продолжалось бы не особенно долго, но на наш век хватило бы» (XVIII, 127).

За месяц до этого, откликаясь в письме к Суворину на напечатанные в «Новом времени» его «Маленькие письма», вызвавшие сильное возмущение в обществе, Чехов осудил эти «Письма», исходя опять-таки из мысли о царящем в России произволе: «Получаются письма из Петербурга, настроение в пользу студентов. Ваши письма о беспорядках не удовлетворили,— это так и должно быть, потому что нельзя печатно судить о беспорядках, когда нельзя касаться фактической стороны дела. Государство запретило вам писать, оно запрещает говорить правду, это произвол, а вы с легкой душой по поводу этого произвола говорите о правах и прерогативах государства,—■ и это как-то не укладывается в сознании. Вы говорите о праве государства, но вы не стоите на точке зрения права. Права и справедливость для государства те же, что и для всякой юридической личности. Если государство неправильно отчуждает у меня кусок земли, то я подам в суд, а сей последний восстановит мое право; разве не долж­но быть то же самое, когда государство бьет меня нагайкой, разве я в случае насилия с его стороны не могу вопить о нарушенном праве?» (XVIII, 98)

Чем дальше развивались события, тем больше нарастал в сознании Чехова внут­ренний протест против произвола и деспотизма правящих кругов. Это, в конце кон­цов, стало определяющим мотивом в его оценке «студенческой истории». Подтвержде. ние этого, выраженное одним художественным штрихом, мы находим в письме его к Суворину от 19 августа того же 1899 г. из Москвы: «Недавно я ходил б университет к ректору просить, чтобы приняли студента из другого округа; студенту отказали, и сам я был принят чрезвычайно нелюбезно. Приемная ректора и его кабинет и швей­цар напомнили мне сыскное отделение. Я вышел с головной болью» (XVIII, 207). Таким своеобразным итогом заканчиваются имеющиеся в нашем распоряжении извле­ченные из переписки Чехова материалы, относящиеся к событиям 1899 г.

3

29 июля 1899 г. царским правительством были опубликованы «Временные правила об отдаче студентов в солдаты за учинение скопом беспорядков в учебных заведениях или вне оных». Этой мерой самодержавие возвращалось к временам Николая I, рас­считывая угрозой солдатчины подавить студенческое движение и восстановить спо­койствие в университетах. Но эти расчеты были опрокинуты жизнью в самом скором времени, при первом же применении «Временных правил».

В течение лета и осени 1900 г. в различных университетах начался новый подъем студенческого движения. Первыми сигналами к этому явились арест участвшков общестуденческого съезда в Одессе (в июне 1900 г.) и события в Киевском универси­тете в октябре—декабре того же года. По случайному поводу — студенчество было возмущено недостойным поведением в ресторане двух студентов-белоподкладочников — киевские студенты организовывали сходки, привлекавшие все больше участников.

Запретительные меры против этих сходок и репрессии против некоторых их участ­ников вызвали волнение среди студентов, требовавших уничтожения карцера и остав­ления в университете исключенных. Особенно бурная и многочисленная сходка со­стоялась 7 декабря, на ней присутствовало около 400 человек. На следующий же день министр народного просвещения телеграммой предложил попечителю Киевского учебного округа применить к участникам сходки 7 декабря «Временные правила». Это указание министра было выполнено специально созванным особым совещанием из представителей университетской администрации, жандармского управления и прокуратуры. 11 января 1901 г. было опубликовано правительственное сообщение о беспорядках в Киевском университете и об отдаче в солдаты ста восьмидесяти трех студентов. Вслед за тем в Петербурге были приговорены к солдатчине двадцать семь студентов.

Студенчество ответило на это забастовками и крупными политическими демон­страциями (19 февраля и 4 марта в Петербурге, И марта в Киеве, 23—26 февраля в Москве, 19 февраля в Харькове) ⁸. Новым для этого этапа студенческого движения было: заметное размежевание различных группировок внутри студенчества; выделе­ние сильного революционного ядра, в котором руководящую роль играли социал-де­мократы; установление связей с рабочими массами и с местными организациями РСДРП; поддержка рабочими студенческой борьбы, совместное участие студентов и рабочих в демонстрациях. Широкое освещение фактов студенческого движения 1901 г. и последующих годов давала ленинская «Искра», начиная с первого номера. Серьезное политическое значение вновь начавшейся борьбе студентов придавал В. И. Ленин, в работах которого за 1901—1903 гг. имеется много откликов на студенческое движение, в том числе две статьи, целиком посвященные этой теме: «Отдача в солдаты 183-х студентов» (Сочинения, т. 4, стр. 388—393) и «Начало демонстраций» (там же, т. 5, стр. 295—298).

В первой из названных статей Ленин следующим образом оценивал расправу правительства со студентами: «Это — пощечина русскому общественному мнению, симпатии которого к студенчеству очень хорошо известны правительству. И единст­венно достойным ответом на это со стороны студенчества было бы исполнение угрозы киевлян, устройство выдержанной и стойкой забастовки всех учащихся во всех выс­ших учебных заведениях с требованием отмены временных правил 29 июля 1899 года» (там же, т. 4, стр. 391). Далее Ленин говорит о необходимости оказать широкую под­держку студентам: «И все сознательные элементы во всех слоях народа обязаны отве­тить на этот вызов, если они не хотят пасть до положения безгласных молча