переносящих оскорбления рабов. А во главе этих сознательных элементов стоят передовые рабочие и неразрывно связанные с ними социал-демократические организации Студент шел на помощь рабочему — рабочий должен придти на помощь студенту» (там же, стр. 391—392).
Последующее развитие студенческой борьбы 1901 г. показало, как эти указания Ленина воплощались в жизнь и как само студенческое движение выходило за пределы требований академических свобод, выдвигая лозунги общеполитической борьбы с самодержавием. Подводя в декабре того же года некоторые итоги прошедшим событиям, указав на возобновившиеся демонстрации «в Нижнем, и в Москве, и в Харькове», Ленин писал: «Опыт прошлого года не прошел для студентов даром. Они увидели, что только поддержка народа и главным образом поддержка рабочих может обеспечить им успех, а для приобретения такой поддержки они должны выступать на борьбу не за академическую (студенческую) только свободу, а за свободу всего народа, за политическую свободу. Харьковский союзный совет студенческих организаций прямо выразил 8то уже в своей октябрьской прокламации. Да и студенты Петербурга, Москвы, Киева,
Риги п Одессы, как видно нз их листков u прокламаций, начали понпмать всю „бессмысленность мечтаний" об академической свободе при беспросветном рабстве народа» (там же, т. 5, стр. 296).
• — - Г н. к
Эти ленинские оценки фактов студенческого движения 1901 и последующих годов помогут нам в дальнейшем правильнее понять характер тех сведений, которые получал Чехов от корреспондентов, в большинстве своем не принадлежавших к революционным кругам русского общества. Самые статьи Ленина и номера «Искры» с материалами о студенческом движении не попадали непосредственно в поле зрения Чехова. Но мы
Dans la Vie
, К-
, ц zJ"
Lies Idylles
5TEINLEN
ч- с к nt dkssixs к\ COfl.kl'RS
WT-PROPOSDc Camilie de SRINTE-CROIX
FIHTIOV
H PIAZZA t'f C"
PARIS
S1 \ IN I T R1-:V, l.IBRAIRKS
КНИГА РИСУНКОВ СТЕПНЛЕНА (PARIS, 1901), ПОДАРЕННАЯ ГОРЬКИМ ЧЕХОВУ С НАДПИСЬЮ: «ДОРОГОМУ ДРУГУ АНТОНУ ПАВЛОВИЧУ ЧЕХОВУ НА ПАМЯТЬ М. ГОРЬКИЙ» Дом-музей Чехова, Ялта
имеем основание думать, что взгляды русской революционной социал-демократии на студенческое движение и на его связи с общереволюцпонным подъемом в стране в какой-то степени могли быть известными Чехову через посредство Горького, к оценке роли которого в этом вопросе мы обратимся несколько позже.
Первое за 1901 г. известие о студенческих делах мы находим в письме к Чехову академика Н. П. Кондакова от 2 января из Петербурга: «Вы спрашиваете, что здесь нового. Много и мало. Много пустого вздора, сутолоки, шума и мало толку. В университете 50 студентов исключено, хотя немногие совсем, на этот раз только за сходкп. В Киеве исключено до 500 человек, в основании неприличный студенческий скандал на Крещатике. Затем сходки и пр. И теперь ожидают сходок и опять исключений. Когда этому конец, ты, господи, веси!»
Крупный византинист и знаток древнерусского искусства, Кондаков был, разумеется, чрезвычайно далек от политики, и потому, естественно, в его сообщении зву- чпт брюзгливое раздражение непонятными для него происшествиями. Однако факты, им сообщенные, были достоверны: о киевских событиях, приведших вскоре к отдаче ста восьмидесяти трех человек в солдаты, мы уже упоминали выше; в Петербурге еще до того, как развернулись киевские события, было исключено из университета более
30 студентов, 12 других были подвергнуты «выговору с карцером» (см. «Красный архив», 1936, № 2, стр. 84).
Наибольшего напряжения события, вызванные сообщением 11 января о киевских студентах, достигли в конце февраля — начале марта. За это время среди писем к Чехову мы находим только одно короткое упоминание о студентах. 23 февраля профессор Киевского университета А, А. Коротнев, близкий знакомый Чехова по Ницце, в приписке к письму коротко сообщал: «Студенты затихли и, увы! эта тишина есть выражение крайней апатии, не шумят, но и не учатся».
Два месяца спустя Коротнев в письме от 20 апреля 1901 г. еще раз вернулся к создавшемуся тогда положению в Киевском университете. Нужно напомнить, что после демонстрации 4 марта в Петербурге и вызванной ею сильной революционной волны, охватившей многие города империи, правительство сочло необходимым сделать вид, что оно отказывается от политики крайних репрессий: в апреле действие «Временных правил» было приостановлено, министром народного просвещения на место убитого студентом Карповичем Боголепова 9 был назначен генерал Ванновский, в высочайшем рескрипте на имя которого предлагалось вложить «сердечное попечение» в дело воспитания юношества (см. заметку в «Искре», 1901, № 4, май) 10. Об этом внезапном повороте в действиях властей и писал Чехову Коротнев: «Право, как-то гнусно и пошло кругом. И как все меняется, сообразуясь с условиями: вчера солдатчина, террор, а сегодня все либеральничают и уже вполголоса говорят о конституции. Какая все это гадость! Молодежь тоже совсем свихнулась, окончательно изболталась, почему и занимается политикой. С сентября университеты превратятся в политические клубы и тогда прощай наука».
Далекий от политики профессор возмущается маневрами правительства, но ему остается чуждым и непонятным смысл студенческого движения,— он видит в нем лишь досадную помеху учебным занятиям.
Почти такое же непонимание происходящих событий и причин, их вызвавших, обнаружил и другой корреспондент Чехова, видный петербургский врач Н. Н. Реформатский. 31 марта 1901 г. он писал Чехову, что «недавние события» в Петербурге «не давали места спокойному течению жизни», жаловался на «атмосферу тяжелую», в результате которой у одного из его товарищей — врачей «появился бред преследования», а у какой-то девицы, служащей в Думе, «при виде солдат, действующих нагайками», «был случай острого помешательства». Размышляя над причинами «всех недавних историй», этот гуманно настроенный врач приходил к выводу, что «раздражение молодежи создавалось искусственно, намеренно. Можно было бы иначе сделать, и не было бы печальных картин». И он возлагает надежды на то, что правительство действительно откажется от применения силы, чем и достигнет умиротворения. Заканчивая свое сообщение, он писал: «Теперь все в уповании, что Ванновский утихомирит дело студенческое, надеются на новый университетский устав, в котором будет изъято временное правило об отдаче в солдаты ..'. Анрепа11 и Мещанинова называют товарищем министра н их одобряют» 12. Заметим, что названный здесь Мещанинов, до этого занимавший должность начальника тюремного управления, был действительно назначен товарищем министра народного просвещения. По поводу этого «Искра» иронизировала, что помогать бравому генералу Ванновскому в проведении политики «сердечного попечения» будет бывший тюремщик.
Гораздо более содержательными и значительными были те письма, которые Чехов получал от людей, близких к революционным кругам, глубже понимавших смысл происходивших событий, непосредственных свидетелей или даже участников их. 4 марта произошла демонстрация у Казанского собора и массовое избиение ее участников полицией и казаками. 6 марта в газетах было напечатано официальное сообщение об этом. А уже 8 марта недавно познакомившийся с Чеховым через Горького редактор журнала «Жизнь» В. А. Поссе писал Чехову из Петербурга:
«Спешу ответить, глубокоуважаемый Антон Павлович, на ваше милое письмо. На душе так тревожно, мысли несутся в голове с такой лихорадочной быстротой, что трудно написать связное письмо. Серьезное теперь время, очень серьезное! Масса сосредоточенного страдания. Горький здесь и страшно волнуется. Сегодня уезжает в Нижний. Театр отступил на задний план, но все же ваши „Три сестры" смотрятся с захватывающим интересом.
Сквозь все волнения, надежды и опасения нередко прорывается нетерпение поскорее прочитать ваш рассказ, предназначенный для „ Жизни ". Да, но о литературе говорить теперь трудно. Правительственному сообщению не верьте. Все было совсем иначе и несравненно ужаснее». И дальше Поссе коротко упоминает о нескольких убитых студентах и об избиении ряда литераторов (Н. Ф. Анненскогои др.). В заключение он обещает в другой раз написать о всех этих событиях подробнее — «теперь не в силах».
Обещанного письма Поссе так и не написал: в качестве лица, находящегося в связях с революционными кругами, он в числе ряда других «подозрительных» литераторов был вскоре арестован,— следующее письмо Чехову он послал 7 мая из дома предварительного заключения на Шпалерной.
Непосредственным свидетелем расправы на Казанской площади был В. Э. Мейерхольд, находившийся в то время в Петербурге с труппой Художественного театра на гастролях. По возвращении в Москву он написал Чехову взволнованное письмо (18 апреля 1901 г.), в котором выразил страстное стремление «пламенеть духом своего времени». «Я открыто возмущаюсь полицейским произволом, свидетелем которого был в Петербурге 4 марта, и не могу спокойно предаваться творчеству, когда кровь кипит и все зовет к борьбе (... Да, театр может сыграть громадную роль в перестройке всего существующего! Недаром петербургская молодежь так старательно подчеркивала свое отношение к нашему театру. В то время как на площади и в церкви ее, эту молодежь, бессердечно, цинично колотили нагайками и шашками, в театре она могла открыто выражать свой-протест полицейскому произволу». И дальше Мейерхольд рассказывает ставший позднее широко известным по книге Станиславского эпизод о реакции зрительного зала на спектакль «Доктор Штокман» Ибсена. «Общественное движение последних дней приподняло мое настроение, возбудило во мне такие желания, о каких я и не мечтал»,— заключает эту тираду Мейерхольд (см. полный текст этого письма выше, в публикации писем В. Э. Мейерхольда к Чехову)