ивать ли демонстрацию 8-го, в годовщину смерти студента Ливена, покончившего жизнь самоубийством в тюрьме в Москве в 1899 г.,— студент этот нижегородец, и его демонстративно похоронили в Нижнем. На сходке было решено демонстрацию не устраивать, а подать на имя министра народного просвещения петицию с определенными требованиями на счет освобождения киевских студентов от солдатчины и разбора дела о 4 марта. Петиция эта была редактирована по поручению собрания Алексеем Максимовичем. Вот эта местная причина».
В настоящее время материалы переписки Горького (см. Собр. соч., т. 28 и «Архив А. М. Горького», т. V. М., 1955) и архивных документов (см. статью А. Свободова «М.Горькийи студенческое движение 1901 г.»—«Каторга и ссылка»,№ 35,1927,стр. 68— 77) дают достаточно полную картину того, насколько прочными и многообразными были связи Горького с революционным студенчеством, которое все решительнее становилось на путь общеполитической борьбы, далеко выходящей за пределы узкоакадемических требований. В то же время Горький был тесно связан с растущим революционным подъемом в рабочих массах.
Среди близких Чехову людей Горький был, пожалуй, единственным человеком, который ясно представлял себе перспективу неизбежного нарастания революционной борьбы, приобретавшей общенародное значение. И если в письмах он не мог касаться этих тем, то не приходится сомневаться, что во время свидания 26 мая 1901 г., когда Чехов с женой побывали у него в Нижнем по пути в Аксеново, они говорили и о том, что волновало и интересовало их обоих,— о надвигающейся буре революции. Можно думать, что Чехов воспользовался этой встречей также для того, чтобы исполнить просьбу Горького о денежной помощи пострадавшим от репрессий студентам. Как мы увидим ниже, Чехов не раз оказывал такую помощь студенческой революционной молодежи.
Следующая встреча Чехова с Горьким состоялась в Ялте в ноябре 1901 г. Она была не столь мимолетной, как предыдущая. Известно, что Горький остановился у Чехова и прожил у него с 12 по 19 ноября,после чего переселился в Олеиз. Общение двух писателей не прекращалось вплоть до весны 1902 г. Горький приехал в Ялту обогащенный новыми впечатлениями от развертывающегося в стране движения. Воспоминания о мартовских событиях и их последующем развитии не только не остыли в нем, но, наоборот, они с новой силой овладели им после прощальной демонстрации учащейся молодежи при его отъезде из Нижнего, после возмутительного поведения властей, не допустивших Горького в Москву, после демонстрации, устроенной харьковской учащейся молодежью в честь любимого писателя, преследуемого самодержавием.
О том, что произошло на Харьковском вокзале и как это потрясло Горького, мы можем судить по его письму к В. А. Поссе, написанному во второй половине ноября из Олеиза:
«В Харькове мне предложили не выходить из вагона на вокзал. Я вышел. Вокзал — пуст. Полиции — куча. Пред вокзалом — большая толпа студентов и публики, полиция не пускает ее. Крик, шум, кого-то, говорят, арестовали. Поезд трогается. Час ночи, темно. И вдруг мы с Пятницким, стоя на площадке вагона, слышим над нами, во тьме, могучий, сочный такой, знаешь, боевой рев. Оказывается, что железный мост, перекинутый через станционный двор, весь усыпан публикой, она кричит, махает шапками — это было хорошо, дружище! Мост высоко над поездом, и крик был такой бурный, дружный, бодрый.
Все сие рассказывается тебе, товарищ, не ради возвеличения Горького в твоих глазах, а во свидетельство настроения, которым все более проникается лучшая часть русской публики» (Собр. соч., т. 28, стр. 197—198).
Нельзя себе представить, чтобы при встрече с Чеховым Горький умолчал о том, что так волновало его и что было так значительно для нового этапа в развитии русского общества. Косвенное подтверждение этому мы находим в одной из записей (от 29 ноября 1901 г.) неизданного дневника зятя JI. Н. Толстого М. С. Сухотина, которая свидетельствует о том, что в беседе с Толстым Горький подробно рассказывал о демонстрации 4 марта и о других фактах студенческого движения (выдержки из дневника Сухотина публикуются Л. Н. Кузиной в очередном томе «Литературного наследства», посвященном Толстому).
В длительном общении с Чеховым в этот период Горький выступал не в качестве беспристрастного информатора — он был, несомненно, и страстным истолкователем фактов, имевшим возможность обобщить их в широкую картину решительных изменений в русской жизни. В его беседах с Чеховым не могли не отразиться и те оценки современного этапа революционного движения, которые были характерны для русской революционной социал-демократии,— ведь Горький был внимательным читателем ленинской «Искры».
Все сказанное позволяет сделать вывод, что значительную роль в том сдвиге, который так единодушно отмечают мемуаристы в Чехове начала 1900-х годов, сыграл именно Горький, дружеским общением с ним как через письма, так и при личных встречах. Характерно, что сам Горький уже в ноябре 1901 г. подметил разительную перемену, происходящую в Чехове. В цитированном выше письме к В. А. Поссе из Олеиза он следующим образом выразил свои наблюдения: «А. П. Чехов пишет какую-то большую вещь и говорит мне: „Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честногоПолагает, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом ежедневно будут драться на улицах и лет через десять — пятнадцать додерутся до конституции. Путь не быстрый, но единственно верный и прямой. Вообще, А. П. очень много говорит о конституции и ты, зная его, разумеется, поймешь, о чем это свидетельствует. Вообще — знамения, все знамения, всюду знамения. Очень интересное время...» (Собр. соч., Т; 28, стр. 199).
Придавая большое значение общению Чехова с Горьким и влиянию последнего, мы не собираемся утверждать, что оно было единственным фактором, воздействовавшим на общественное сознание Чехова. Для полноты обзора имеющихся в нашем распоряжении материалов мы должны вернуться несколько назад, к леТу 1901 г.
В Андреевском санатории, куда Чехов приехал после встречи с Горьким в Нижнем, он вскоре познакомился со студентом Киевского университета В. И. Киселевым, который находился на излечении в том же санатории. В 1940 г. были опубликованы воспоминания Киселева, в лице которого Чехов встретил тогда непосредственного участника студенческого революционного движения: «До прибытия в санаторий я за политическую деятельность сидел в тюрьме, а затем был выслан из пределов рабочих пунктов и университетских городов. Обо всем этом я рассказывал Антону Павловичу. Он слушал меня внимательно,
— Но, ничего, Василий Иванович, уже веет теплом, уже заря свободы наступает, рассеется тьма, не будет у нас полицейских, ^появятся школы во всех уголках России. И не будет этих темных медвежьих уголков. Не будет попов, народ будет дышать свободно и выскажет свою волю. Вот чего я жду,и это будет!» («Орджоникидзевская правда», Ворошиловск, 1940, № 162, от 14 июля). Разумеется, что, воспроизводя через сорок лет эту беседу, Киселев не мог в точности передать сказанные тогда Чеховым слова. Но в целом его воспоминания вполне правдоподобны.
Ряд корреспондентов Чехова на протяжении осени 1901 г. сообщал ему о примечательных фактах студенческого движения. 24 ноября постоянный корреспондент Чехова М. А. Членов писал ему: «Перехожу к московским новостям. В Москве был Ван- новский и оставил дурное впечатление: теперь для всех ясно, что университетам нечего ждать. Он принял, правда, депутацию от студентов, но больше разговаривал с ней о том, какие надо носить галстуки, а не о реформах. В университете брожение».
Сообщенный здесь факт имел место в Москве 4 ноября. На него тогда же откликнулась «Искра», которая писала (1901, № 13, от 20 декабря): «Студенческое движение опять начинает принимать боевой характер. Борьба за академическую свободу опять расширяется до открытой, вплоть до уличной схватки, борьбы за политическую свободу. Ввиду этого ознакомление с ходом развития движения приобретает особую важность. Начнем с Москвы, где пресловутый генерал Ванновский лично ответил на студенческие требования (... Брожение среди студенчества сильно возросло. А „лукавый царедворец" еще подлил масла в огонь, когда (4-ноября) ответил категорическим отказом на требования, предъявленные ему депутацией студентов (в числе 21 студента, пришедших к Ванновскому в Лоскутную гостиницу) (... Отказ министра и его наглые заявления о неверности „слухов" (!), будто он весной что-то обещал,возмутили и самых мирных.На совет министра-лакея „успокоиться" депутаты „ответили гробовым молчанием" (... В результате этих бесед получилась прокламация, в которой студенты призывают к более широкой борьбе уже не за академическую свободу, которая несовместима с деспотизмом, а за свободу политическую».
Знаменательный факт перерастания студенческого движения в общеполитическую борьбу и его сближения с борьбой рабочих масс нашел некоторое отражение и в кратком сообщении, полученном Чеховым из Москвы от Мейерхольда накануне нового, 1902 г.: «Новости: рабочие и студенты готовятся к выражению негодования по адресу Ванновского, обманувшего их ожидания».
4
1901 год в истории студенческого движения заканчивался явными предвестиями бовых бурных событий. Отказ правительства от политики уступок нашел свое выражение во «Временных правилах» Ванновского, опубликованных 22 декабря 1901 г. Требования студентов, предъявленные во многих высших учебных заведениях и включавшие такие пункты, как свобода сходок и собраний, отмена ограничений при приеме в университеты, возвращение студентов, исключенных по политическим мотивам, независимость университетов от действий полиции и т. д., были этими правилами полностью отклонены. Взамен этого новые «Временные правила» «разрешали только курсовые или факультетские собрания с количеством присутствующих не более 300 человек. Эти собрания должны были проходить только с разрешения начальства, по утвержденной последним программе и в присутствии профессора или лица из „ административного персонала",которым вменялось в обязанность „не ограничиваться одним наблюдением того, что происходит на собрании"» («История Московского университета», т. I, М., 1955, стр. 510).