Студенчество ответило на это усилением организованной борьбыи новой волной протестов. В январе 1902 г. состоялся Всероссийский студенческий съезд, который в сво-
ем манифесте, напечатанном в «Искре» (1902 г., № 18, от 10 марта), провозгласил, что «студенческое движение есть движение политическое», что «борьба за права студенчества неизбежно является борьбой против правительства». Съезд указал в этом манифесте на желательность тесной связи студенческих революционных организаций с местными комитетами РСДРП (там же). В конце января в Киеве студенты Политехнического института, а затем и университета вынесли решение о забастовке; в первых числах февраля волнения произошли в Петербурге, Москве, Харькове, Томске, Одессе, Риге и в других городах. Массовые сходки, уличные демонстрации с участием
к
чЯитонъ *Ч}ховъ.
и г г ?
и.
РАЗСКАЗЫ,
-4V -1"
ДАРСТВЕННАЯ НАДПИСЬ ЧЕХОВА НА СБОРНИКЕ «РАССКАЗЫ» (СПб., 1901)
«Василию Ивановичу Киселеву на добрую память о нашем знакомстве в Андреевской санатории — от автора. Антон Чехов. Август 1901 г.»
Местонахождение книги неизвестно. Воспроизводится по фотографии из собрания H. А. Роскиной, Москва
студентов и рабочих, столкновения с полицией были наиболее ярким выражением этой волны протеста.
В письмах корреспондентов Чехова многие из этих событий нашли свое отражение— в одних случаях краткое и весьма субъективное по освещению, в других — более полное, яркое и правдивое.
^ " J
Отдельные упоминания о студенческих делах встречаются по-прежнему в письмах О. JI. Книппер. «Молодежь в Москве опять мутит из-за еврейского вопроса и печати»,— писала она Чехову 31 октября 1901 г. («Переписка Чехова и Книппер», т. II, стр. 25). 6 февраля следующего года она коротко передает содержание своей беседы с Сувориным, только что приехавшим из Петербурга и навестившим ее: «... он говорил очень много о теперешнем смутном настроении, о студентах. Сегодня ему сообщили по телефону из Питера, а может и иначе, что Петербургский университет закрыт» (там же, стр. 310).
Еще до получения этого письма Чехов обращался к жене с просьбой извещать его о происходящих событиях: «Тут ходят разные слухи о Петербурге, о Москве. Смотри, если что случится, напиши» (10 февраля 1902 г.— XIX, 245). В февральских письмах Книппер отклика на эту просьбу нет. Но 4 марта, в день годовщины демонстрации на Казанской площади, Книппер в связи с гастролями театра приехала в Петербург. II в тот же день она сообщала Чехову о том, что ей прпшлось увидеть и услышать: «Вот
я и в Питере, дусик милый, родной мой! Самочувствие скверное. Вчера ходила как ошалелая от усталости и новизны обстановки. Ехала с вокзала и ревела. На улицах шли большими партиями городовые и жандармы по всем направлениям и, как потом слышала, побоище было опять здоровое» («Переписка Чехова и Книппер», т. II, стр. 340).
29 декабря 1901 г. Куприн писал Чехову из Петербурга: «Говорят, что к 8 февраля готовятся среди молодежи беспорядки. Очень жаль, если все выйдет по-прошлогоднему. Кстати о университетских забастовках...» — и дальше он передает явно анекдотические слухи о якобы выставленных бастующими студентами в Томске требованиях о поблажках во время экзаменов, о предоставлении им лошадей, чтобы ездить на лекции, и т. п. (см. полный текст письма в публикации писем Куприна к Чехову). Обывательский душок, сквозивший в этом сообщении, был, вероятно, подмечен Чеховым,— к этому времени он уже слишком многое знал и понимал, чтобы поверить подобным анекдотам.
В последующие месяцы он получает ряд писем от других корреспондентов, и это дает ему возможность составить более полное представление о новых фактах студенческого движения, в частности о том, что происходило в Москве,— московские корреспонденты Чехова были особенно обстоятельны в своих письмах и не скупились на подробности описываемых событий. Но перед тем как перейти к обзору основной, московской группы писем, коротко остановимся на других, в которых идет речь о Петербурге и Киеве.
Здесь прежде всего надо указать на два письма Н. П. Кондакова. В первом из них, датированном 6 февраля, заслуяшвает внимания лишь краткое сообщение фактов, свидетельствовавших о широком распространении новой волны студенческих «беспорядков»: «Сегодня утром закрыли университет — „впредь до новых распоряжений" — после колональной ! сходки, на которой 1600 вотировали забастовку против 200. В Киеве закрыт университет, и понятно: студенты выбили все стекла в здании. Там, в Риге, в Екатеринославе, много арестов». Как и в предыдущем году, почтенный ученый, встревоженный новыми нарушениями привычного уклада академической жизни, заканчивает свое сообщение воззванием к богу: «Какие меры последуют и что будет с университетами, ты, господи, веси!» •— и наивным предположением, что влияние в правительстве «приверженцев крутых мер» будет недолгим: «Однако, по-моему, это перед началом столь же сильного движения либерального или даже радикального в самом правительстве». Студенческим делам посвящена также часть следующего письма Кондакова, от 18 марта: «...здесь новости день ото дня хуже и безотраднее. Решительно не знаешь, до чего мы дойдем скоро. Завтра ожидается манифестация, т. е. избиение. В университете всех вожаков 80—100 человек, но их не берут, почему? Между тем, аресты кругом, и конца этому не видно.В Москве изгнаны сотни, здесь хотят сделать то же, несмотря на просьбы профессоров и правления. Распространилось мнение, что оппозиция коренится в политехниках, и вот слухи, что в Петербурге даже не откроют институт. И пр. и пр.».
Кондаков был, несомненно, хорошо осведомлен — называемые им факты подтверждаются почти полностью: университет в Петербурге был действительно закрыт 6 февраля, тогда же произошло закрытие Киевского университета — оба эти факта были отмечены на страницах «Искры», в № 17 от 15 февраля; соответствовало действительности и сообщение об аресте сотен студентов в Москве (см. об этом ниже). Но точка зрения Кондакова, приписывавшего все волнения лишь влиянию немногих зловредных «вожаков», была совершенно ложной,— и это не мог не понимать Чехов, уже более глубоко понимавший причины непрекращающихся студенческих волнений.Отсюда и возникали его споры с Кондаковым, который «осуждал и власть и профессуру, но очень бранил и студентов», в то время как Чехов «защищал последних» (об этих спорах см. в настоящем томе воспоминания о Чехове И. Н. Альтшуллера).
Из писем Кондакова Чехов не мог составить ясного представления о положении дел в Петербурге. Столь же недостаточной была и полученная им информация из Киева — а киевские студенты продолжали идти в авангарде движения, и там развертывались серьезные столкновения с властями. В письмах Коротнева 1902 г. мы находим лишь короткое упоминание об одном из случаев обструкции, устроенной студентами какому- то профессору, не захотевшему считаться с решением студентов о забастовке и пытавшемуся продолжать чтение лекций (письмо от 11 марта 1902г.); рассказ о «драке»киевских студентов с полицией содержится также в несколько более позднем письме JI. А. Сулержицкого от 25 ноября 1903 г. 16
Московские университетские дела должны были особо интересовать Чехова — по его давним и прочным связям с Москвой и Московским университетом. Это подтверждается, в частности, запросом, который был им обращен к М. А. Членову в письме от 13 февраля 1902 г.: «Напишите мне, что нового в Москве, что происходит, о чем слышно, о чем мечтают» (XIX, 247). Вероятно, адресат не понял скрытого смысла этих вопросов, так как в его письмах 1902 г. мы не находим отклика на нашумевшие февральские события в Московском университете. Нужный ответ Чехов нашел в письмах других своих корреспондентов-москвичей.
Еще 7 января знакомый врач В. В. Бурейко извещал его из Москвы: «В средине января в Москве ожидаются большие студенческие сходки, к которым уже идут подготовки». О накаленной до предела атмосфере в Москве свидетельствовало и письмо Н. В. Алтухова, сокурсника Чехова по университету, занимавшего теперь в университете должность прозектора. Дельный врач-анатом, автор ряда специальных статей, печатавшихся в медицинских журналах, Алтухов был человеком демократических убеждений, хотя и далеким от революционных идей. Постоянно общаясь по роду своей работы со студентами, он пользовался с их стороны уважением и любовью [126].
28 января 1902 г. Алтухов писал Чехову: «Ну, как ваше здоровье? Хорошо ли вам в Ялте и работается ли на досуге? Наша работа, как вам не безызвестно, каторжная: idem per idem. Теперь же, при „сердечном попечении" , это еще более чувствуется,— в лекционном зале вывешивается ежедневно по несколько прокламаций от революционного комитета, от исполнительного комитета соединенных землячеств и т. д. Говорится там, что наступила пора поднять движение, что комитет опирается на „сформированные кадры рабочих" и пр. Можно подумать, что это так грозно и внушительно. И беда будет, если молодежь поверит на слово и начнет волноваться в ожидании „кадров рабочих ", которые ждут только сигнала из главной квартиры и штаба „ Исполнительного комитета". Почему-то ждут февраля и, кажется, 19 февраля».
Вопреки скептическим замечаниям автора письма сообщенные им факты свидетельствовали о многом: они подтверждали, что революционная часть студенчества действительно шла по пути сближения с рабочими и стремилась опереться на силу пролетариата. Это была та линия, которую намечала в своих обращениях к студенческому вопросу ленинская «Искра» (см. текст одной из прокламаций Исполнительного комитета соединенных землячеств Московского университета в «Искре», 1902 г., № 16 от 1 февраля; та же прокламация и ряд других воспроизведены в публикации «Студенческие волнения в 1901—1902 гг.» — «Красный архив», 1938, № 4-5, стр. 277—284). И ожидания студентов были вовсе не так наивны, как это казалось Алтухову: когда 9 февраля началась студенческая демонстрация и в дело вмешалась полиция, московские рабочие готовы были выступить, и только предпринятые властями заранее меры — оцепление большинства крупных московских фабрик и заводов — помешали этому. Дальнейший ход событий привел в Москве к ряду активных выступлений рабочих, о чем не без недоумения сообщал Чехову тот же Алтухов в следующем письме от 6 марта.