В квартире Покотиловой было всегда шумно и людно, у ее жильцов постоянно собиралась студенческая молодежь, звучали песни, велись беседы, горячие споры. Сама Покотилова, живя среди молодежи, принимала близко к сердцу ее интересы, разделяла их надежды и стремления. Не будучи связанной с революционной деятельностью, она во многом сочувствовала революционным воззрениям, которые все более овладевали умами передового студенчества.
Тот план помощи сосланным в Восточную Сибирь студентам, который намечала Покотилова в письме к Чехову, не был пустой фразой. Она сумела хотя бы частично осуществить его. Собрав некоторую сумму денег (по-видимому, ей удалось заложить именьице недалеко от Брянска, которым она владела), она приехала в том же 1902 г. в Ниж- неудинский уезд Иркутской губернии, где вместе с многими товарищами отбывал ссылку ее названный сын. Поселившись там, она оказывала посильную материальную помощь ссыльным юношам и старалась облегчить их судьбу своей материнской заботой и вниманием. И что самое примечательное, она привезла с собой целую библиотеку, включавшую книги по разным отраслям знания, которыми широко пользовались сосланные. Книги эти она перед отъездом собрала путем обращения к ряду профессоров и ученых.
В 1903 г. высланным в Сибирь за участие в студенческом движении юношам было разрешено проживание в Европейской части России за исключением университетских городов и фабричных районов. Вследствие этого дальнейшее пребывание Покотиловой в Сибири оказывалось ненужным, и она решила покинуть ее. Во время долгой и утомительной Дороги она простудилась, тяжело заболела и вскоре, летом того же 1903 г., умерла. Такова была судьба этой самоотверженной русской женщины.
В письме Покотиловой нельзя не обратить внимания еще на одну деталь. Адресованное и пересланное с надежной оказией Чехову, оно было обращено одновременно и к Горькому. Это объединение обоих писателей, от которых надо ждать и требовать не только материальной помощи, но и защиты в печати, вряд ли отражало одни лишь личные взгляды автора письма. Надо думать, что в сознании революционной части русской интеллигенции к началу 1900-х годов уже созрело и достаточно распространилось представление о том, что не только Горький, но и Чехов близок их стремлениям и надеждам. Позволим себе в подтверждение этого сослаться на выразительный пример, взятый из биографии одного из замечательных русских революционеров-марксистов, рано скончавшегося Александра Гусева (1880—1903). В марте 1900 г. он писал близкому другу из Твери, где он вел революционную работу: «Пришлите вашу карточку Горького, только хорошую — чтобы переснять, непременно, я вас очень прошу. Если можете, пришлите и Чехова» (Н. Гусева-Архипов а. Александр Иванович Гусев.— «Каторга и ссылка», 1928, № 45-46, стр. 213).
« * »
К сожалению, мы располагаем далеко не всеми ответными письмами Чехова его корреспондентам, сообщавшим ему новости о студенческом движении и делившимся с ним своими мыслями о происходящих в русской жизни переменах. Не сохранились письма Чехова к Коротневу, Сорневу, Бурейко и ряду других. В тех же случаях, когда мы располагаем письмами Чехова (к Орлову, Алтухову, Кондакову и др.), они далеко не всегда — особенно это относится к письмам 1901—1902 гг.— содержат отклики на интересующую нас тему. Было бы неверно объяснять это равнодушием Чехова к политической жизни страны — приведенные нами в статье материалы достаточно убедительно свидетельствуют о глубокой заинтересованности писателя растущим революционным движением и другими событиями, предвещавшими, в его глазах, коренное обновление русской жизни. Правильнее было бы объяснить молчание Чехова его осторожностью, нежеланием навлечь на своих корреспондентов неприятности. Напомним в этой связи характерное место из письма Чехова к Миролюбову от 17 декабря 1901 г.: «Мне хотелось бы написать много, много, но лучше воздержаться, тем более что письма теперь читаются, главным образом, не теми, кому они адресуются...» (XIX, 195). О том, что эти опасения Чехова не были лишены основания, говорит, например, факт перлюстрации письма к нему Мейерхольда от 18 апреля 1901 г. (см. выше, стр. 427).
Но,песмотря на известную в этом смысле неполноту собранных нами в настоящей статье материалов, они представляют значительный интерес для изучения Чехова. Они позволяют конкретно понять, какими путями и в каком объеме притекали к писателю с разных сторон сведения об общественной и политической жизни страны, как этот поток размывал и разрушал казалось бы прочно усвоенное Чеховым отвращение к «политике», его отчужденность от дела освободительной борьбы. Тем самым давно уже принятый советским литературоведением тезис о решительном повороте в сознании Чехова в последние годы его жизни получает дополнительное обоснование и подкрепление.
Как преломились бы в творчестве писателя новые черты русской жизни накануне первой революции, мы не знаем — смерть оборвала его жизнь на пороге того нового, в приход которого с такой светлой и непреклонной убежденностью он верил. Мы не знаем, подошел ли бы Чехов в своих последующих произведениях к теме революционного подвига, героической жертвы, к теме борьбы за свободу. Но и те отдельные мотивы предчувствия надвигающейся бури, порыва к чему-то новому, светлому, страстного желания «перевернуть жизнь», которые нашли свое выражение в произведениях писателя последних лет («Три сестры», «Невеста», «Вишневый сад»), имеют для понимания творчества Чехова огромное значение. Думается, что собранные нами материалы во многом помогут глубже понять ту реальную почву, из которой вырастали эти мотивы, понять те явления действительности, которые помогали внимательному и зоркому наблюдателю жизни создать образы Саши и Нади в «Невесте» или Ани и студента Трофимова в «Вишневом саде». Связь последнего образа с нашей темой выступает, пожалуй, особенно наглядно и выразительно. Вспомним, как Чехов в письме к жене комментировал для артистов и режиссеров Художественного театра этот образ: «Ведь Трофимов то и дело в ссылке, его то и дело выгоняют из университета, а как ты изобразишь сии штуки?» (XX, 158). И если революционное начало в образе Трофимова оказалось, по необходимости, скрытым, то все же именно в его уста Чехов вложил полные надежды и веры в прекрасное и уже близкое будущее слова: «Здравствуй, новая жизнь!..».
ПРИМЕЧАНИЯ
Этой теме посвятил несколько страниц Ю. В. Соболев в книге «Чехов». М., 1934 (глава «Рост общественного и политического сознания», стр. 245—249). Упоминая о «серьезных волнениях среди студенчества» в 1899 г., автор отмечает осведомленность Чехова, который «был в курсе всех событий».
Самодержавие не впервые применяло подобные методы: аналогичные меры были приняты Александром II во время студенческих волнений 1861 г.
Приведем некоторые данные об отражении в русской печати 1899 г. правительственных репрессий против студенчества. В «Сыне отечества» (№ 70, от 14 марта), в «Известиях из Томска» сообщено о закрытии Томского университета с 4 марта; в «Русских ведомостях» (№ 90, от 1 апреля) напечатано объявление рижского Политехнического института об увольнении всех студентов; там же (№ 93, от 4 апреля) помещено объявление киевского, подольского и волынского генерал-губернатора о воспрещении уличных демонстраций и об увольнении всех студентов первых трех курсов Новороссийского университета, а также о приостановке занятий в высших учебных заведениях Харькова — в университете, технологическом и ветеринарном институтах; там же (№ 96, от 7 апреля) напечатано объявление ректора Киевского университета о прекращении занятий на последних курсах.
История трагической гибели Ливена нашла отклик и в одном из зарубежных русских изданий, где она была изложена следующим образом: «Он (Г. Ливен) сидел в Бутырской пересыльной тюрьме с 14 февраля в одиночном заключении, и за все время заточения к нему никого не допускали. Мать его напрасно добивалась свидания с сыном. Ей дали разрешение на свидание лишь 6 апреля, но было уже поздно. Пришедший в отчаяние юноша покончил с собою единственным доступным ему способом: он облил себя керосином из лампы и поджег затем себя; через два дня он умер в тюремной больнице от тяжелых ожогов, и матери досталось увидеть лишь обгорелый труп сына» (Г. М. Либанов. Студенческое движение 1899 г. С документальными приложениями. Лондон, 1901, стр. 76).
Студенческим волнениям 1899 г. были посвящены и другие брошюры, изданные за пределами России: «Студенческое движение 1899 года». Сборник под ред. А. и В. Чертковых. Изд. «Свободное слово». Purleigh, England, 1900; В.М. Грибовский. К истории студенческого движения 1899 года. Берлин, 1901. За указание на эти брошюры автор выражает благодарность А. В. Храбровицкому.
Из этих слов Чехова («Получаю много писем») следует, что не все письма о студенческом движении сохранились в архиве писателя. Очевидно, кроме использованных нами выше писем Ал. П. Чехова, Н. М. Ежова и М. В. Лаврова, Чеховым до 18 марта были получены и другие письма, авторы которых, за исключением Суворина, остаются неизвестными. Подобные встречи с учащейся молодежью принимавшей участие в университетских «беспорядках», бывали у Чехова и раньше: в апреле 1897 г. его посетили в Мелихове два студента Московского университета, с которыми он беседовал о студенческих волнениях, о литературной работе, о желательности издания студенческой газеты (А. «У А. П. Чехова в Мелихове». —«Русские ведомости», 1909, № 150, от 2 июля).
В воспоминаниях журналиста М. Гальперина, встречавшегося с Чеховым в Ницце в декабре 1900 г., переданы аналогичные его высказывания. В беседе о молодежи, о студенческих волнениях Чехов заметил, что «бунтующие теперь либералы сделаются по окончании университета серенькими чиновниками, жаждущими теплого местечка» («Киевлянин», 1904, № 186, от 7 июля).
В марте 1899 г. в Харьковской судебной палате по протесту прокурора вторично слушалось дело по обвинению братьев Скитских в убийстве секретаря Полтавской духовной консистории А. Комарова (за год до этого, в марте 1898 г., обвиняемым был вынесен оправдательный приговор). Дело Скитских вызвало на Украине бо