Том 68. Чехов — страница 14 из 305

и, работаем к, страдаем, мы творим ее — ив этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье". Не я, то хоть потомки потомков моих". Я кончил там же, где и вы, в академии я не был, читаю я много, но выби­рать книг не умею и читаю, быть может, совсем не то, что нужно, а между тем, как мне" хочется знать. Видите, мои волосы седеют. Я почти старик0, но знаю мало, ах, как малоп. Все же, мне кажется, чтор самое главное и настоящее я знаю, крепко знаю. И как бы мне хотелось доказать вам, что счастья нет, не должно быть и не будет для нас и мы не должны тратить времени и сил на погоню за ним0. Мы должны только работать и страдать1, а счастье — это удел наших далеких потомков у.

Федотик иРоде показываются в зале, они садятся и напевают тихо с гитарой «Поймешь ли ты души моей волненье» Ф Тузенбах. Не понимаю. Мы должны работать и страдатьх. Но если я не страдаю[30], если я счастлив! Поймите же, что я счастлив! 4 Вершинин. Нет.

Тузенбах (всплескивает руками и смеется).ш Ну, как вас убедить? ш Мы должны житьэ настоящею жизнью, будущее будет жить своею жизнью —

каждому свое[31]. Жизнь будет такая же[32], как и была, она не меняется и в остается такою же, какою была всегда1, следуя своим собственным зако­нам, до которых вам дело е которых вы никогда не узнаете. Пере­летные птицы, журавли, например, летят и летят, и какие бы мысли, вы­сокие или малые, ни бродили в их головах, все же будут лететь и не знать, зачем и куда. Они летят и не могут остановиться и пускай думают, что3 хотят, лишь бы летели...

Маша. Аи смысл?

Вершинин15. Ал смысл? Вот снег идет. Какой смысл?

Пауза.

Маша. Мне кажется, человек должен быть верующим, или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста. Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети рождаются м, для чего человечество н... Или знать, для чего живешь, или погибнуть0.

Пауза.

У Гоголя сказано: скучно жить на этом свете, господа!

Тузенбах. Ну вас!"

Вершинин. Все-таки жалко, что молодость ушла?.

Чебутыкин (читая газету). Бальзак венчался в Бердичеве.

Ирина напевает тихо.

Чебутыкин. Даже запишу себе это в книжку. (Записывает.) Бальзак венчался в Бердичеве... (Читает газету.)

Ирина (раскладывает0пасьянс, задумчиво). Бальзак венчался в Бер­дичеве.1,

Федотик мешает ей карты, а

Ирина (сердито). Что вы делаете? Федотик. Ндраву моему не препятствуй. Ирина. Надоели вы с вашими шутками.

Федотик. Все равно не вышел бы пасьянс. Я покажу вам сейчас другой... (Раскладывает пасьянс.)[33]

Роде (громко). Доктор, сколько вам лет? Чебутыкин. Мне? Тридцать два.

Смех в.

Ирина (глядя в карты). А зачем Бальзак был в России?

Пауза.

Тузенбах. Жребий брошен. Вы знаете, Мария Сергеевна, я по­даю в отставку.

Маша. Слышала. Не люблю я штатских.

Тузенбах. Все равно, я не красив. (Встает.) Я не красив, ну, да Бее равно. Буду работать. Хоть один день в моей жизни поработать так, чтобы прийти вечером домой, в утомлении повалиться на постель и уснуть тотчас же. (Уходя в залу.) Я сплю неважно1".

Подают самовар, Анфиса около самовара; немного погодя приходит Наташа и тоже суетится около стола, приходит Соленый и, поздоровавшись,

садится за стол.

Ирина. Выйдет пасьянс, я вижу... Не верю пасьянсам, но захватило дух от радости. Будем в Москве.

Федотик. Нет, не выйдет пасьянс. Видите, осьмерка легла на двой­ку пик. (Смеется). Значит, вы не будете в Москвед. Вершинин. Однако какой ветер! Маша. Да. Надоела зима. Я ужее забыла, какое лето. Чебутыкин (читает газету). Цицикар. Здесь свирепствует оспа... Анфиса (подходя к Маше). Маша, чай кушать, матушка. Пожалуй­те, ваше высокоблагородие ж.

Маша. Принеси сюда, няня. Туда не пойду. И р и н а. Няня! Анфиса. Иду-у!

Наташа8. Грудные дети прекрасно понимают... «Здравствуй, го­ворю, Бобик. Здравствуй, милый!» Он взглянул на меня как-то особенно. Вы думаете, во мне говорит только мать, но нет, нет[34]. Это необыкновен­ный ребенок11.

Соленый со стаканом идет в гостиную и садится в угол п.

Маша. Счастлив тот, кто не замечает или не различает времен года3, кто и зимой улыбается[35] так же, как летом . Мне кажется, чтог если бы я жила Д в Москве, то не замечала бы, лето теперь или зима е.

Вершинин. На днях я читал дневник одного французского мини­стра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упое­нием, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был миниетром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его.

Тузенбах (берет со стола коробку). Где же конфеты?

Ирина. Соленый съел.

Тузенбах. Все?

Анфиса (подавая чай). Вам письмо, ваше высокоблагородие

Вершин и н. Мне? (Берет письмо.) От дочери... (Читает.) Да, ко­нечно... Я, извините, Мария Сергеевна, уйду потихоньку... Чаю не буду пить... (Встает взволнованный.) Вечно эти истории...

Маша. Что такое? Не секрет?

Вершинин (тихо). Жена опять отравилась... Надо идти. Я пройду незаметно. Ужасно неприятно все это... (Целует Маше руку.) '6 Славная, хорошая вы" женщина... Я здесь пройду потихоньку... (Уходит.)

Анфиса. Куда же он? А я чай подала. Экой какой...

Маша (рассердившись). Отстань! Пристает11 тут, покоя от тебя нет. {Идет с чашкойл.) Надоела ты мне, старая!

Анфиса (тихо)м. Чего ж н ты обижаешься? Милая!

Голос Андрея. Анфиса!

Анфиса (дразнит). Анфиса! Сидит там... (Уходит.)

Маша (в зале у стола, сердито). Дайте же мне сесть! (Мешает на сто­ле карты.) Расселись тут с картами. Пейте чай.

Ирина. Ты, Машка, злая.

Маша. Раз я злая, не говорите со мной. Не трогайте меня.

Чебутыкин (смеясь). Не трогайте ее, не трогайте...

Маша. Вам шестьдесят лет, а вы, как мальчишка, всегда городите черт знает что0.

Чебутыкин (е изумлении). Славная моя, милая моя... Хорошая моя п.

JrZ. {fi t J)

. 4ЫЛЛ

ix^f e-o if*

/: 2

LI

с/щ

ft'"-"**! to^u^t^^^ yv, e,

s л* - ■ ~ f>„ э л »• ■

*4J> y-'^f^y

jrl

(

issritffc

J Г/ .

о/УНмлет1 14 etUUbettm: . «ejH-ие jt—

jf^ i

ВКЛЕЙКИ К РЕЖИССЕРСКОМУ ЭКЗЕМПЛЯРУ «ТРЕХ СЕСТЕР»

Текст верхней вклейки написан рукой К. С. Станиславского, двух нижних — рукой

И. А. Тихомирова

Музей Художественного театра, Москва

Наташа. Кажется, мой Бобик проснулся[36]. Он у меня сегодня, кажется[37], нездоров... Я пойду к нему, простите... (Уходит.) Ирина. А куда ушел Александр Игнатьевич? М а ш а. Домой. У него опять с женой что-то необычайное... Тузенбах (идет с графинчиком к Соленому)в. Все вы сидите один, о чем-то думаетег. Ну, черт подериД,давайте мириться. Давайте выпьем, коньяку.

Пыот.

Сегодня мне придется играть на пьянино, вероятно, всю ночье, играть всякий вздор. Куда ни шло!

Соленый. Почему мириться? Я с вами не ссорился. Тузенбах. Всегда вы возбуждаете такое чувство, как будто ме­жду нами что-то произошло. У вас характер — странный, надо соз­наться...®

Соленый. Когда я вдвоем и втроем 3 с кем-нибудь, то ничего, я тогда" как все, но в обществе чувствую себя неловко, я" застенчив и... говорю всякий вздор, которого сам же стыжусь потомл.

Тузенбах. Я часто сержусь на вас, вы постоянно придираетесь ко мне, когда мы бываем в обществе, но все же вы мне симпатичны почему- то. Черт возьми, выпьемм... Куда ни шло, напьюсь сегодня". Соленый. Выпьем.

Пьют.

Я против вас, барон, никогда ничего не имел0.

Тузенбах. Я немножко возбужден"... Подаю в отставку р, пять лет все раздумывал и, наконец, решил. Буду работать. Соленый. Это хорошо, что там ни говори Тузенбах. Буду работать.

Пока они говорят, Андрей входит с книгой тихо и садится у свечит.

Чебутыкин (идя в гостиную с Ириной). И угощение было тоже- настоящее кавказское: суп с луком, а на жаркое чехартма, мясное. Соленый. Черемша вовсе не мясо, а растение вроде нашего лука. Чебутыкин. Нет-с, ангел мой, чехартма не лук, а жаркое из баранины.

Соленый. А я вам говорю, чтоа черемша лук.

Чебутыкин. Ая вам говорю, что а чехартма баранина.

Соленый. Ая вам говорю, чтоа черемша лук.

Чебутыкин. Что же я буду с вами спорить! Вы никогда не были на Кавказе и не ели чехартмы.

Соленых!. Не ел, потому что терпеть не могу... От черемши так же воняет б, как от чеснока. А на Кавказе я был!в

Андрей (умоляющим голосомг). Довольно, господа! Прошу вас!