Том 68. Чехов — страница 156 из 305

⁷.

ПРИМЕЧАНИЯ

В пятом классе Чехов остался на второй год, следовательно, Андрей Дросси должен был стать одноклассником Чехова.

«Белое покрывало» — стих. Морица Гартмана (1821—1872). Существуют два его перевода, А. Н. Апухтина и М. JI. Михайлова.

«Дочь второго полка» — переделка комической оперы Доницетти «Дочь полка».

Как известно, именно законоучитель Ф. П. Покровский и дал Чехову прозвище Чехонте, ставшее его знаменитым псевдонимом.

М. Д. Стейгер была замужем первым браком за товарищем Чехова по гимназии В. А. Сиротиным (племянником поэта Н. Ф. Щербины), впоследствии военным. В JIB сохранилось семнадцать писем Сиротина и одно письмо А. Д. Дросси к Чехову; ни одно письмо Чехова к этим корреспондентам, а также к М. Д. Стейгер, до нас не до­шло.

⁸ Вероятно эта встреча состоялась в 1899 г., когда Чехов приезжал в Таганрог.

⁷ В распоряжении редакции «Литературного наследства» был еще один вариант воспоминаний М. Д. Дросси-Стейгер, записанный М. Т. Колодочко. В этой записи имеется еще одна любопытная деталь: «А. П. рисовал много карикатур, писал надписи к ним, часто в форме четверостиший. Его карикатуры были очень метки, так что каж­дый сразу узнавал себя в них».

3. Е. ПИЧУГИН. ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ. А.П.ЧЕХОВ

Публикация П. С. Попова

Захар Ефимович Пичугин (1862—1942) — художник. В 1878 г. поступил в Учи­лище живописи, ваяния и зодчества, которое окончил с званием классного художника в 1883 г. Выполнял художественные работы для литографий. Был сотрудником журна­лов: «Волна», «Москва», «Радуга», «Будильник», «Развлечение», «Сатирический листок»,. «Артист», «Россия», «Искры», «Вокруг света», «Солнце России» и др. Писал декора­ции совместно с Коровиным, Левитаном и Симовым для частной оперы (Мамонтова), а Также у Лентовского в Эрмитаже. На Всемирной Парижской выставке 1900 г. по­лучил медаль.

Воспоминания художника Пичугина, относящиеся к самому началу 1880-х го­дов, рисуют непринужденную обстановку жизни Чехова после переселения в Москву. Но п для того периода показательны внимание и уважение, которые оказывали до­машние Чехова труду молодого автора. Чехов не чуждался веселого времяпрепровож­дения, характерно в этом отношении бурное празднование Татьянина дня; при всем том он своей вдумчивостью составлял контраст шумливому Николаю,—эти черты мет­ко зафиксированы мемуаристом.

Публикуемые воспоминания Пичугина написаны в 1928 г. Рукопись хранится в ЦГАЛИ, ф. 549, on. 1, ед. хр. 346.

Не запомню месяца, но отлично знаю, что было это в 1882—83 гг. Про­живал я с товарищем художником Т. в одной из квартир углового дома по Волхонке, против «Пересыльного замка» (теперь на этом месте — Музей изобразительных искусств). Забота о средствах существования часто отвлекала нас от науки и чистого искусства,— приходилось «халтурить». (Тогда мы были еще учениками Училища живописи, ваяния и зодчества.)

Мой товарищ в тот день работал над портретом Александра III, в то время это был ходовой товар,— только давай!.. Я тоже был чем-то занят. Стук в дверь, шум, голоса, и старуха прислуга докладывает:— «Вас спра­шивают!..» — А, здорово! — Насилу вас нашли,— шумно приветствовал нас Николай Павлович Чехов[135] \

— А вот брат мой Антон! — Знакомимся.

С первого же знакомства Антон Павлович произвел на меня неотра­зимое впечатление. Он очень интересовался нашим бытом и работой и довольно остроумно и удачно делал замечания к портрету и прочим нашим работам, расположенным на стенах и мольбертах. Тогда он был еще студен­том, кончавшим университет². Николай и Антон — два противоположных характера: первый часто нервный и восторженный, иногда шумливый, тогда как второй отличался спокойным, вдумчивым и уверенным в своих силах взглядом на окружающее. Достаточно было нескольких минут бе­седы с ним, и я уже был навсегда очарован и увлечен им.

Спустя несколько времени я был у Чеховых. Жили они тогда на Сре­тенке, в Головиной переулке, дом Елецкого, на 2-м этаже. Антон Павло­вич познакомил меня с семейством: отцом Павлом Егоровичем, матерью Евгенией Яковлевной, сестрой Марией Павловной и, наконец, с младшим братом Михаилом Павловичем, тогда еще гимназистом. Замечательное се­мейство! Попадая в него, вы становились тотчас же «своими». Непринуж­денность н радушие были свойством каждого из них. Подводя меня к отцу, Антон Павлович спросил — «не правда ли, мой батя похож на римского сенатора?» В то время семейство Чеховых было увлечено работой Николая Павловича,— он кончал картину «Мессалина» и потому понятно было сравнение.

Однажды, нуждаясь в заработке, я вспомнил о Чеховых, которые в то время работали в журналах — «Будильник», «Свет и тени», а также пе­тербургских — «Стрекоза» и «Осколки». При свидании Антон Павлович с радостью взялся познакомить меня с редактором «Будильника» — Н. П. Кичеевым, через которого потом я и получил работу. Рекомендуя ту или иную работу по издательству, Антон Павлович непременно добав­лял: безотлагательно, батенька, берите,— надо бичевать людские по­роки!

Как-то раз я зашел к Чеховым и, приветствуя родителей Антона Пав­ловича, услышал: — «Антоша работает...» — сказал как-то таинственно Павел Егорович.— «Антоша работает...» — добавила Евгения Яковлев­на, причем сделала жест, показывая на дверь его комнаты.

Прохожу далее: — «Антоша работает...» — тихо сказала Мария Пав­ловна. Иду в комнату Николая Павловича — «а, здорово, батенька!., а Антон работает...» — приглушенным баском подтвердил он.

Все опасались нарушить тишину, и чувствовалось большое уваже­ние к творческим минутам писателя.

Как-то перед рождеством приходит ко мне Михаил Павлович Чехов и подает визитную карточку Антона Павловича. Читаю: — «Дорогой Захар Ефимович, непременно приходите в первый день праздника к 2 ч. дня,— брат Иван привез теленка,— будем, обжираться. Ваш Антоша Чехонте» (привожу текст по памяти,— карточка затерялась).

Конечно, я к назначенному часу явился и здесь познакомился с Ива­ном Павловичем Чеховым, народным, учителем г. Воскресенска ³. За обильным столом много смеялись остроумным шуткам Антона Павловича над теленком брата Ивана, который, кстати, оказался приготовленным очень вкусно. Конечно, выпили, и при общем веселом настроении Нико­лай Павлович сыграл на фортепиано несколько вещей очень недурно и даже виртуозно... Был у Чеховых еще один член семьи — Александр Пав­лович Чехов, с ним я в первый раз встретился в редакции журнала «Вол­на», где он помещал свои произведения.

В то время «Татьянин день» (12 января) проводился студентами уни­верситета торжественно и пьяно... Антон Павлович предложил мне со­вместно провести этот вечер в «Эрмитаже», как требовала традиция того времени. Я согласился, и мы втроем — Антон Павлович, Николай Павло­вич и я — отправились. Я был в ресторане впервые, и, действительно, зрелище было потрясающее: поднимаясь по лестнице, я был ошелом­лен страшным шумом множества голосов, выкриков, звоном разбиваю­щейся посуды. Поднявшись наверх,— еще более поразился: что-то неопи­суемое творилось здесь,— сплошной хаос!.. Толпа сходилась и расхо­дилась. Вон там в стороне кого-то качают... поют «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus»[136] ⁴,— ее перебивали: — «Вот настанет черед и про­снется народ,— разогнет он могучую спину и на бар и врагов в заповедных лесах приберет он покрепче дубину...». Кое-где на столах — ораторы, а под столами — упившиеся люди... Здесь целуются, пьют на брудершафт, а там укоряют друг друга в чем-то... И все это покрыто густыми волнами табачного дыма.

Андреева-Бурлака ⁵ прижали к стене, крича — «качать его!..» — Я уже накачался! — кричит, высвобождаясь, Бурлак. Несколько студен­тов обступили какого-то профессора и просят выпить с ними... Мы на­силу нашли столик. Антон Павлович заказал себе обед, а мы с Николаем Павловичем — коньяку с закуской. К нам подходили знакомые и, вы­пивши по рюмке, отходили дальше, чтобы проделать то же в другом месте. Встретил я проф. Роберта Юрьевича Виппера ⁸ и познакомил его с Антоном Павловичем, потом выпили. Под конец я освоился и стал на­блюдать за отдельными группами. Проходя зал, в конце я увидел поражаю­щую сцену: между столами, на полу валялось несколько упившихся, около них, наклоняясь и как бы приводя их в сознание, копошились их товарищи: один нащупывал пульс, другой старался услышать биение сердца и, потеряв равновесие, ложился рядом,— и один произносил -«надгробное слово».

— Куда же отправят их? — спросил я подошедшего Антона Павло­вича.— «Пустяки,— тут все свои, администрация ресторана примет свои меры и к утру _вих" протрезвят»,— ответил Антон Павлович. Оставляя зал, я заметил в стороне у стены горько плачущую фигуру, всхлипывая произносящую — «и никто-то меня — не — пони-мает... о... о... ох... все вы...». Дальше было неразборчиво... Мы ушли. Но вечер еще не кон­чился. Антон Павлович предложил продлить его в Татарском ресторане (Петровские линии). Надо же отдохнуть после такого шума!.. Не помню, как это случилось, но мы оказались в приятной компании с тремя хорошо знакомыми дамами (без кавычек). Взяли отдельный кабинет, дамы потре­бовали вина и закусок, говоря, что они сегодня угощают нас по случаю того же праздника, одна из дам была курсисткой-медичкой. Ну, конечно, пили, пели, требовали тапера, но такового свободного не оказалось, и Николай Павлович наигрывал на пианино, импровизируя довольно удач­но. Было шумно, весело, рассказывали и читали стихи. В это время Ан­тон Павлович под шумок в сторонке напевал «русскую дубинушку», «На Кузнецком девки модны, по три дня сидят голодны...» и. т. п. Но всему бывает конец, какд нашему веселью. Рассчитываясь с «человеком», Антон Павлович прихватил с собой бутылку коньяку для опохмеления, доказывая право за уплоченный товар. Конечно, никто не возражал. По выходе из ресторана сели на извозчиков, и я заметил обгоняющую нас фигуру, показывающую вид пьющего из горлышка бутылки... Это подшу­чивал над нами Антон Павлович, проезжая мимо...