Тридцать лет назад Коровин напечатал (в парижской газете «Россия и славянство», 1929, № 33, от 13 июля) очерк «Из моих встреч с А. П- Чеховым», который также до сих пор оставался вне поля зрения исследователей,— не знал его автор «Описания мемуаров о Чехове», выпущенного в 1930 г., не знали и составители вышедшего в недавние годы тремя изданиями сборника «Чехов в воспоминаниях современников». Между тем из всех обнародованных воспоминаний о Чехове, принадлежащих перу художников, мемуарный очерк Коровина едва ли не наиболее интересен.
Знакомство Коровина с Чеховым восходит к молодым годам их жизни. Уже в середине семидесятых годов в московском Училище живописи, ваяния и зодчества встретились юноши Коровин, Левитан и Николай Павлович Чехов, и с того времени их связала тесная дружба: в картине «Осенний день. Сокольники», исполненной Левитаном в 19-летнем возрасте в 1879 г. и через несколько месяцев приобретенной П. М. Третьяковым на 2-й ученической выставке Училища живописи, женскую фигуру «приписал» — как утверждает М. В. Нестеров — Николай Чехов. В августе того же 1879 г. в Москву для поступления в университет приехал Антон Павлович, вскоре началось его сотрудничество в юмористических журналах. Николай Павлович познакомил брата с Левитаном и Коровиным. Характерно, что когда Николай Павлович в 1883 г. работал над портретом брата, одновременно с ним портрет Антона Павловича писал и Левитан (см. «Двенадцать портретов русских писателей». Вступительная статья И. С. Зильберштейна. М., 1940, стр. 21 и 29). Встречи молодого писателя с молодыми художниками были в те годы весьма частыми. Об этом, как об обычном тогда явлении, вспоминает художник В. А. Симов, который в конце 1884 г. вместе с Коровиным, Левитаном и Николаем Чеховым в декорационной мастерской на 1-й Мещанской писал декорации к открытию «Частной оперы» С. И. Мамонтова.
Рассказ Симова хорошо передает атмосферу живого и дружеского общения Антона Павловича с молодыми художниками, показывает, каким желанным гостем в этой мастерской был молодой писатель («Чехов давно и крепко завоевал наши симпатии1»), с каким удовольствием после тяжелой и напряженной работы слушали художники его импровизации, смешные «миниатюры», которых «не пропустила бы тогдашняя цензура»; весьма охотно Антон Павлович принимал участие и в обмене мнениями по поводу исполненных ими декораций («Чехов в воспоминаниях современников», стр. 89—94).
«ОСЕНЬ» t Картина маслом И. И. Левитана Слева вниву надпись: «И. Левитан — Л. Мизиновой на добрую память. 1892» Частное собрание, Москва
Зная все это, легко понять, почему Коровин п Левитан решили провести праздничный для них день окончания Училища именно с Антоном Павловичем. В первой части воспоминаний Коровина и идет речь об этом весеннем дне 1883 года. Хорошему настроению способствовало и то, что на торжественном акте выпускникам выдали по сто рублей (об этом Коровин рассказывает в других своих воспоминаниях, отрывок из которых приведен гаже, в прим. 2); ведь Коровин и Левитан в те годы находились в большой нужде. Воспоминания Коровина были написаны спустя сорок пять лет после описываемых событий, и хотя в них имеются отдельные неточности (мы исправляем их в примечаниях к публикации), в целом же мемуарист дает яркую п, очевидно, верную картину памятного для него дня, проведенного в обществе Чехова и Левитана. В такойже степени, по-видимому, правильно передает Коровин разговор об «убеждениях», который тогда произошел между Чеховым и «большими спорщиками» — студентами. Антону Павловичу, столь враждебному всякому доктринерству и дидактике, был, конечно, чужд узко-утилитарный подход к явлениям искусства и он видел всю незрелость взятых на веру «убеждений» и «программ» этих неоперившихся юнцов, совсем еще не знавших жизни. Из рассказа Коровина совершенно очевидно, что Чехов отвечал на нападки студентов иронически, не желая вступать в спор, хотя, как свидетельствуют его письма начала 1880-х годов (особенно, письма к братьям), он
уже обладал в ту пору сложившимися этическими и эстетическими взглядами. Взгляды эти он настойчиво разъяснял своим корреспондентам. А через несколько лет он скажет: «Осмысленная жизнь без определенного мировоззрения — не жизнь, а тягота, ужас» (XIV, 242). Не удивительно поэтому, что после беседы со студентами Чехов с большой симпатией и вместе с тем не без юмора отозвался об их «приверженности идеям»: «Эти студенты будут отличными докторами... Народ они хороший... И я завидую им, что у них головы полны идей...»
Во второй части очерка Коровин рассказывает об одном посещении им Чехова в Ялте весной 1904 г. Здесь опять-таки есть неточность: Коровин приходил тогда к Чехову по крайней мере дважды (см. цитируемое выше письмо Чехова к О. Л. Книппер). То были последние недели жизни писателя,— и Коровин рисует на фоне домашней обстановки облик Чехова, уже тяжело больного, обреченного на смерть. Дань глубокого уважения, которое замечательный художник питал к великому писателю, можно видеть в следующем факте: хотя театр Чехова не мог быть близок Коровину, тем не менее в следующем году он берет на себя исполнение эскизов декораций для постановки «Вишневого сада» в Александринском театре в Петербурге, проявляя большую заботу об оформлении спектакля (П. П. Г н е д и ч. Книга жизни. Воспоминания. 1855—1918. Л., 1929, стр. 310—311; воспроизведения декораций Коровина к первому, второму и третьему актам «Вишневого сада» — см. в «Ежегоднике императорских театров»,'сезон 1905/1906, стр. 5, 9 и 12).
Воспоминания Коровина печатаются по имеющейся в нашем распоряжении вырезке газетной публикации с авторскими исправлениями,— все они оговорены нами в примечаниях.
I
Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году.
В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая «Восточные номера» — почему «восточные», неизвестно... Это были самые захудалые меблированные комнаты. У «парадного» входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича...
В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов, а наверху, на втором этаже — И. И. Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния и зодчества.
Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из школы, с Мясницкой,— после третного, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я — за рисунок, Левитан — за живопись...1
Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:
— Зайдем к Антоше (т. е. Чехову)...
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций,— Антон Павлович готовился к выпускньга экзаменам в университете, на врача.
Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка, в то время много студентов ходили в таких куртках. Кроме него, в номере были незнакомые нам молодые люди — студенты.
Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы.
Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие,— от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость — всегда были в Антоне Павловиче.
Был весенний, солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.
Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
Ему ответил Левитан:
Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании школы
Как на выставках собаки получают...— прибавил другой студент2.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
Если у вас нет убеждений,— говорил один студент, обращаясь к Чехову,— то вы не можете быть писателем...
Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений,— говорил другой,— я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений.
У меня нет убеждений,— отвечал Антон Павлович.
Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
Нет ни идей, ни убеждений...— ответил Чехов.
Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали всё — всё понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно 3.
Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны «Русским ведомостям», например. Да, развлечение и только...
И только,— ответил Антон Павлович.
А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
А потому,— продолжал студент,— что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали без идеи и без протеста...
Вы правы...— отвечал Чехов, продолжая смеяться.
И прибавил:
Поедемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветут фиалки... Воздух, весна.
И мы отправились в Сокольники.