Том 68. Чехов — страница 16 из 305

к и к нему никого нельзя. И жену Вершинина то­же в гостиной...

Анфиса. Олюшка милая, не гони ты меня! Не гони! Ольга. Глупости ты говоришь, няня. Никто тебя не гонит. Анфиса (кладет ей голову на грудь). Родная моя, золотая моя, я тружусь, я работаю... Слаба стану, все скажут: пошла! А куда я пойду? Куда? Восемьдесят лет. Восемьдесят второй год...

Ольга. Ты посиди, нянечка... Устала ты, бедная... (Усаживаял ее.) Отдохни, моя хорошая. Побледнела как!

Наташа входит.

ТР1Г СЕСТРЫ.

Драма ^ъ 4 хъ д£йств|'яхъ.

/ '

|агйствующ!Е:

Андрей Серг-бевичъ ГГрозоровъ. Ольга \

Маша > его сестры. Ирина J

бедоръ Ильичь Кулыгинъ, мужъ Маши. Наташа, невеста Андрея, потомъ жена.

Александръ Игнатьевичъ Вершининъ, подполковникъ, командиръ батареи.

Иванъ Романовичъ Чебутыкинъ, врачъ.

Баронъ Тузенбах-ь.

Соленый.

Родэ.

Федотикъ.

Анфиса.

Ферапонтъ.

Офицеры.

Прислуга.

ПЕРВОЕ ДЪЙ0ТВ1Е.

Въ домЪ Нрозоровыхъ. Гостиная оъ колоннами, отделяющими гр оть зала. Полдень; на дворЪ солнечно, весело. Видно, какь въ зал-b накры ваюгь столъ для завтрака. Ольга въ синемъ форменномъ плагьЪ учитель­ницы женской гимназш, Маша въ чсрномъ платьЪ, со шляпкой на колт,- няхъ, сидигъ и читасгг книжку, Ирина въ бЬломъ платьЬ стоить за­думавшись.

Ольг а.—Отецъ умрръ ровно годг назадъ, какь разъ вх эготь день, пятаго мая, въ твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда шелъ снЪпь. МнЬ казалось, я не пережив), ты льжа.та къ об-

ДАРСТВЕННАЯ НАДПИСЬ ЧЕХОВА НА ПЬЕСЕ «ТРИ СЕСТРЫ» (ОТТИСК ИЗ ЖУРНАЛА

«РУССКАЯ МЫСЛЬ», 1901, № 2):

«Другу детства Александру Леонидовичу Вишневскому от автора. А. Чехов». А. Л. Вишневский—первый исполнитель роли Кулыгина в пьесе «Три сестры»

Собрание А. А. Вишневского, Москва

Наташа. Там говорят, поскорее нужно составить общество для по­мощи погорельцам®. Прекрасная мысль! [42] Нужно поскорее0 помочь бед­ным1", это обязанность богатых. Бобик и Софочка спят себе, спят, как ни в чем ни бывало. У нас так много народу везде, куда ни пойдешь, полон дом. Теперь в городе инфлуэнца, боюсь, как бы не захватили дети.

Ольга (не слушая ее). Б этой комнате не видно пожара, тут спокойно.

Наташа. Да... Я, должно быть, растрепалась[43]. (Перед зеркалом.) Говорят, я пополнела... И не правда! ж А Маша спит, утомилась, бедная... (Анфисе, холодно.) При мне не смей сидеть! Встань! Ступай отсюда!

Анфиса уходит; пауза.

И зачем ты держишь эту старуху, не понимаю.

Ольга (оторопев)3. Я тоже не понимаю...

Наташа. Ни к чему она тут. Она крестьянка, должна в деревне жить... Что за баловство! Я люблю в доме порядок. Лишних не должно быть в доме. (Гладит ее по щеке.) Ты, бедняжка, устала! Устала наша на­чальница! А когда моя Софочка вырастет и поступит в гимназию, я буду тебя бояться...

Ольга. Не буду я начальницей.

Наташа. Тебя выберут, Олечка. Это решено.

Ольга. Я откажусь. Не могу... Это мне не по силам... (Пьет воду.) Ты сейчас так грубо обошлась с няней... Прости, я не в состоянии перено­сить...11 В глазах потемнело. I

Наташа (взволнованно). Прости, Оля, прости. Я не хотела тебя огорчить.

Маша встает, берет подушку и уходит, сердитая.

Ольга. Пойми, милая, мы воспитаны, быть может, странно, но я не переношу этого. Подобное отношение угнетает меня, я заболеваю... я про­сто падаю духом...

Наташа. Прости, прости... (Целует ее.)

Ольга. Всякая, даже малейшая грубость, неделикатно сказанное слово волнует меня.

Наташа. Я часто говорю лишнее, это правда, но согласись, моя ми­лая, она могла бы жить в деревне.

Ольга. Она уже тридцать лет у нас.

Наташа. Но ведь теперь она не может работать. Или я к не понимаю, или же ты не хочешь меня понять. Она не способна к труду, она только спит или сидит.

Ольга. И пускай сидит.

Наташа (удивленно). Как пускай сидит? Но ведь она же прислуга. (Сквозь слезы.) Я тебя не понимаю, Оля. У меня нянька есть, кормилица есть, у нас горничная, кухарка... Для чего же нам вотл эта старуха? Для чего?

Бьют в набат.

Ольга. В эту ночь я постарела на десять лет.

Наташа. Нам нужно уговориться, Оля а. Ты в гимназии, я — дома, у тебя ученье, у меня — хозяйство. И если я говорю что насчет прислуги, то знаю, что говорю, пожалуйста, не вмешивайся6. И чтоб завтра же не было здесь этой старой воровки, старой хрычевки (стучит ногами), ведьмы!.. Не сметь меня раздражать! Не сметь! (Спохватившись.) Право, если ты не переберешься вниз, то мы всегда будем ссориться. Это ужасно!

Входит Кулыгин.

Кулыгин. Где Маша? в Пора бы уже домой. Пожар, заметно, сти­хает1'. Сгорел только один квартал, а ведь был ветер, вначале казалось, чтод горит весь город. (Садится.) Утомился е. Замучился.(Прислушивается.)

Ольга. Что?

Кулыгин. Как нарочно у доктора запой, пьян он ужасно. Как нарочно! (Встает.) Вот он идет сюда, кажется... Слышите? Да, сюда. (Смеется.) Экий какой, право... Я спрячусь. (Идет к шкафу и становится в углу.) ж

Ольга. Два года не пил, а тут вдруг взял и напился... (Уходит3 с Натагией в глубину комнаты.)

Ч ебутыкин входит; не шатаясь, как трезвый, проходит по комнате, останавли­вается, смотрит, потом подходит к рукомойнику и начинает мыть руки.

Чебутыкин (угрюмо). Черт бы всех побрал... подрал. Думают, чтои я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ни­чего, все позабыл, что знал, ничего не помню... решительно ничего.

Ольга и Наташа, незаметно для него, уходят.

Чебутыкин. Черт бы побрал к... Кое-что я л знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помнюм. Может быть, я и не человек, а только вотн делаю вид,что у меня и руки и ноги... иголова, может быть, я не су­ществую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, мыслю0, сплю... (Пла­чет.) О, если бы не существовать! (Перестав плакать, угрюмо.) Черт знает!.. Третьего дня говорят[44] вклубеР: Шекспир, Вольтер... Я не читал, совсем не читал, а на лице своем изобразил, как будто0 читал.

И другие тоже, как я...а Стало на душе криво, гадко, мерзко... пошел, запил...

Ирина, Вершинин[45], Тузенбах входят; на Тузенбахе пиджак и серые брюкив.

Ирина. Здесь посидим. Сюда никто не войдет.

Вершинин. Если бы не солдаты, то сгорел бы весь город. Молод­цы! (Потирает от удовольствия руки.) Золотой народ! Ах, что за мо­лодцы!

К у л ы г и н (подходя к ним). Который час, господа?

Тузенбах. Уже четвертый час. Светает. ;

Ирина. Все сидят в зале, никто не уходит. И вот этотг Соленый си­дит... (Чебутыкину.) Вы бы, доктор, шли спать.

Чебутыкин. Ничего-с. Благодарю-с. (Причесывает бороду.)

К у л ы г и н (смеется). Назюзюкался, Иван Романыч! (Хлопает по плечу.) Молодец! In vino Veritas,— говорили древние.

Тузенбах. Меня я просилие устроить концерт в пользу пого­рельцев.

Ирина. Не с кемж.

Тузенбах. 3 Марья Сергеевна, по моему, чудесно играет на рояли и.

К у л ы г и н. Чудесно играет!

Ирина. Она уже забыла. Три года не играла к.

Тузенбах. Здесь в городе решительно никто не понимает музыки, ни одна душа, но я, я понимаю и честным словом уверяю вас, что л Мария Сергеевна играет великолепно, почти талантливо.

К у л ы г и н. Вы правы,барон.Я ее очень люблю, Машу. Она славная.

Тузенбах. Уметь играть так роскошно и в то же время сознавать, что тебя никто, никто не понимает!

К у л ы г и н (вздыхает). Да... Но прилично ли ей участвовать в кон­церте?

Пауза.

Я ведь, господа, ничего не знаю. Может быть, это и хорошо будет. Дол­жен признаться, наш директор хороший человек, даже очень хороший, умнейший, но у него такие взгляды... Конечно, не его дело, но все-таки, если хотите, то я, пожалуй, поговорю с ним.

Чебутыкин берет в руки фарфоровые часы и рассматривает их.

Вершинин. На пожаре я загрязнился весь, ни на что не похож". Вчера я мельком слышал, будто нашу бригаду хотят перевести куда-то далеко. Одни говорят в Царство Польское, другие — будто в Читу. Тузенбах. Я тоже слышал. Что ж? Город тогда совсем опустеет. Ирина. И мы уедем!

Ч е б у т ы к и н (роняет часы, которые разбиваются). Вдребезги!

Пауза;; все огорчены и сконфужены.

О. Л. КНИППЕР

Фотография с дарственной над­писью Чехову ко дню его рожде­ния: «Поздравляю, милый м0й1 17-ое янв. 1903 г.»

Дом-музей Чехова, Ялта

Кулыгин (подбирает осколки). Разбить такую дорогую вещь,— ах, Иван Романыч, Иван Романыч! Ноль с минусом вам за поведенпе.

И р и н а. Это часы нашей матери®.

Чебутыкин.6 Может я не разбивал, а только кажется, что раз­бил. Может быть, только нам®кажется, что мы существуем, а на самом де­ле нас нет. Ничего я не знаю, никто ничего не знает. (У двери.) Что смот­рите? У Наташи романчик с Протопоповым, а вы не видите... Вы вот сиди­те тут и ничего не видите, а у Наташи романчике Протопоповым. (