Помню неописуемый восторг зятя, когда вернулся он к нам в Москву с купчею крепостью в руках. В это время, т. е. в 1874 году, я вышла замуж и уехала с мужем в Петербург, а Киселевы переехали в Бабкино.
Письма с описанием бабкинских красот природы и всех прелестей деревенской жизни очень долго не прекращались.
Меня усиленно звали приехать в гости, но я не могла исполнить их желания по независящим от меня причинам и только в 1887 году в первый раз посетила Бабкино.
В письмах сестры промелькнула как-то фамилия Чеховых, сестра писала, что к своей дочери, семилетней Саше, пригласила земского.учителя Ивана Павловича Чехова Эта фамилия мелькнула в голове и пропала.. Чехов ли, Иванов ли— в то время разницы не имело для меня.
В 1886 году Киселевы отстроили стоявший при немце заколоченным большой дом и переехали в него. А флигель по просьбе Ивана Павловича Чехова на летнее время сдали многочисленной семье Чеховых, состоявшей из отца, матери, пяти братьев и одной сестры.
Об этом обстоятельстве сестра мне сообщила с большим восторгом, отзываясь с похвалой о своих новых жильцах. Тогда об Антоне Павловиче как о писателе еще не было слышно ничего.
В 1887 году я жила с детьми под Боровичами у станции Угловка; так как это было по той же линии и недалеко от Крюкова, я решилась поехать в Бабкино на именины к отцу 15 июля. Это лето отец проводил свой отпуск в Бабкине.
В этот день было первое мое свидание с Антоном Павловичем Чеховым *.
Налево красивой декорацией темнел Дарагановский лес, точно нарисованный живописными штрихами кистью художника. Направо и прямо виднелись села с их садами и избушками, издали казавшимися маленькими, как грибки, разбросанные на зеленой полянке.
Далее пропуск в рукописи.
В очень ясную погоду из-за линии темных лесов можно было разглядеть вооруженным глазом золотые купола Нового Иерусалима; подернутые легкой дымкой знойного воздуха, они как бы тонули в синеве неба.
Несмотря на очень сильную головную боль, я не отрывала бинокля от глаз, глядя на чарующую картину, такую богатую тенями, светом и красками.
С одной стороны на реке стояла хорошо оборудованная купальня, с другой — в сторону леса, перекинуты были лавы и виднелась протоптанная тропинка к Дарагановскому лесу. Тропинка эта имела очень привлекательный вид, теряясь в строевом Дарагановском лесу.
Я смотрела в бинокль,— вдруг на опушке мелькнула голубая рубашка с грибным кузовом в руках, быстро мелькнув по тропинке, по лавам, она точно провалилась куда-то. Как только фигура эта мелькнула, сестра моя, Мария Владимировна, быстро надела на нос пенсне, поискав глазами голубую рубашку, с кокетливой довольной улыбкой произнесла: «С пустой корзиной!.. Отлично! Я так и знала... Пари он проиграл». Отец и зять на это ей что-то ответили, но что, я не поняла, не зная о ком даже идет речь.
Я сидела на низком кресле с распущенными волосами, сестра поминутно давала мне что-то нюхать, прикладывала кусочки лимона к вискам, но все это мало мне помогало.
Кроме нашей семьи, на балконе сидел еще старик Владиславлев, когда-то знаменитый тенор Большого московского театра. Я не принимала никакого участия в разговоре, а сестра вполголоса рассказывала мне про разные домашние дела и про гувернантку, которую я в первый раз увидела за обедом. Она так поразила меня своею уродливостью, что я старалась не смотреть в ее сторону. Лицо ее было исковырено оспой... Когда она ушла,— хороша? — спросила меня сестра. Я ничего не успела сказать сестре, а она продолжала: А очень дельная и умная девушка, но самодурка ужасная, иногда бывает невыносима своим обожанием нас, а семью Чеховых (это наши квартиранты) ненавидит, тогда как это прелестная семья. Больше же всех она ненавидит Антона Павловича...
За что же? Может быть он над ее красотой подтрунил?
Ну, нет, как это можно, у нас все ее жалеют. Ненавидит она его и их только за то, что они любят нас, мы очень подружились с ними, они так же увлекаются лесом, как я и она. Нас она любить никому не позволяет, считая, что это право принадлежит только ей одной.
Но ведь это же смешно!
Конечно, даже глупо, но она ведь старая институтка, так ею и останется на весь век. А ты знаешь, что Антон Павлович писатель? Хотя еще неизвестный, но очень талантливый.
Тебе, тоже писательнице,— сказала я,— такое знакомство очень приятно...
Мы с Антоном Павловичем большие друзья, хотя ссоримся каждый день.
Ссоритесь? За что же?
Ах, это у нас серьезное дело! Во-первых, трунит надо мной как над писательницей, всегда величает меня знаменитостью — это раз; второе, всегда мои излюбленные грибные места, которые я скрываю от всех, он непременно найдет и всё соберет, за это ему очень достается от меня. А еще всегда уверяет всех, что я, поймав двух пескарей, иду с победоносным видом будто наловила сотню. За это и злюсь на него. Не ссоримся мы с ним только, когда на пруду ловим карасей, тут у нас бывают самые задушевные разговоры на темы литературные. Он удивительно талантливый, тонко все понимающий человек. С громадным запасом юмора и с удивительно поэтической грустью, с глубоким пониманием души человеческой, но ведь он еще так молод, он только что кончил медицинский факультет2.
Значит он доктор? — перебила я.
Да, доктор. А вот тут-то я его и извожу, доказывая, что я лучше доктор, чём он; ко мне идут крестьяне за советом и за лекарствами, а его боятся.
Практикует он?
Нет. Вызывали его несколько раз куда-то на вскрытие. Это он очень не любит.
А ты по-старому увлекаешься лечением?
Еще как! Только недавно вышел у нас с сестрой Антона Павловича, с которой я очень дружна, маленький гаденький случай. Антон Павлович на нас кричал и хотел привлекать к ответственности. Знаешь, вспомнить страшно,— продолжала она.— Попали в такую грязную историю, после того и охота лечить пропала.
Если не секрет,— скажи, в чем дело?
Секрет этот только от Алеши, если бы он узнал, что бы тогда было!.. Дело, видишь ли, было очень серьезное,— она даже для чего-то надела пенсне и деловито начала:
Ты, знаешь, как я удачно лечила?
Как же, знаю, своим пациентам ты касторки не жалела, а теперь вдруг завелся настоящий доктор и отбил у тебя практику. Конечно, досадно, я тебя понимаю.
Вздор! — рассердилась она.—Доктор тут совсем ни при чем, от него нам досталось только за то, что мы с Марией Павловной сделали операцию его инструментами.
Ах! — воскликнула я,— и сумасшедшие же вы две!
Да уж случай такой вышел, что операция необходима была,— сказала она очень серьезно. А он, вообрази, так озлился, что кричал нам: «А теперь за вашу же глупость пойдете под суд; вы вскрывали нарыв тем самым ланцетом, которым работал я при вскрытии трупа. Ваш больной наверное умрет от заражения крови».
Можешь себе представить, что стало с нами? Было уже около 10 часов вечера, Алеша и отец были в Москве, а Антон Павлович только что вернулся,— это мы в его отсутствие распорядились. Услыхав такую ужасную вещь, мы ночью же хотели бежать в Никулино спасать оперированного мальчика, но дождь лил и было так темно, что идти одним, без фонаря, было совсем невозможно. Просили, умоляли Антона Павловича пойти с нами и помочь в нашей беде. Не захотел. Мы не спали всю ночь и чуть свет побежали в деревню. Каково же было наше удивление, когда мальчишка наш встретил нас на ногах, со словами: «Спасибо вам, тетеньки, что меня хорошо порезали». Тут только мы поняли, что Антон Павлович хотел нас напугать, будто инструменты после вскрытия не были прокипячены. Когда мы вернулись домой, то с гордостью заявили ему, что операция вполне удалась. Вот тут-то мы его заподозрили в зависти к нашему успеху, так как он все резал мертвецов, а мы спасли человека. Мы были очень горды, целый день не обращали на него никакого внимания и без него ушли за цветами в Дарагановский лес.
Ну, что же? После этой операции вы уже не решались кого-либо резать?
После этого случая, который нас напугал, мы не дотрагиваемся до его шкатулки...3
Вот я тебе рассказала все наши бури в стакане воды. Скажи же и ты, как ты живешь? Что поделываешь?
Я, да? Как я живу? —вот голова все болит, знаешь, мне полежать бы немножко, она бы прошла.
Отлично, подожди, сейчас я все устрою. Она ушла.
В это время на дорожке, к которой я сидела спиной, послышались шаги, отец повернул голову и произнес:
А! Это вы, Антон Павлович, вы что?! Послышался ответ:
Я за червями,— и юркнул под балкон.
ДОМ в УСАДЬБЕ КИСЕЛЕВЫХ «БАБКИНО» БЛИЗ BOCKPECEHCKA. В БАБКИНЕ ЧЕХОВ ПРОВЕЛ ЛЕТО 1885—1887 гг. Акварель Н. П. Чехова Дом-музей Чехова, Ялта
Через пять минут по той же дорожке опять послышались шаги, появился второй брат Чехова, и ему тоже понадобились черви.
И так все братья, один за другим, шли за червями, а потом куда-то скрывались. Сидевшпе на балконе улыбнулись, кто-то сказал:
Это уж новое баловство Антон Павлович придумал.
В это время пришла сестра... и сообщила мне, что семья Чехова собирается устроить бал в честь именинника и в честь приезжей.
А ты вон такая кислятина.
Я пообещала выздороветь. Она ушла, а я заснула.
36 Литературное наследство, т. 68
Глава 2 БАЛ
В Бабкине в пять часов подавался чай. Это был час, когда все те, кто хотел видеть хозяев, мог пожаловать. С часу же дня, т. е. от обеда до пяти, всем было известно, что отдыхали хозяева и все служащие.
Потребовать какой-либо маленькой услуги от служащих во время их отдыха строго-настрого запрещалось.
В пять часов дом оживал и наполнялся гостями.
К чаю меня сестра разбудила. Голова моя прошла, но заплести свои громадные волосы я боялась. Не предполагая найти в столовой посторонних и не зная бабкинского режима и обычая, я вышла в таком русалочьем виде в столовую. Там оказалось уже масса народу. Я было назад, но меня не пустили. Я бы