В свете сказанного мы можем по достоинству оценить и неоспоримое свидетельство М. П. Чеховой в письме к Лазурской: «М. К. Заньковецкая очень интересовала покойного брата и своим талантом заставила его любить украинский театр» (С. М. Д у р и л i н. MapiH Заньковецька, 1860—1934. Життя й творч1сть. Кщ'в, 1955, стр. 290).
Талант Заньковецкой произвел настолько глубокое впечатление на Чехова, что он вспоминает об актрисе в разной связи на протяжении всего следующего года. Так, 30 мая 1888 г., живя в Сумах, в усадьбе Линтваревой, он пишет Суворину: «Что касается хохлов, то все женщины напоминают мне Заньковецкую, а все мужчины — Панаса Садовского» (XIV, 118.— Здесь у Чехова, по-видимому, описка: Садовского звали Николаем, а его брат Панас принял на сцене фамилию Саксаганский). Снова упоминает он о Заньковецкой в письме к Суворину от 2 октября того же года (XIV, 174).
С началом личного знакомства Заньковецкая занимает еще более значительное место в жизни и переписке Чехова. Письма Чехова к А. И. Смагину и Н. М. Линтваревой позволяют точно установить дату их знакомства — 3 января 1892 г.
В письме к Смагину от 4 января 1892 г. Чехов сообщает: «Вчера до четырех часов утра я ездил по всяким Аркадиям и наливал себя шампанским; со мной,— добавляет он, переходя на шутливый тон,— ездила хохлацкая королева Заньковецкая, которую Украйна нэ забудэ. Она очень симпатична» (XV, 303). Спустя две недели, 18 января 1892 г., из деревни Белой, Нижегородской губернии, куда Чехов ездил для оказания помощи голодающим, он писал Н. М. Линтваревой: «Можэтэ себэ представить, я познакомился с хохлацкой королевой Заньковецкой, которую Украйна нэ забудэ. Она тоже хлопочет насчет хутора — хочет, чтоб я купил около нее, в Черниговской губернии. Барыня -веселая» (XV, 308). Несмотря на озорное подделывание под украинскую
речь п на бойкое замечание -— «барыня веселая», это письмо говорит о большом интересе Чехова к Заньковецкой. Их дружба выросла так быстро, за каких-нибудь десять дней, что уже родилась идея покупки хутора на Укранпе где-нибудь по соседству с Занькамн.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ К РАССКАЗУ «ДАМА С СОБАЧКОЙ» Акварель Кукрыннксов, 1945—1946 гг.
Третьяковская галерея, Москва
Воспоминания Заньковецкой, печатаемые ниже, восполняют короткие упоминания в письмах Чехова и рисуют более подробно картнну ее знакомства с Чеховым и позднейшей встречи в конце 1892 г. Ее слова, сказанные о себе самой,—«я была молода, сама любила иногда „бесшабашное веселье"»—полностью согласуются с шутливой характеристикой в письме Чехова — «барыня веселая». И в целом эти воспоминания нужно считать вполне правдивыми и достоверными.
Автору этих строк приходилось в 1937 г., в пору работы над сборником «М. К. Заньковецька», вышедшим в Киеве, встречаться с Н. М. Лазурской и не раз убеждаться п ее исключительной точности и научной добросовестности, в ее скромности и правдивости. В еще большей мере это можно отнести к самой Заньковецкой. Кто бы ни писал
о ней, неизменно отмечал ее исключительную искренность и скромность, доходившую порой до умаления собственных заслуг, до самоотречения. Для иллюстрации достаточно вспомнить ее письмо 1922 г. к администрации Государственного Народного театра, письмо, которым она решительно и навсегда оборвала свою артистическую работу. •«Нет уже у меня былых энергии, силы и работоспособности,— писала она с редкой для актрисы прямотой,— а заставлять моих colleg по амплуа играть, кроме своей, и мою очередь в спектаклях, злоупотреблять их терпением и лаской,— считаю впредь недопустимым и нахожу нужным положить наконец предел Простите и прощайте!» «М. К. Заньковецька». Зб1рник. Кшв, 1937, стр. 156).
Эти строки были написаны 1 марта 1922 г., за девять месяцев до опубликования в «Силуэтах» отрывка из воспоминаний Заньковецкой. Оба документа принадлежат одному и тому же чистому, мужественному уму и сердцу, неспособному к лукавству и расчетливости. Мы имеем право утверждать, что в воспоминаниях о встречах с Чеховым, записанных Лазурской и скрепленных именем Заньковецкой, не могло быть ни слова неправды.
* * *
В публикации «Силуэтов» текст воспоминаний был напечатан с небольшими купюрами и редакторскими поправками, несколько меняющими авторскую интонацию.
Воспоминания М. К. Заньковецкой печатаются нами по рукописи ее биографии, написанной Н. М. Лазурской (лл. 81—87). Рукопись в настоящее время хранится в архиве семьи покойной Н. М. Лазурской, в Киеве.
Я познакомилась с Чеховым у Суворина в Петербурге й очень подружилась с ним. Тогда он был еще совершенно здоров, широкоплеч, высок ростом. Ни за что бы не поверила тогда, что он погибнет от туберкулеза.
Однажды Анна Ивановна Суворина пригласила меня к себе и стала жаловаться на однообразно-утомительную обстановку их жизни: «Всё умные разговоры с утра до вечера и с вечера до утра. Всё журналисты, литераторы, литераторские споры. Ужасно хочется встряхнуться, хочется бесшабашного веселья. Вы можете помочь мне в этом, Мария Константиновна. Скажите Алексею Сергеевичу, что вам хочется посмотреть ледяные горы, и для вас он бросит всякую работу и поедет — он так любит вас». Что же, я была молода, сама любила иногда «бесшабашное веселье» и обещала Анне Ивановне «завести» Алексея Сергеевича. Пока же он был еще занят делами редакции, Анна Ивановна попросила меня прочесть вслух монолог Луизы из пьесы Шиллера «Коварство и любовь». Относительно ледяных гор Анна Ивановна говорила почти шепотом, а прочесть монолог просила так подозрительно громко, что я невольно оглянулась: ее уютная гостиная была далеко от жилых комнат, двери завешены портьерами.Я взяла книгу, пробежала глазами монолог и начала читать.вслух. Едва я окончила, как раздались аплодисменты и из-за портьер выкатилась целая группа литераторов, как оказалось нарочно подсаженная послушать меня в классическом монологе на русском языке. Среди вошедших был и Чехов. Ему тоже понравилось. Все окружили меня, представлялись, восхищались моим дарованием, советовали переходить на русскую сцену. Я возражала им, говоря, что я не хочу изменять своему молодому украинскому делу, что мой южный акцент всегда будет меня стеснять.
Мы будем специально для вас писать пьесы, где ваш южный акцент будет необходим,—говорили мне.
Да вот, отчего бы вам не сыграть Марьицу в «Каширской старине»,— обратился ко мне какой-то старик.
■— Нет, это невозможно.
Но почему?
«Каширская старина» написана каким-то «перековеркиевским языком»,— заявила я, не соображая, что со мною говорит сам автор пьесы, почтенный Аверкиев.
Общий хохот оглушил меня. И Аверкиев хохотал больше всех.
Каким, каким языком? «Перековеркиевским»? Ха-ха-ха! Слышите, господа? Ну, хорошо. Я переработаю язык пьесы по вашим указаниям, дорогая Мария Константиновна.
Я смутилась и просила извинить чересчур смелую провинциалку. Однако компания развеселилась и, когда я стала расспрашивать Суворина о катанье с ледяных гор,— он моментально предложил всей компании ехать, чтобы показать «дорогой гостье» горы. Все охотно согласились, и к великому удовольствию Анны Ивановны мы отправились. Я никогда не каталась с гор и не предСтавЛял'а себе, насколько ошеломляюще это ощущение действует на новичков.
Моим спутником был Чехов, и когда наши саночки ухнули в ледяную бездну, сердце у меня замерло, и я вскрикнула не своим голосом — звонко и дико. Это очень понравилось Суворину.
Ах, как она вскрикнула! Нет, это какой-то особенно красивкй крик.
И Суворин сам стал спускаться со мной с гор, а я кричала ему в ухо,
что есть мочи, уже для того, чтобы доставить удовольствие старику...
Мурочка,— перебила я ее,— Суворин увлекался тобою? 1
Нет, как женщиною не увлекался. Он просто любил меня дружески. Любил, по его словам, «как дорогое дитя» и как артистку — и любовь эту сохранил ко мне навсегда. Когда в 1899 г. я приезжала в Петербург участвовать в юбилейном вечере Котляревского, Суворин меня просто сконфузил: по окончании спектакля «Наталка Полтавка» я вышла в костюме в зал, а Суворин, не обращая внимания на окружающую публику, подошел ко мне, поклонился до земли, поцеловал руку и сказал: «Вот самая талантливая, самая скромная, и самая мной любимая артистка».
Вот и Чехов очень хорошо ко мне относился, дорожил моим обществом, но не кавалерствовал и не влюблялся. Я потом часто видалась с ним в Москве. Он любил беседовать со мною,,навещал меня, когда я тосковала. Говорил, что у меня «красивая душа» и много милого, задушевного, чеховского. Как-то он зашел ко мне, а я была очень расстроена. Ему захотелось развлечь меня, и так как у меня был свободный вечер, он уговорил пойти к Омону. Пошли. Едва только начали выходить шансонетки, разводить ручками и подымать ножки, мне еще тяжелее стало, я как зареву. Антон Павлович совсем растерялся, уговаривает меня, а у самого по лицу слезы текут. Потом, когда вышли оттуда и успокоились, он долго подтрунивал над тем, как Заньковецкая с Чеховым отправились развлечься к Омону и что из этого вышло.
Он тоже уговаривал меня перейти на русскую сцену, а я в свою очередь стыдила его, что он, сам украинец, а подговаривает меня к измене2. Журила его, что он не пишет на родном языке. А он мне возражал, что грешно зарывать талант, что на русской сцене дорога шире. Обещал написать пьесу, в которой для меня будет одна роль исключительно на украинском языке.
Потом как-то говорил, что уже пишет такую пьесу, но о дальнейшей ее судьбе я ничего не знаю: наши пути разошлись; он начал хворать, ему приходилось жить то в Крыму, то за границей, и больше я с ним не встречалась, а удивительной чистоты душевной был человек.
ПРИМЕЧАНИЯ
Здесь Н. М. Лазурская внесла в запись вопрос, заданный ею Заньковецкой
Называя Чехова украинцем, Заньковецкая допустила ошибку.
38 Литературное наследство, т. 68
А. С. ФЕЛЬДМАН. ЧЕХОВ НА САХАЛИНЕ