пНовом времени" платят сотрудникам, кажется, лучше. У меня почти готов еще один рассказ, и, как мне ни совестно, а я буду просить вас принять в судьбе его ваше любезное участие».
Вероятно, именно о рассказе Яковлева «Ад» идет речь в письме Чехова Суворину от 12 июня 1898 г. из Мелихова: «Простите, посылаю вам рассказ одного молодого человека, некоего Анатолия Яковлева, моего ученика, который уже у вас печатался.
Прочтите, пожалуйста, и если можно, напечатайте. Рассказ недурной. Этого Яковлева (сына камергера С. П. Яковлева) я когда-то приготовлял в гимназию, и он, глядя на меня наивными глазами, спрашивал: „Ваш папаша камергер?" А теперь он уже женат и служит чиновником особых поручений у самарского губернатора. Бежит время, бежит!» (XVII, 273). Другие письма Яковлева к Чехову, относящиеся к 1898 г., также полны просьбами о просмотре его рассказов и содействии в их публикации.
В воспоминаниях о Чехове Яковлев приводит четыре отрывка из ответных писем Чехова: отрывок из письма от 27 марта 1897 г. с просьбой навестить его в клинике проф. Остроумова; отрывок из письма от начала апреля 1897 г. с советами по поводу рассказа Яковлева (в воспоминаниях Яковлев скрывает себя под инициалами А. С.); отрывок из письма от 26 или 27 октября 1898 г. из Ялты, с просьбой похлопотать об Иване Павловиче Чехове; отрывок из письма конца декабря 1902 г. в Калугу, где в это время жил Яковлев. Обоснование датировок этих писем и пояснения к ним мы даем в примечаниях. Воспоминания Яковлева, а также его письма к Чехову, часть которых мы приводим в выдержках, говорят о том, что существовали и другие, не дошедшие до нас письма Чехова к Яковлеву и о нем. Так, например, с полной уверенностью можно сказать, что у Яковлева были следующие письма Чехова: 1898 г., февраль. Рекомендательное письмо Чехова о Яковлеве к Суворину; 1898 г., май. Письмо Чехова к Яковлеву с советом «почистить» рассказ «Ад»; 1898 г., июль. Письмо Чехова к Яковлеву с отзывом о рассказе «Пожертвование»; 1898 г., октябрь. Письмо Чехова к Яковлеву с советом встретиться с Сувориным в театре.
Нет сомнения, что и в следующие годы Яковлев получал письма от Чехова, которые, очевидно, нужно считать утерянными.
Мы с братом сидели в классной комнате, и наш гувернер-француз monsieur Jaque вдохновенно повторял нам, что цель грамматики заключается в том, чтобы научить нас правильно читать и писать по-французски, когда вошел отец. За ним следовал молодой, бедно одетый человек.
Вот ваши ученики,— проговорил отец.— Это, дети, ваш учитель русского языка.
Мы шаркнули ногами. Молодой человек сконфуженно протянул нам руку и спросил наши имена.
А меня зовут Антоном Павловичем Чеховым.
Худой, с ласковой улыбкой и добрыми серыми глазами, он сразу очаровал нас. Исподволь, не прибегая к наказаниям или принуждениям, он начал учить нас русскому языку, и эти уроки всегда доставляли нам большое удовольствие.
Прошло около двух месяцев. Как-то за обедом отец, обращаясь к одному из гостей, отвечал:
Да, я с вами совершенно согласен: у Чехова несомненный талант. Я убежден, что он, со временем, займет видное положение в литературе.
Мы узнали, что наш любимый учитель — писатель.
Для нас, зеленой молодежи, готовившейся поступить в лицей, слова «писатель», «поэт» и «артист» казались священными; а люди, носившие эти звания,— людьми необыкновенными.
И мы невольно стали относиться к Чехову совершенно иначе: прекратились самые невинные шалости и проказы, уроки выучивались назубок, мы смотрели на учителя с благоговением.
Чуткий Антон Павлович не мог не заметить этой сдержанности и с обычной ласковой улыбкой спросил:
Что это вы, господа, стали важничать?.. Уж не выдержали ли вы экзамена?.. Но, в таком случае, почему вы не в блестящих лицейских мундирах?..
Мы объяснили ему, в чем дело.
Вот как,— равнодушно протянул Чехов.— Друзья мои, ваш батюшка слишком снисходителен. Никакого таланта у меня нет, а пишу я потому, что нужно писать, иначе вашему прекрасному учителю нечего будет кушать, а кушать ведь хочется каждый день. Правда? Спасибо, что есть такие добрые редакторы, которые печатают Антошу Чехонте.
Встретился я с «Антошей Чехонте» много лет спустя, и вот при каких обстоятельствах.
В Москве в 1897 году существовал тесный кружок любителей драматического искусства, в котором и я принимал участие. Душою кружка являлась О. Н. Ш-ва, талантливая любительница
Однажды я получил от нее приглашение ехать «на гастроль» в Серпухов и играть в пользу земской школы.
День нашего приезда в Серпухов совпал со днем открытия цирка. Когда мы, артисты-любители, поехали со станции в город, обыватели провожали нас восклицаниями:
Это артисты из цирка!.. Это клоуны!..
Мы остановились в довольно невзрачном помещении клуба, где должен был состояться спектакль. Клубный буфет был заперт, всем нам страшно хотелось есть, но нельзя было достать даже чаю. Хорошо, что предусмотрительная О. Н. Ш-ва привезла с собой бутербродов.
Перед началом спектакля я пошел в кассу, чтобы справиться, как идет продажа билетов.
У кассы стоял господин в pince-nez. Я внимательно посмотрел на него: лицо положительно знакомое. Через несколько минут я убедился в том, что передо мной милый учитель русского языка, А. П. Чехов. Та же добрая улыбка, те же добрые глаза... Только лицо обросло небольшой бородкой и носило следы утомления.
Я назвал себя, и мы горячо обнялись.
Оказалось, что Антон Павлович состоит попечителем той земской школы, в пользу которой мы играли.
Пошли обычные расспросы.
Как поживаете? — спросил я.
Скриплю помаленьку. Чувствую себя плоховато, хотя веду наиприличнейший образ жизни. Я живу около Лопасни, в собственном имении. Итак, перед вами уже не бедняга-студент Антоша Чехонте, а помещик, или, вернее, нечто вроде старинного однодворца. Знаете что: дайте мне слово, что приедете ко мне в Мелихово?
После спектакля отправились на вокзал, где Антон Павлович угостил всех нас прекрасным ужином, и этот ужин вознаградил нас за все дневные лишения 2.
Я совсем собрался ехать в Мелихово, как вдруг в феврале получаю от Чехова письмо.
«Я немножко захворал,— писал Антон Павлович,— заарестован доктором и лежу теперь в клинике профессора Остроумова. У меня кровохаркание. Хуже всего то, что меня отсюда не выпустят раньше Пасхи, а мне хотелось уговорить вас дать еще один спектакль в Серпухове на святой неделе и хотелось самому взять на себя обязанности бутафора и декоратора. Пишу лежа. Навестите меня» 3.
На другой же день я поехал в клинику.
Могу ли я видеть Антона Павловича Чехова? — спросил я сестру милосердия и сказал свою фамилию.
Антон Павлович вас ожидает, но доктор просил предупредить, чтобы вы более десяти минут не сидели в палате и не заставляли Чехова долго говорить. Перед вами приезжал граф Л. Н. Толстой, пробыл у Антона Павловича полчаса, и после этого свидания Чехов очень ослабел.
Когда я увидел Антона Павловича Чехова, одетого в серый больничный халат, я был поражен его видом: он страшно похудел и побледнел.
Что это вы вздумали болеть?
И не говорите,— махнул он рукой.— Кровохаркание совсем замучило. Здесь мне душно. Скорее бы в Мелихово!..1
Я попросил Чехова оказать поддержку одному моему приятелю, который начинал писать, и Антон Павлович обещал дать ему рекомендательное письмо к А. С. Суворину.
Быстро прошли узаконенные десять минут, о чем напомнила сестра милосердия.
Пришлите-ка мне рассказ вашего приятеля,— сказал на прощанье Чехов.— Я его здесь прочту.
Через несколько дней Антон Павлович вернул мне рассказ вместе с письмом к Суворину и просил передать А. С. (инициалы моего приятеля) следующий ответ:
«Не мешало бы А. С. пока написать другой рассказ. Если он хочет заниматься литературой не как дилетант, а по-настоящему, то, пока молод, пусть пишет непрерывно, не дожидаясь ответов от редакций и независимо от этих ответов. Один хорошенький рассказ, написанный на пространстве целого года, не делает из него литератора, как один гвоздь, вбитый им в стену, не делает еще из него плотника. Пусть А. С. не смущается, если на первых порах потерпит неудачу: это так же обыкновенно и естественно, как если бы он свалился, севши на велосипед первый раз в жизни» 5.
После выхода из клиники Чехов находился в грустном, подавленном состоянии: очевидно, его беспокоила болезнь.
Но к осени его настроение стало другим, что видно из письма:
«Вы можете оказать мне услугу или протекцию, и мы будем квиты до самого страшного суда. Буде найдете это удобным, возьмите на себя труд похлопотать насчет И. П.6, который состоит на службе учителем уже почти 20 лет и давно хочет примазаться к какому-нибудь казенному училищу ради чинопроизводства — и никак не может. Как бы ему в конце концов получить коллежского регистратора? Увы, он так же, как и я, не имеет никакого чина. И. П. не кончил ни в университете, ни в гимназии, так как свою педагогическую карьеру начал чуть ли не с 18 лет. Но зато он считается заслуженным и образцовым педагогом.. Он получил много наград, и грудь его подобна иконостасу: у него медалей, как у фельдфебеля, и если бы служба была государственной, то давно бы уже его произвели, по крайней мере, в статские советники. Здоровье мое недурно, погода редко бывает плохой, работать я, по-видимому, уже начал, так что живется пока ничего себе. Кем вы состоите в министерстве земледелия? И я тоже не чужд вашему министерству, я состою корреспондентом отдела сельскохозяйственной статистики, состою уже давно, так давно, что, кажется, уже имею право на ношение установленного знака (пустой коробки из-под сардин), но правом этим из вольнодумства не пользуюсь»