7.
На следующий год Антон Павлович опять приехал в Москву, которую он очень любил. Он остановился у своей сестры, Марии Павловны, в Дегтярном переулке, где я его навестил.
Антон Павлович провел меня в свой кабинет, очень просто меблированный. На двери и на стене висели плакаты «Просят не курить». На столе лежало много рукописей.
А вы как будто помолодели,— заметил я.
Это верно. Угадайте, в чем секрет моей молодости? Я вставил зубы.
И, действительно, вставные зубы помолодили Чехова.
Ну-с, —весело произнес он,— наступает конец моим лишениям. Кажется, продажа моих сочинений Марксу состоится на днях.
На каких же условиях вы сошлись?
В том-то и дело, что в условиях мы пока не сходимся. Маркс предлагает за все то, что я написал и напишу, 75 тысяч. А я хочу, чтобы он купил то, что уже мною написано, за 75 тысяч и заключил бы со мной следующий договор: все, что я напишу еще, я имею право печатать где мне угодно, а затем Маркс обязан включить новое произведение в собрание моих сочинений и платить мне в первое пятилетие по 250 руб. за печатный лист, во второе пятилетие 500 руб., в третье —750 руб. и в четвертое — 1000 руб. Маркс пришел от этих условий в ужас и сказал, что я его разорю, что для того, чтобы заплатить мне и 75 тысяч, он должен занять, так как у него свободных денег нет. Но я готов дать ему расписку, написанную собственною кровью, что не проживу и трех лет. Да и вы знаете, я пишу теперь очень мало. Должно быть исписался. Впрочем, и написал я немало. Страшно устал, хочется отдохнуть, как следует.
Разве вам мало приносят ваши сочинения, изданные Сувориным?
Суворину некогда заниматься своим книжным магазином, а потому там такая путаница, что сам черт ногу сломает... Дело у него, с первого взгляда, поставлено широко, а в результате книжный магазин едва ли дает 7%... И потом я хочу сразу получить капитал в руки.
Мне кажется,— заметили,— что вы делаете большую ошибку.— Вам нужно самому издать собрание ваших сочинений и, конечно, вьг получите не 75 тысяч, а несравненно больше.
Не говорите, не говорите. Издание сочинений — это страшная возня. Где мне, больному человеку, брать на себя такую обузу. И 75 тысяч — большие деньги. Повторяю вам, мне осталось жить очень недолго.
Полноте, Антон Павлович.
Друг мой, вы забываете, что я хоть и плохой, но все же доктор. Меня никакие медицинские светила не надуют: дело мое плохо, и капут не за горами... Бросим говорить об этом... Скорее бы покончить с Марксом.. - Зажил бы покойно, отдохнул бы.
Скажите, пожалуйста,— спросил я,— ваш первый рассказ был напечатан в «Будильнике»?
Нет, первый рассказ вышел в «Стрекозе» 8.
В 1900 году Антон Павлович приезжал в Москву ненадолго и, кажется, в этот приезд он и женился. Я был у него в «Дрездене»: он занимал очень- скромный номер.
А я опять нездоров,— сказал он.— Кровохарканье прошло, теперь мучит геморрой. Проклятая болезнь... Чудное средство от приступов геморроя— это Дорошевич. Молодец, Влас!.. Удивительно разнообразное остроумие!.. Вчера я до слез хохотал, читая его последний фельетон.
Он вообще очень любил Дорошевича и считал его одним из самых талантливых фельетонистов. Несколько лет спустя, когда один из гостей заметил, что Дорошевич исписался, Антон Павлович ответил:
Нет. Дорошевич тот же, а мы к нему привыкли. Вот в чем дело.
Я заговорил и о другом фельетонисте, который начал входить в моду.
Ну, это бездарность,—произнес Чехов.— Я как-то говорю ему, что, несомненно, придет время, когда не нужно будет паспортов и когда люди не будут бояться смертной казни. На это он, представьте себе мое изумление, спросил: «Значит тогда всякий может резать на улице кого угодно?»
Антон Павлович был в духе, рассказывал много анекдотов, строил, планы насчет будущего.
Хочу,— говорил он,— посетить все петербургские и московские тюрьмы. Меня интересует тюремный вопрос. Думаю, что министр- юстиции разрешит. Я в прошлом году встретил Н.В. Муравьева 9 на набережной: он шел и нес в руках моих «Мужиков». Авось, «Мужики» составят мне протекцию.
Я должен был уехать из Москвы и поселиться в Калуге и два года не виделся с Чеховым 10. За это время здоровье его сильно пошатнулось, и в конце декабря 1902 г. он писал:
«Калуга, вероятно, скучнейший из всех русских городов, но все же это лучше Крыма и Ялты, и потому позвольте позавидовать вам. Я целый месяц был нездоров, шла кровь горлом, ослабел. Теперь, по-видимому, дело пошло на поправку»и.
В конце прошлого года 12 я виделся с Антоном Павловичем в последний раз.
Я нашел, что он сильно постарел и как-то осунулся.
Как вы себя чувствуете? — спросил я.
Скверно. Надо скорее бежать за границу, а денег совсем нет. От марк- совских 75 тысяч осталось одно неприятное воспоминание... Да, вы были когда-то правы: надо было самому издавать сочинения... Но разве я мог предполагать, что протяну еще пять лет?.. Тогда 75 тысяч казались мне неисчерпаемым богатством... Теперь, если бы не гонорар за пьесы, мне совсем нечего было бы есть!.. А, знаете, меня считают богатейшим человеком; вот, сегодня я получил два письма: в одном просят у меня взаймы 500 р., в другом — 750. Не правда ли, злая ирония? ...Я никогда ни одного письма не оставлял без ответа, но на эти не отвечу; не то, чтобы мне было стыдно сознаться в своей бедности, а я уверен, что этой бедности не поверят!..
Чехов говорил, сидя на диване и сложив руки на коленях (его любимая поза во время беседы).
«Вишневый сад» тоже меня не радует,— продолжал он с грустью в голосе,— Не могу разобраться: или пьеса никуда не годится, или артисты меня не понимают, или, наконец, они утомились после «Юлия Цезаря» и не могут сосредоточиться. Так, как идет у них пьеса теперь, «Вишневый сад» ставить нельзя.
Антон Павлович часто останавливался на полуслове, задумывался, и хотя прекрасная, одному ему свойственная улыбка изредка озаряла его лицо, но это была уже грустная улыбка, которая быстро исчезала, и на смену ей между бровями появлялась новая складка, указывавшая на то, что этот человек или сильно страдает, или думает о чем-нибудь очень важном...
Это последнее свидание произвело на меня тяжелое впечатление.
Замечательные черты в характере Чехова были: редкая для нашего черствого во всех отношениях времени — доброта и скромность.
Вот уж, правда, человек, который исключительно жил для других.
Студентом он бегал по урокам, писал рассказы, сам платил за право слушания лекций и еще помогал своим родным. И затем, когда его талант был уже признан, он опять-таки все отдавал своим близким, а на себя тратил гроши.
Чехов очень любил свое Мелихово, но там от несчастного случая (кажется, понесли лошади) скончался его отец 13. Матери и самому Антону Павловичу было очень грустно оставаться в имении. Мелихово продали. Здоровье Чехова становилось все хуже и хуже. Как раз в это время был заключен договор с Марксом, у Чехова появились деньги: он купил дачу в Крыму.
Произведенный в генералы от литературы, Антон Павлович до самой •смерти оставался милым, симпатичным добряком: не было ни одного начинающего литератора или журналиста, которому он не помог. Он снабжал их рекомендательными письмами, хлопотал за них у редакторов и издателей, и, когда произведение было напечатано, он ликовал.
Обладая идеально добрым сердцем, Чехов всегда находил доброе сердце и у своего ближнего.
Рекомендуя начинающего, он неизменно писал:
«...Это очень хороший и добрый человек...»
Отказывая себе подчас даже в необходимом, Антон Павлович не торопился написать какой-нибудь рассказ и послать его в любую редакцию, хотя отлично знал, что все, что бы он ни написал, будет тотчас напечатано.
Замечательно и бескорыстие Антона Павловича. Чеховский рассказ, напечатанный в «Ежемесячных литературных приложениях к „Ниве"», оплачивался по 1000 руб. за печатный лист. Тем не менее, он отдавал свои произведения и в другие издания, потому что он считал своим долгом выполнить обязательство перед подписчиками: его имя стояло в числе сотрудников, следовательно, в течение года он должен был что-нибудь написать. И последний его рассказ по этим соображениям был напечатан в «Журнале для всех», где ему платили не 1000, а 500 рублей. А лишние 500руб., ах, как они были нужны Антону Павловичу!..
Вспоминаю и такой случай.
К Чехову приехал при мне редактор молодого журнала.
Антон Павлович, спасите: журнал погибает, денег нет.
Я сам погибаю, у меня тоже денег нет,— отвечает Чехов.
Ради бога, дайте мне маленький рассказ. Он спасет мой журнал.
Антон Павлович задумался.
Гм!.. У меня готов рассказ, но я уже его обещал... Впрочем, возьмите...
Господи!.. Антон Павлович!..— радостно воскликнул редактор.— Спасибо, от души спасибо!..
Не за что, не за что... Буду очень рад, если, действительно, помогу вам.
А ваши условия?
От этого увольте. Что можете — заплатите. Если денег у вас сейчас нет, подожду.
250?..— нерешительно проговорил редактор.
За глаза довольно.
Вот-с, извольте.
Когда редактор, рассыпавшийся в благодарностях, ушел, я не мог удержаться и сказал:
Это бог знает, что такое!.. Вам дорога каждая копейка, вы хотели послать рассказ Марксу и вместо тысячи берете 250 рублей.
Ну, полно!..— проговорил Чехов.— Разве вы не слышали, что у него дела плохи. Не погибать же нам вместе...
Я поклонился могиле моего дорогого, незабвенного учителя, и здесь, на кладбище, мне вспомнились его слова:
...«здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем»