. В этой книге напишут только я, Куприн, Бунин и Андреев...»
Вместо статьи «Чудовище» Алексей Максимович написал позднее воспоминания об Антоне Павловиче «А. П. Чехов».
Теперь, в советское время, попадая в Ялту, всегда хочется поскорее посетить Дом-музей Чехова. Так было в 1934 г., когда я ездила из Тес- сели в Ялту, чтоб посмотреть на места, где жила. Прошло тридцать лет, но когда я вошла в кабинет Антона Павловича, казалось, что он только что вышел отсюда и вот-вот вернется.
То же ощущение было и в прошлом 1956 г., когда мне пришлось 1 мая быть в Ялте и посетить Марию Павловну и Чеховский музей.
С первого шага в доме Чехова охватывает особая «чеховская» атмосфера. Особенно это чувствуется в кабинете Антона Павловича и в узенькой небольшой комнате, примыкающей к кабинету — его спальне. И опять то же впечатление, точно не прошло более пятидесяти лет — так все по-прежнему в этом доме.
На этот раз меня поразила Мария Павловна. Очень легко и быстро подымалась по лестнице, очень ясно и отчетливо помнила все, что касалось Антона Павловича, но несколько путала события сегодняшнего дня. Лицом она стала чем-то похожа на Антона Павловича. Видя как быстро и легко она двигается в свои 93 года, я забывала о ее возрасте и не думала, что через полгода ее жизнь оборвется.
15.V.1957.
А. П. СЕРГЕЕНКО. ДВЕ ВСТРЕЧИ С ЧЕХОВЫМ
Мой отец, литератор Петр Алексеевич Сергеенко, знал Антона "Павловича Чехова с юных лет. Они учились вместе в одной и той же гимназии, в Таганроге и потом поддерживали дружеские отношения всю жизнь.
Поэтому отец мой, приехав 10 сентября 1900 г. в Ялту с моею сестрой и со мной, тотчас позвонил по телефону из гостиницы к Антону Павловичу, желая повидаться с ним. Антон Павлович предложил отцу прийти к нему на другой день утром.
Hil сентября утром отец мой отправился на Верхнюю Аутскую улицу, где находился дом Чехова. Мы с сестрой остались в «Московской гостинице». Вдруг через час отец возвращается не один, а с Антоном Павловичем. Оказалось, что отец рассказал ему, что приехал в Крым ради моей сестры. Ей 16 лет, по виду она цветущего здоровья, а чем-то серьезно больна. Никакое лечение не помогает. Теперь надежда на действие южного климата. Выслушав отца, Антон Павлович предложил посмотреть сестру. И сам, будучи нездоров и несмотря на жару, пришел к нам, по дороге спросив отца, сколько сестре и мне лет и как нас зовут.
Они вошли к нам в номер. Антон Павлович был почти высокого роста, в пенсне, красив, худощав, мне показалось, совсем молод — не более 30 лет, а на самом деле ему было уже 40. Он был опрятно одет, в хорошем темно- сером костюме. В руке держал трость.
Когда он здоровался с нами, его лицо озарилось приветливой улыбкой, умные и добрые глаза слегка сощурились. Он, пристально глядя на нас, пожал нам руки своею белою, очень теплою рукою. Я подумал, нет ли у него жару, я знал, что он страдал болезнью легких.
Здравствуйте, Марина Петровна! Здравствуйте, Алексей Петрович!.. Пришел, Марина Петровна, поговорить с вами о вашем здоровье. Разрешите? Я ведь доктор — вы это знаете?
Отец и я вышли из комнаты, предполагая, что он будет осматривать и выслушивать сестру. Но он, как потом рассказывала сестра, только поговорил с ней, не спуская с нее во время разговора ни на одну минуту глаз и этим способом словно исследуя ее.
Он спросил ее, на что она жалуется. Она сказала, что у нее болит то под ложечкой, то в боку, то тошнит, то ей делается как-то очень не по себе и кружится голова, даже бывают обмороки.
После ее ответов он долго, молча смотрел на нее и спросил:
Так у вас бок болит?
Да, болит.
Он опять молча посмотрел на нее и сказал:
И у меня болит бок... Вы кашляете?
Да.
Он помолчал и сказал:
И я кашляю.
Он, очевидно, желал этим внушить сестре, что ничего особенного нет в том, что болит бок и что бывает кашель.
Вы вегетарьянствуете?— спросил он.
Да.
И я тоже вегетарьянствую... Вы что же, круглый год живете в деревне? *
Да.
Не скучаете?
Нет.
Ну, а в театр вас не тянет? Вы любите театр?
Нет, не люблю.
Что вы! Полноте! Вам только шестнадцать лет... Вам надо веселиться, наслаждаться жизнью.
Антон Павлович сидел в кресле у стола, а сестра возле стены. Он вдруг встал и подошел к ней. У нее к кофточке была приколота роза.
А кто вам эту розу преподнес?— спросил он, точно и это его интересовало как врача.
Папа.
Папа!— шутливо повторил он и опять продолжительно и молча смотрел на сестру. Мы тогда с ней не могли понять, для чего он спрашивал о розе, а впоследствии поняли, что этим вопросом он хотел узнать, не ухаживает ли уже кто-либо за ней и сама она не увлекается ли. По- видимому, диагноз стал ему ясен, и он попросил войти в комнату отца н меня.
Он попрощался с сестрой, опять приветливо улыбаясь, прищурив свои ласковые глаза, и вместе с нами вышел из «Московской гостиницы».
Он сказал отцу:
По-моему, никаких болезней у нее нет. Плохое необъяснимое самочувствие бывает в таком переходном возрасте... Все пройдет само собой.
Впоследствии так и оказалось.
Отец спросил Антона Павловича, не знает ли он какого-либо помещения. которое можно было бы снять для нас в Ялте. Антон Павлович сказал, что знает и, удивив меня своей готовностью помочь нам, предложил сейчас же пойти посмотреть это помещение.
Пока мы шли на Верхнюю Аутскую улицу, мы встречали много знакомых Антона Павловича: дам, мужчин, барышень, молодых людей, детей, и все они радостно восклицали:
Здравствуйте, Антон Павлович! Антон Павлович, доброго здоровья! Здравствуйте, здравствуйте, Антон Павлович!
И он всем кланялся, всех называл по имени или имени и отчеству и снимал свою серую фетровую шляпу, приветливо улыбаясь своей особой, казавшейся мне очаровательной улыбкой.
Подошел к нему молодой красивый татарин с бронзовым от загара лицом и белоснежными зубами. Отведя Чехова в сторону, он стал ему быстро и страстно что-то говорить, возбужденно жестикулируя. Антон Павлович спокойно, сосредоточенно его слушал, правой рукой опираясь на трость, а левой покручивая ус. Когда татарин окончил свой рассказ, Антон Павлович сказал ему, как мне показалось, что-то утешительное, от чего татарин просиял, оскалив свои белоснежные зубы, и, тряся Антону Павловичу руку, прокричал:
Спасибо, Антон!.. Спасибо, Чехов! Так и будет!
Антон Павлович, сняв свою шляпу, поклонился ему и подошел к нам. Мы пошли дальше. Отец мой стал рассказывать ему о разных петербургских и московских новостях. Антон Павлович молча слушал, слегка наклонив голову. Равномерно шагая, он переставлял в такт шагов свою трость. Время от времени он, покручивая усы, негромко произносил:
Гм, гм!.. Вот что... Это интересно... Скажи, пожалуйста!
ЧЕХОВ II П. А. СЕРГЕЕНКО
Фотография А. П. Сергеенко
1900 г.
Собранне А. П. Сергеенко, .Москва
Несколько раз пытливо посматривал на меня, как мне казалось, желая понять, что я собою представляю.
Иногда Антон Павлович на ходу тростью откидывал прочь с дороги камешки. Отец по этому поводу один раз вопросительно взглянул на него. Антон Павлович проговорил:
Магометане учат — убирать с дороги камни, чтобы они не мешали прохожим.
Помещение, которое мы шли осматривать, оказалось уже сданным, и мы повернули обратно. Мы дошли до дома Антона Павловича и стали прощаться. Лицо его опять осветилось улыбкоу, и он со всем благожелательством пожал нам руки своею холеною, очень теплою рукой.
Когда я вернулся в гостиницу и увидел сестру, то подумал — уж не сбылись ли слова Антона Павловича о ней?
Она была всегда меланхолична и молчалива, а сейчас весела и напевала арию из «Кармен». На мой вопрос, почему у нее так изменилось настроение, она ответила, что на нее так подействовал Антон Павлович.
Ну, какой же он чудный, ласковый, обаятельный!
Мы уехали в тот же день из Ялты, а через восемнадцать дней, 29 сентября 1900 г. мне пришлось вторично увидеть Антона Павловича. Мы пришли к нему с отцом. Опять он поздоровался со своей обычной манерой: доброжелательно, улыбаясь, прищуривая глаза, внимательно вглядываясь. При первом свидании он со мною ни о чем не говорил, а в этот раз, по-видимому, решил узнать меня лучше.
Ну, здравствуйте, здравствуйте! — говорил он мне.—Рад ближе познакомиться. Какой высокий! Неужели только четырнадцать лет? И как похож на тебя,— сказал он отцу.— Алексей Петрович?— спросил он меня.
Да,— ответил я и покраснел от смущения, так как никто еще в жизни меня так не именовал.
Петр Алексеевич, пожалуйста, садись! Алексей Петрович, садитесь!— сказал он.
Мне льстило, что он так называл меня. Должно быть, Антон Павлович своим зорким глазом заметил этой продолжал проявлять ко мне особое внимание.
Где же вы, Алексей Петрович, учитесь и кем хотели бы быть?
Я ответил, что учусь пока дома, а о том, кем быть, еще не думал.
Да, это я пустой вопрос задал. В самом деле, это придет потом само собой... Так что делается в «Ниве»?—обратился он к моему отцу. У А. Ф. Маркса, издателя «Нивы», печатались его сочинения, что было устроено моим отцом.
Они заговорили об издательских делах, которые меня не интересовали, и я, не прислушиваясь к их разговору, занялся, не вставая со своего стула, осмотром кабинета Антона Павловича и висевших на стенах картин. Разговаривая с отцом, Антон Павлович то и дело поглядывал на меня.
Слушая отца, Антон Павлович часто покручивал свои усы. Он как бы все «наматывал себе на ус», все примечал, все изучал, все запоминал.
Я разглядывал его и еще раз убедился, какое у него красивое, интеллигентное лицо — с небольшой бородкой, со спокойными и несколько грустными глазами, какие изящные манеры. Одно лишь было неприятно, что он, покашливая, подносил носовой платок ко рту и, отплюнув мокроту, рассматривал ее и, иногда, очевидно, заметив в мокроте кровь, огорченно покачивал головою.