Я глядел на картину, на которой был изображен уголок южной деревни.
Алексей Петрович, а знаете, кто эту картину написал?— вдруг весело спросил меня Антон Павлович.
Антон Павлович, ну что ты все зовешь его Алексеем Петровичем. Ну, какой же он тебе Алексей Петрович,— сказал мой отец.
Нет, он уже вполне Алексей Петрович, — шутливо с настойчивостью ответил Антон Павлович.— Так знаете, Алексей Петрович, кто написал эту картину?
Я ответил, что не знаю.
Прекраснейший от природы художник-самоучка,— со своей милой улыбкой и образовавшимися вокруг глаз лучистыми морщинками говорил Антон Павлович и протянул руку в сторону моего отца.— Вот этот художник.
Я удивился.
Да, да, Петр Алексеевич мог бы быть превосходнейшим художником, если бы учился... Эти твои «Хатки»— прелестнейшая вещь. Я никогда их не снимаю и всегда любуюсь.— Вам, Алексей Петрович, плохо оттуда видно, вы встаньте, подойдите ближе. Ну, как, нравится?— спросил он меня, точно для него что-либо значило мое мнение.
Да, очень нравится.
Ну вот, я же тебе говорил,— радуясь своей правоте, произнес Антон Павлович, а я еще больше подивился, что он считался с моим отзывом.
Прищурив глаза, Антон Павлович вгляделся в картину и проговорил:
Да, превосходно. Превосходно исполнено. И Левитан это всегда признавал.
А что, второй том своих сочинений ты уже получил?— спросил мой отец.
Да, получил, один экземпляр еще есть. У тебя его нет? Хочешь, подарю?— и Антон Павлович, встав и подойдя к шкафу, достал с полки книгу. Сев за стол, он раскрыл книгу и, обмакнув перо в чернильницу, хотел что-то написать на ней, но отец мой сказал ему:
Ты уж лучше подари Алеше.
Ах да, конечно,— спохватившись, проговорил Антон Павлович и, сделав надпись, подал мне книгу. На ней стояло: «Милому Алексею Петровичу Сергеенко на добрую память. Ялта, 29 сентября 1900 года. А. Чехов».
Немало меня удивило, что и в надписи он назвал меня по имени и отчеству, как называл в течение всего разговора.
Со мною был маленький трехрублевый фотографический аппарат «Кодак». Отец сказал Антону Павловичу:
А Алеша мечтает тебя снять.
Пожалуйста, Алексей Петрович, ничего не имею против,— проговорил Антон Павлович.
Антон Павлович, да уж очень право комично, что ты все величаешь его Алексеем Петровичем...
А это из чувства уважения.
Но ему же приятнее, чтобы ты звал его просто, как все, Алешей.
Ах, если приятнее, то пожалуйста...Так что же, Алеша, снимайте.
Здесь уже очень темно. Надо бы на солнце,— решился сказать я.
На солнце, так на солнце. Мы выйдем на балкон. Пожалуйста! — предложил Антон Павлович. И добавил:— Да вы, Алеша, распоряжайтесь мною, как хотите. Все, что нужно, исполню. Пожалуйста, не стесняйтесь.
Вышли на балкон. Я приладил к перилам аппаратик. Антон Павлович стал у противоположной стороны.
Хорошо так?— спросил он.
Я удовлетворился принятой им позой и хотел уже снять, как он, посмотрев на отца, спросил:
А ты, Петр Алексеевич, что же не становишься? Я один не буду. Мне одному как-то неловко.
Отец стал возле него, и я снял их. На фотографии Антон Павлович стоит, облокотившись о перила и поэтому изогнувшись; кисть его руки красиво свесилась вниз. После этого я спросил у Антона Павловича разрешение снять его дом. Он ответил:
Да, пожалуйста, Алеша, сделайте одолжение. Снимайте все, что вам угодно.
Мы стали прощаться. Антон Павлович захотел нас проводить до гостиницы. Мы шли татарским поселком. Нам встретилась молодая, высокая, красивая, стройная татарка, нарядно одетая, с сотнями монет, навешанных на груди.
Вот бы ее снять,— сказал мне отец, когда она прошла мимо нас.
Так что же, хочешь — я с ней заговорю, я с ней знаком,— проговорил Антон Павлович, уже оборачиваясь назад, чтобы позвать татарку. И меня опять удивило, до какой степени он был готов сделать другому какое-либо одолжение.
Да нет, пленки, кажется, уже все израсходованы,— ответил отец, и мы пошли дальше.
Когда мы прощались с Антоном Павловичем, он мне сказал:
Ну, спасибо, Алеша, что навестили меня. Благодарю и за фотографирование.
В его голосе, взгляде и рукопожатии чувствовалось, что это было сказано вполне искренне. Когда мы ушли от него, отец спросил меня, понравился ли он мне. Я ответил, что он «замечательный человек» и что мне хотелось бы что-нибудь для него сделать. Отец сказал, что если это желание у меня серьезно, то оно вполне осуществимо, только от меня потребуется много труда. Антон Павлович мечтает иметь заграничное издание романа Толстого «Воскресение», которое отец привез из Ясной Поляны и показывал Антону Павловичу, но отец должен этот экземпляр вернуть. Я мог бы, пока мы находимся в Крыму, выписать на пишущей машине из заграничного издания все, что выпущено цензурой в русском издании. Отец был уверен, что Антона Павловича порадует такой подарок.
По приезде домой я тотчас принялся за работу, которая оказалась огромной. Из-за нее я не совершал прогулок и совсем не наслаждался красотами Крыма, но охотно приносил эту жертву для Антона Павловича.
40 Литературное наследство, т. 68
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО.
KjijpihJL^ з 1.
kJЛ Jl I
Г ' '
У- rt.
t К t-ч .
** ^, u Jltft-J'
Ha m- li rm^ponn. пижгшсл m-uwu ulprce
ОБОРОТНАЯ СТОРОНА ОТКРЫТКИ, НА КОТОРОЙ НАПИСАНО ПИСЬМО ЧЕХОВА к А. П. СЕРГЕЕНКО ОТ 9 ОКТЯБРЯ 1900 г. Собрание А. П. Сергеснко, Москва
Вскоре мы должны были уехать из Крыма. Опасаясь, что я не успею выслать Антону Павловичу в Ялту до нашего отъезда свою работу, я написал ему об этом н приложил сделанные мною снимки с него и с его дома. Он мне ответил: «Милый Алеша, большое вам спасибо за фотографии, а главное за память. В Ялте я пробуду, вероятно, до 21 октября, а затем, т. е. после 21-го, мой адрес такой: Москва, Малая Дмитровка, дом Шешкова.
Желаю вам всего хорошего.
Передайте мой поклон и привет Петру Алексеевичу и вашей сестре.
Искренно вас уважающий А. Чехов. 9 октября 1900 г.»[139].
Меня обрадовало, что в письме Антон Павлович назвал меня тоже Алешей, а не по имени и отчеству. Значит, он помнил, что мне, как сказал ему отец, это приятнее. Порадовало и то, что он оценил мое отношение к себе, так как пишет: «Спасибо за фотографии, а главное за память».
Антон Павлович просил нас захватить п Москву для его матери н сестры корзину винограда, когда мы будем уезжать из Крыма. Я исполнил это поручение и видел Евгению Яковлевну, его мать, и Марию Павловну, сестру его. Они закидали меня вопросами о нем. «Антоша, Антоша» не сходило с их уст. Чувствовалось, как безгранична их любовь к нему. Когда я сообщил об этом моему отцу, он сказал: «Они боготворят его, прямо молятся на него». И отец говорил, что Антон Павлович заслуживает такого отношения, потому что он очень хороший сын и брат. Он всегда заботится о всех своих семейных. После этого, конечно, мой восторг перед Антоном Павловичем еще больше усилился, а в последующие годы псе, что я узнавал про него, подтверждало мое представление о нем, как о прекрасном человеке.
II когда он внезапно скончался 2 июля 1904 г., это показалось мне более страшным несчастней, чем происходившая в то время русско-японская война. Я плакал о нем навзрыд.
Отец мой переносил кончину Чехова мучительно тяжело. По вечерам вся наша семья собиралась к общему чаю и в течение педели отец нам рассказывал об Антоне Павловиче. Его рассказы я тогда же записывал в своп дневник. Приведу некоторые из них:
«Я с ним учился,— рассказывал отец,— в Таганроге года четыре. У него тогда было мешковатое, толстое лицо и всегдашняя улыбка. Когда вспоминаю его мальчиком, прежде всего вижу эту его милую улыбку... Потом мы расстались. Через несколько лет у нас была странная встреча, он потом вспоминал ее всю жизнь. Это было в 1878 году. Я стоял на станции Крестной Донецкох! железной дороги. Подходит поезд, н прямо рядом со мною н против меня останавливается вагон, и у окна стоит такой стройный, красивый юноша, с пробивающейся растительностью, с прелестной улыбкой (у него и впоследствии всегда была эта улыбка). Он смотрит на меня, должно быть, не вполне узнавая меня, а я смотрю на него и думаю: „Где я видел это лицо?"— и только когда поезд отошел, вспомнил: „Да ведь это Чехов!" Мы потом часто с ним вспоминали эту встречу, и он говорил: „И чего это мы с тобой тогда друг с другом не заговорили?"
Прошло много лет. Я, проездом в Петербург, заехал в Москву и встретил наших общих с Чеховым приятелей: Белозерского, Чемоданова, доктора Савельева и других — человек десять. И они говорят, что „здесь Чехов". А я слышал уже о нем. Он стал тогда печататься под псевдонимом „Чехонте", как мы его звали в гимназии. Так как я нигде не остановился, то я позвал всех в ресторан Тестова и, увидя Чехова, пригласил
' J
Ж
L
U
•У»' -UL
Л f*у** /
" __ Д а
г
f . А/Сч» ,
— w /
T
Л
J^ J
-V'-i "Л
i- I 5
- J I
2,
и*
гУ/'
г ' J
/ V
^1
л,
v,
4. . h
АВТОГРАФ ПИСЬМА ЧЕХОВА к А. П. СЕРГЕЕНКО ОТ 9 ОКТЯБРЯ 1900 г. Написано на открытке Собрание А. П. Сергеенко, Москва
иего. Он очень обрадовался и сказал: „Непременно приду". И тут он меня очаровал. Веселый, молодой, жизнерадостный, остроумный, красивый. У него тогда вышел первый сборник