„СказкиМельпомены", и он подарил мне его. Рассказчик он был превосходный, но расходился лишь в очень интимном кругу, а вообще больше молчал. Был очень скромен, всегда держал себя с большим тактом, не искал популярности. Он обладал удивительной способностью быть со всеми в хороших отношениях, и все у него были друзья — и Тихомиров, и Немирович-Данченко, и Гольцев, и Полонский. Между тем он вовсе ни к кому не подлаживался и вел себя со всеми независимо. Он шутник, школяр был всегда невозможный. Получаю, например, письмо, на конверте которого незнакомым мне почерком написано: „От банкирского дома Генриха Блока". Почему от Генриха Блока? Какое я к этому банкирскому дому отношение имею? В полном недоумении распечатываю конверт, а в нем оказывается письмо, подписанное „А. Чехонте". Или напишет на конверте: „Доктору философии" и еще что-нибудь в этом роде. А один раз мы шли по бульвару в Москве целой компанией. Я отошел немного в сторону, вдруг слышу Чехов кричит: „Говоруха-Отрок! Говоруха-Отрок!" А тогда писатель был такой неприличный — Говоруха-Отрок, не то, что неприличный, а сотрудничал он в ретроградной,отвратительной газете „Московские ведомости" и все мы, молодые литераторы, его презирали. Я оглянулся. Оказывается, что Чехов мне кричит: „Говоруха-Отрок, Говоруха-Отрок". Все на меня с удивлением смотрят, а я не знаю, куда мне деваться.
Таким школяром он оставался, несмотря на свой жестокий недуг, до конца своих дней. Ведь еще полгода не прошло, как я был у него в Москве — в феврале этого года. Сидим мыс ним за столом друг против друга, разговариваем. У него правая рука опущена в карман брюк, а левая лежит на столе. Он меня слушает. Вдруг вбегает его жена, шопотом взволнованно говорит: „Антоша, там графиня Капнист приехала, просит тебя дать рассказ в ее сборник". Антон Павлович ничего не отвечает, смотрит на меня и спрашивает: „Так ты когда опять в Москву приедешь?" — и одновременно вынимает правую руку из кармана брюк, подсовывает ее под локоть левой руки в направлении к жене и делает кукиш. „На, мол, тебе, графиня Капнист". И все это было проделано с серьезнейшим видом...
В феврале этого года я еще раз с ним виделся, и это было наше последнее свидание... Да, так неожиданно умер. Хотя в последний мой приезд в Москву в начале июня этого года Грековы говорили, что он очень плох. Но потом письмо его было такое бодрое. Казалось, что он вернется, и вот — умер. Только теперь я понял, какое он огромное место занимал в моем сердце...»,—говорил мой отец, и мы, слушая его, чувствовали, что и в жизни всех нас Антон Павлович занимал очень большое место.
Л.К.ФЕДОРОВА. А.П.ЧЕХОВ
Публикация Н. А. Роек и ной
Лидия Карловна Федорова — жена писателя А. М. Федорова. Как вспоминает вдова И. А. Бунина, это была женщина, «умевшая работать и держать дом» и помогавшая мужу в его литературной работе (В. Н. Муромцев а-Б у н и н а. Жизнь Бунина. 1870—1906. Париж, 1958, стр. 99). Воспоминания самого Федорова о Чехове напечатаны в сб. «Памяти Чехова», 1906 г.
В публикуемых ниже воспоминаниях Федорова упоминает о своем участии в революционном движении (отвозила нелегальную литературу в Ялту). Однако надо полагать, что это участие было случайным и эпизодическим.
Публикуемые воспоминания были написаны Л. К. Федоровой, жившей перед войной в Одессе, в 1936 г., по просьбе А. И. Роскина. Авторская машинопись была тогда же передана Роскину вместе с рядом других документов. Ныне эти материалы хранятся у Н. А.-Роскиной.
«А. П. Чехов». Под таким заглавием я нашла листки среди бумаг А. М. Федорова. Очевидно, это начало неоконченной статьи об А. П. Чехове.
Под заголовком четыре строки из стихотворения Федорова «Памяти Чехова»:
Его я часто вспоминаю, Вот и сейчас передо мной Стоит он, точно, как живой, Таким, каким его я так люблю и знаю.
«Когда я его увидал в первый раз рядом с бывшим издателем „Журнала для всех" В. С. Миролюбовым, которого прыткие репортеры одесские прозвали „Шлагбаум" за длинную прямую фигуру, а главное, за то, что он ревниво оберегал от их назойливости больного писателя, Антон Павлович показался мне невысок ростом, на самом деле он был роста выше среднего. В движениях и манере говорить — сдержан и благородно прост. Мягкий и располагающий при первых звуках голос, иногда переходящий в басок, но глубокая октава Миролюбова, бывшего оперного певца, покрывает тихие, низкие ноты голоса Чехова, как густая бархатная волна».
На этом обрывается запись.
В 1900 году, весной А. П. Чехов и Миролюбов приехали из Ниццы в Одессу по пути в Крым. В ожидании парохода они остановились в Лондонской гостинице, и Миролюбов, по желанию А. П., пошел разыскивать Федорова, чтобы познакомить его с Чеховым 1.
Я хорошо помню этот день, когда А. М. Федоров, возбужденный и взволнованный, вбежал в комнату, где я сидела с А. И. Куприным. Куприн говорил о той тревоге, которая не покидает его со дня выхода его первой книжки рассказов.
— Что такое критик? Это кровожадный тигр, любящий молодое мясо.
Куприн тогда был молод, застенчив и не уверен в себе.
Вы тут спокойно разговариваете и не подозреваете, кто в Одессе! В Одессе Чехов!
JIa-a-дно,— недоверчиво протянул Куприн.— Чехов за границей.
Был, а со вчерашнего дня он здесь. Миролюбов отыскал меня в редакции «Одесских новостей», чтобы пригласить меня к Чехову. Я у него был, мы вместе гуляли по бульвару, по улицам, заходили в магазины.
Счастливец!— искренно позавидовал Куприн.
Напрасно завидуешь. А. П. просил меня привести тебя к нему сегодня вечером.
Ну-у! ? Это невозможно!
Почему? Ты разве не знаешь, как Чехов всегда приветлив к молодым писателям? А тут еще козырь: вышла твоя первая книжка.
Куприн вскочил и схватился за голову.
Да понимаешь ли, что ты говоришь? А вдруг он ее читал!
Это так было неожиданно, смешно, что мы расхохотались.
Да перестаньте!— закричал А. И.
Зная обидчивость Куприна, мы замолчали.
Вы посмотрите на мои ботинки! Разве можно в таких ботинках идти к Чехову? Тебе хорошо — ты после «Бурелома» твоего стал богат, а я — нищий.
Скоро будешь и богат и славен. А пока ты нищий, а я богат, как Крез, я могу купить тебе ботинки. Мы по дороге заедем в магазин обуви на Екатерининской к Безиковичу, там ты оставишь свои старые ботинки и наденешь новые, вот и все. Идет?
Нет.
В одиннадцать часов вечера они вернулись от Чехова хорошо и весело настроенные и начали делиться со мной впечатлениями.
Я ведь знал Чехова только по портретам, и он мне показался совсем не тем, каким я его представлял по фотографиям. Даже портрет Браза не передает истинного образа Чехова.
А ты заметил, что он, отхаркивая, плюет в бумажный фунтик и бросает его в печь?
Можно ли сразу сказать, взглянув на Чехова, что это выдающийся человек? — спросила я.
И оба согласились в том, что при первом взгляде такого впечатления, может быть, и нет, но после даже самой краткой беседы с ним, даже о самых обыкновенных вещах — по тону его речи, по выражению его глаз, а особенно по этой печальной светлой улыбке — чувствовалось, что это человек необыкновенный.
Уходя, Куприн шутливо погрозил Федорову:
Никогда тебе не прощу купленных мне ботинок.
Не могу не вспомнить сейчас моего разговора с Куприным — спустя много лет, когда уже и Чехова не было на свете. Как-то случилось, что я осталась вместе с Куприным после большого между ним и Федоровым спора и спросила его:
Почему, Александр Иванович, и в спорах, и в мирных беседах у вас всегда чувствуется неприязнь к Федорову?
Потому, что он мне купил ботинки, когда мы в первый раз ехали к Чехову.
На другой день после своего знакомства с Чеховым А. М., взяв с собой меня и сына, отправился на пароход, на котором А. П. ехал в Ялту.
Ну, вот, смотри,— сказал А. М., когда мы подъезжали на извозчике к пароходу.— Вот стоит Чехов. В пенсне, в пальто с бархатным воротником, рядом с высоким, в шубе.
Я помню, что я очень волновалась.
Взяв за руку своего трехлетнего сына Витю, я поспешно поднималась по трапу за А. М. на палубу.
Нас познакомили.
Чехов подал холодную худую руку. Приветливо взглянул через пенсне и тотчас перевел глаза на Витю. Опустил ласково руку на его плечо и, добро покачивая головой из стороны в сторону, сказал:
Хорош сын! Вы А. М. не обманули.— Потом склонился к самому лицу мальчика.— Ну и повезло же тебе, братик. Ты видишь вон стоят большие бочки?
Вижу.
Я не знаю, видел ли Витя бочки: он не спускал глаз с Чехова.
А за бочками видишь большие железные клетки?
Вижу.
Вот в этих клетках сидят всякие звери. Идем, посмотрим.
Он взял ручку Вити, который совершенно спокойно доверился ему и побежал рядом с А. П. вниз к клеткам.
С палубы парохода я все время следила, как А. П. переходил от клетки к клетке, что-то, склоняясь к Вите, объяснял ему, чему-то смеялся и, заботливо держа за плечо его рукой, охранял от слишком большой близости к клеткам.
Когда А. П. шел обратно, держа за руку Витю, я поспешила навстречу, видя, что и самому А. П. нелегко подниматься.
Ну, рассказывай маме, с какими зверьми ты познакомился.
С обезьянкой... с волком...
Волк произвел на него большое впечатление. Видите, у него до сих пор расширены зрачки.
Я волка не боюсь. Я лева тоже не боюсь.
Вот как! Какой ты храбрый! Где же ты видел «лева»?
Во сне,— пояснила я.
Я пришел в ванну, а в ванне сидит лев.
А. П. расхохотался. Схватил Витю под локотки и поднял вверх, глядя на него лучистыми нежными глазами, и стал приближать его к себе, как будто желая поцеловать, но вдруг отстранил и поставил бережно на пол.
Мы ходили взад и вперед по палубе. А. П. спросил меня: