С Горьким мне явно не повезло. Я попробовал отыграться на Художественном театре.
Ничего — театр, как театр, — опять погасил мои восторги Чехов.— По крайней мере актеры роли знают. А Москвин — даже талантливый. В других театрах и этого нет. Я помню, в Александринском театре ставили мою „Чайку". Под суфлера! Боже мой, что только они там говорили!..
Как утопающий за соломинку, я ухватился за „декадентов", которых считал „новым течением в литературе".
Никаких декадентов нет и не было, — безжалостно доканал меня Чехов.— Откуда вы их взяли?.. Во Франции — Мопассан, а у нас — я стали писать маленькие рассказы, вот и все новое направление в литературе... Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют... Религия, мистика и всякая чертовщина!.. Это всё они нарочно придумали... Вы им не верьте. И ноги у них вовсе не „бледные", а такие же как у всех волосатые...
Ну какой же Леонид Андреев писатель? Это просто помощник присяжного поверенного, которые все ужасно как любят красиво говорить...
Студенты бунтуют, чтобы прослыть героями и легче ухаживать за барышнями...».
* * *
«— До чего мы ленивый народ... Даже природу заразили ленью. Вы поглядите только на эту речку, до чего же ей лень двигаться! Вон она какие колена загибает, а все от лени. И еся наша пресловутая „психология", вся эта достоевщина, тоже ведь от этого. Лень работать, ну вот и выдумываем».
* * *
Опять за чаем на террасе:
«— Вот меня часто упрекают, даже Толстой упрекал, что я пишу о мелочах, что нет у меня положительных героев: революционеров,
Александров Македонских или, хотя бы как у Лескова, просто честных исправников... А где их взять?..
Жизнь у нас провинциальная, города немощеные, деревни бедные, народ поношенный... все мы в молодости восторженно чирикаем,. . ак сорока годам — уже старики и начинаем думать о смерти... Какие мы герои!..
Вот вы говорите, что плакали на моих пьесах... Да и не вы один... А ведь я не для этого их написал, это их Алексеев сделал такими плаксивыми. Я хотел другое... Я хотел только честно сказать людям: „Посмотрите на себя, посмотрите, как вы все плохо и скучно живете!.." Самое главное, чтобы люди это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую, лучшую жизнь... Я ее не увижу, но я знаю, она будет совсем иная, не похожая на ту, что есть... А пока ее нет, я опять и опять буду говорить людям: «Поймите же, как вы плохо и скучно живете!» Над чем же тут плакать?.. — И, вставая со стула, грустно докончил: — ...Пойдемте спать... Гроза будет...» 65.
А во время грозы у него потекла горлом кровь.
* * *
По возвращении они с Ольгой Леонардовной поселились в Любимовке по Ярославской железной дороге, в усадьбе матери Станиславского, Е. И. Алексеевой. (Она предоставила им флигель.) Любимовка лежала на Клязьме, где Чехов удил рыбу. Прожили они вместе до середины июля, затем он один уехал в Ялту. Вероятно, за время болезни у Ольги Леонардовны расстроились нервы, она скучала и в письмах к мужу стала его упрекать, что он не взял ее с собой, упрекала и его родных.
Он отвечает: «Ты сердита на меня, а за что — никак не пойму. За то, что я уехал от тебя? Но ведь я с тобой прожил с-самой Пасхи... и не уехал
бы, если бы не дела и не кровохарканье» 66.
% * *
От 11 сентября я получил от него коротенькое письмецо: упрек, что я не послал ему своих «Новых стихотворений», которые были изданы А. А. Карзинкиным — большим любителем поэзии и моим другом — в старинном стиле 67.
* * *
В середине октября 1902 года Чехов приехал в Москву и чуть ли не в первый день написал записочку Найденову, прося его известить меня, что он здесь в8.
Конечно, на следующий день я был у него. В письме от 18 октября он пишет Куприну, что виделся с Буниным и что тот «в меланхолическом настроении, собирается за границу» 69.
А 26 октября я получил от него открытку: «Милый Жан! Укрой свои бледные ноги!» без подписи 70.
* * *
Из Москвы Антон Павлович уехал в конце ноября. В Ялте в это время выпал снег...
В письме от 20 декабря он пишет жене: «Думал о том, что тебе нужен сынишка, который занимал бы тебя, наполнял бы твою жизнь. Сынишка или дочка будет у тебя, родная, поверь мне, нужно только подождать, прийти после болезни в норму. Я не лгу тебе, не скрываю ни одной капли из того, что говорят доктора, честное слово» 71.
Я же в это время жил еще в Москве, бывал запросто у Ольги Леонардовны и иногда заставал ее в слезах, — ей было тяжело, хотя она и не жаловалась.
* * *
В письме от 27 декабря Чехов сообщает ей из Ялты: «Ждем Бунина и Найденова, которые,по газетным известиям, уехали в Константинополь»...72 Последнее было вранье.
В письме от 1 января 1903 года Антон Павлович извещает жену, что «Бунин и Найденов теперь герои в Одессе. Их там на руках носят» (мы жили в это время с Найденовым в «Крымской гостинице») 73.
Гославскому же пишет: «На днях в Ялте будет Бунин» (из Одессы я собирался поехать в Крым). «Я поговорю с ним и, если он посвятит меня в тайны „Знания", то я тотчас же напишу Горькому или Пятницкому, не медля...» 74.
13 января в день отъезда Марьи Павловны он почувствовал себя плохо. ...А в Ялте был туман, погода как раз для туберкулезного.
5 февраля Шаповалов привез Чехову от Станиславского «орден» «Чайки» (такой же самый я получил от Художественного театра вместе с адресом на свой двадцатипятилетний юбилей. Его у меня украли вместе со всеми ценными вещами во время нашего пребывания в Софии в 1920 году, после бегства из Одессы).
16 февраля он в письме к жене удивляется: «Бунин почему-то в Новочеркасске?» 75 А я там был у матери, жившей тогда у моей сестры Марьи Алексеевны Ласкаржевской.
Из Новочеркасска я отправился в Ялту.
Вот в этот-то приезд Чехов шутя приставал ко мне, что именно напишу я о нем в своих воспоминаниях. Я иногда отбрехивался, что это он будет писать обо мне, но он уверял, что я проживу до ста лет, что я «здоровенный» мужчина, и все в таком роде. Наконец, я сказал:
Я напишу прежде всего, как и почему я познакомился с вами в Москве. Это было в 95 году, в декабре. Я не знал, что вы приехали в Москву. И вот, сидим мы однажды с одним поэтом в Большом Московском, пьем красное вино, слушаем машину, а поэт все читает свои стихи, все больше и больше собой восторгаясь. Вышли мы очень поздно, и поэт был уже так возбужден, что и на лестнице продолжал читать. Так, читая, он стал свое пальто на вешалке искать. Швейцар ему нежно: «Позвольте, господин, я сам найду...» «Как, негодяй? Значит я чужое пальто беру?» — «Так точно, . чужое-с». — «Молчать, негодяй, это мое пальто!» — «Да нет же, господин, это не ваше пальто!» — «Тогда говори сию же минуту, чье?» — «Антона Павловича Чехова». — «Врешь, я убью тебя за эту ложь на месте!» — «Есть на то воля ваша, только это пальто Антона Павловича Чехова». — «Так, значит, он здесь?» — «Всегда у нас останавливаются...» И вот мы чуть не кинулись к вам знакомиться в три часа ночи. Но, к счастью, удержались и пришли на другой день, и на первый раз не застали — видели только ваш номер, который убирала горничная, и вашу рукопись на столе. Это было начало «Бабьего царства» 7в.
Кто этот поэт, догадываюсь, Бальмонт, конечно. А откуда вы узнали, какая именно рукопись лежала у меня на столе? Значит, подсмотрели?
Простите, дорогой, не удержались.
А жалко, что вы не зашли ночью. Это очень хорошо — закатиться куда-нибудь ночью, внезапно. Я люблю рестораны.
Да, это правда, рестораны он любил. Всех друзей звал всегда или пообедать, или поужинать. И ему доставляло удовольствие их угощать. Нравилось ему мое понимание в винах, любовь к закускам и к тонким блюдам, это ценила во мне и Евгения Яковлевна, которая была большая мастерица в кулинарном искусстве и тоже очень любила угощать.
ШУТОЧНОЕ ПИСЬМО ЧЕХОВА К И. А. БУНИНУ от 26 ОКТЯБРЯ 1902 г.
Слева рукою И. А. Бунина: «Это письмо прислал мне в шутку Чехов. Ив. Бунин»
Написано на открытке с портретом писателя Емельянова-Коханского.
Центральный архив литературы п искусства. Москва
Кислы!нот Koxanrfrift
Ни с одним писателем я не был в таких отношениях: мог часами, сидя вместе в кабинете, молчать, а с Чеховым мы иногда проводили так целые утра.
Иногда мне казалось, что все-такп я мешаю ему, и вечером при прощанье, выдумывал, что мне утром нужно куда-то, в этом случае он трогательно настойчиво начинал приглашать и шутя говорил: если вам не скучно со старым писателем...
В этот приезд я уже останавливался в лучшей гостинице в Ялте, в «России». II он туда как-то вечером позвонил и сказал, чтобы я нанял извозчика и приехал за ним, чтобы ехать кататься. Я стал отговаривать, но он настоял. Правда, ночь была теплая, лунная. И мы поехали в Ореанду. Вот тут-то он и сказал, что его будут читать еще только семь лет, а жить ему осталось еще меньше — всего шесть. В обоих случаях ошибся: жить ему осталось меньше — всего год и три месяца, а читают его уже больше пятидесяти лет, и, вероятно, будут читать еще долго.
' f I KoV^
СI рк - ' "
Из Крыма я поехал в Москву, заглянул ненадолго к брату, в деревню, а в мае бывал у Чеховых на Петровке и удивлялся, как они могли так высоко снять квартиру, на третьем, то есть по-заграничному на четвертом этаже*, у него уже была одышка, ему очень тяжело было подыматься.
В этот приезд он показался профессору Остроумову, который увидел, что его левое легкое в исключительно плохом состоянии и, сказав, что он «калека», запретил ему жить зимою в Ялте, запретил и поездку в Швейцарию, где он с Ольгой Леонардовной хотели провести лето.