По мнению критика Роберта Кантерса, чеховский театр — «единственный театр, который можно выносить после кино», ибо в ряде случаев кино тоже хочет служить школой жизненной правды (Robert К а п t е г s. Pourquoi aimons-nous Tchekhov? — «Express», от 28 декабря 1956).
Под впечатлением от «Иванова» Франсуа Мориак записал в своем «Блокноте» 4 января 1957 г.: «Что бы ни говорили, а признаки возврата к человечности должны нас всех уберечь от отчаяния. Тот факт, что в наши дни Моцарт — всеми любимый музыкант, а Чехов неизменно привлекает зрителей, где бы ни шли его пьесы, показывает с достаточной убедительностью, в каких истолкователях жизни нуждается современный человек. Он ищет прибежища у художников, рассказывающих ему повесть, весьма отличную от той, которая развивается под знаком экономики и техники. По правде сказать, он всегда прибегал к ним. Он вечно ищет бесценную жемчужину, похищенную у него, а поэт или музыкант погружаются в пучину и порой извлекают на мгновение оттуда эту жемчужину» (Francois М a u г i а с. Bloc-notes. Р., 1958).
7
В июне 1958 г. Московский Художественный театр показал во время гастролей во Франции три чеховских пьесы: «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад».
Критика в основном восторженно оценила эти постановки, хотя время от времени в печати раздавались скептические голоса, утверждавшие, что молодой состав исполнителей не идет ни в какое сравнение с изумительными актерами старшего поколения, гастролировавшими в Париже в 1922 г. и оставившими по себе незабываемую память.
Приведем несколько отзывов, появившихся в парижской прессе.
Жан Непвё-Дега писал в «France-Observateur», от 26 июня 1958 г.:
«Спектакли, которые дает сейчас в парижском Театре наций Московский Художественный театр, является в отношении драматического искусства одним из самых поучительных событий текущего сезона.
Могла ли эта труппа, продолжательница одной из самых блестящих традиций в истории европейского театра первой половины XX века, сделать лучший выбор, предложив нашему вниманию несколько первоклассных чеховских пьес, создание которых совпало с зарождением Художественного театра, чей своеобразный вклад в искусство неразрывно связан с именем Станиславского, обновившего мастерство, театральную психологию и даже, если хотите, театральную мораль.
Эти гастроли имеют еще и то неоспоримое преимущество, что они пришлись ко времени. Необычайный размах, с которым отмечалось четыре года тому назад во Франции и во всем мире пятидесятилетие со дня смерти Чехова, углубленное знакомство с его прозой и драматургией, появление множества новых переводов Чехова и исследований о его творчестве — все это позволило установить контакт между русским писателем и нашими зрителями и бесчисленными читателями; они научились ценить своеобразное дарование этого рассказчика и драматурга, свойственное его произведениям неповторимое соединение юмора и нежности, целомудрия и приподнятости, это беспримерное искусство полутонов и контрапунктов, которое, приобретя массу последователей с тех пор как Чехов его открыл, стало еще более неподражаемым (...)
Каково содержание „ Вишневого сада " ? История распада семьи из-за ослепления и беспечности старших и ухода молодых,которые тянутся к чему-то „иному",что манит их в силу контраста с окружающим и стремления идти вперед. Содержание „Трех сестер"? История нескольких людей, которых ждет крушение надежд на счастье и удачу, явившееся результатом случайности или каких-то незначительных причин. Но этот крах ведет их, несмотря на пережитые страдания, к новой надежде, и эти пережитые страдания становятся не только необходимой ее основой, но как бы трамплином для более обширных связей с людьми.
Можно было предположить, что по прошествии пятидесяти лет последователи Станиславского сочтут себя вправе приписать Чехову точку зрения, ставшую ведущей под влиянием событий, которые наступили вскоре после смерти писателя, и всего того, что началось с тех пор. Певец отчаяния, которое охватило людей, смутно ощущавших надвигающуюся катастрофу, Чехов призывал к перестройке общества, но он не ставил себе задачей намечать планы этой перестройки и не в его характере было предвосхищать сопутствующие ей обстоятельства, хотя он и признан в теперешней России провозвестником рождения нового мира. Следовало ли ввиду этого давать другой ракурс основным мыслям его произведений, менять освещение, усиливать некоторые оттенки и превращать свидетельское показание писателя здесь в обвинительный акт, там в заранее подготовленную защитительную речь? Воздадим должное нашим уважаемым гостям: в их трактовке чеховских пьес нет ни тени предвзятости, ни излишнего субъективизма. Их уважение к миросозерцанию Чехова безупречно; изумительным качеством постановки и исполнения они словно хотели нас заверить в том, что, несмотря на громадные исторические сдвиги, им удалось сберечь преемственность в искусстве.
Жалость Чехова к представителям старшего поколения, прикованным к своей духовной и жизненной рутине, уважение, с которым он относится к некоторым из их воззрений, уже опрокинутым, как он сам показывает, непреодолимым ходом эволюции, и даже доверие, которое он приглашает нас оказать искренности и великодушию их еще неясных надежд на будущее,— все указания писателя добросовестно переданы исполнителями (...)
Я не стану приводить здесь список исполнителей и говорить о том, какую долю внес каждый актер, режиссер, художник и бутафор в цепь этих сплошных удач. Мне хочется лишь передать нашу общую благодарность всем участникам этих волнующих и благородных спектаклей, всем тем, кто так проникновенно и горячо отозвался на требования чеховских пьес, донес до нас голос одного из величайших поэтов сцены, гордости своей страны, ибо он впитал в себя все лучшее, что кроется в глубоком характере породившего его народа, все самое сердечное и дружеское».
Робер Кемп, разбирая пьесу «скромного, но гениального Чехова», сравнивает постановку «Вишневого сада» Ж. JI. Барро с постановкой москвичей: «Труппа Московского Художественного театра, или Театра Станиславского, подтвердила вчера вечером показом превосходной, захватывающей пьесы Чехова, что ее (труппы) громкая известность вполне заслужена. Дисциплина, согласованность, разнообразие приемов, тщательная отделка деталей, безукоризненный вкус, естественность и сценическое мастерство^..) Мне кажется, что русские актеры обладают всеми этими блестящими качествами. Нас особенно поразили сдержанность и строгость их игры. Полное отсутствие приемов, бьющих на эффект, никакой дешевки, никакого стремления во что бы то ни стало вызвать смех или слезы. Этот „народный театр" отличается стилем поистине „аристократическим", пленяющим своей утонченностью» («Le Monde», от 20 июня 1958).
Клод Саррот безоговорочно предпочитает «Трех сестер» «Вишневому саду»: «Следует пожалеть, что мы не видели „Трех сестер" раньше „Вишневого сада" . В этом спектакле строже соблюдены традиции Константина Станиславского, и сама пьеса менее дидактическая, менее „ воинствующая ", чем предыдущая; она дает нам о Чехове представление, почти соответствующее тому облику, который мы себе создали. Очевидно, было довольно трудно извлечь из этой драмы (так назвал, в конце концов, свой „воде-
пиль" Чехов, присоединившись ко всеобщему мнению) тот важный социальный урок, которому в наши дни „Вишневый сад" обязан своим успехом в России.
Как бы то ни было, в „Трех сестрах" (1901), написанных за три года до „Вишневого сада", предчувствие новой жизни, лучшего будущего, служащее финальным аккордом этой четырехактной пьесы, еще не получило такого яркого утверждения, отличающего, как говорят, второе произведение, которое, пожалуй, можно было бы назвать заветом писателя» («Le Monde», от 24 июня 1958).
«ПЛАТОНОВ» НА ФРАНЦУЗСКОЙ СЦЕНЕ (КАРТИНА ИЗ 2-го АКТА) Постановка Жана Вилара в Theatre National Populaire (Народном национальном театре),
Париж, 1956 г.
Робер Кемп восторженно отзывается в той же газете о «Дяде Ване»: «Поездка в Анжер помешала мне видеть „Трех сестер" в исполнении московских актеров, говорят, это изумительныйспектакль ... Но я побывал на „Дяде Ване", другом шедевре, он настолько исполнен тоски и горечи, что заражает зрителя и лишает его желания жить. А как превосходно играют актеры Художественного театра! Какая простота, сколько правды в каждом слове, в каждом жесте! И как поразительно соответствует каждой роли облик ее исполнителя, начиная от роста, лица п кончая бородой и волосами! Обидно только, что не понимаешь языка Чехова, что не можешь следить за словами, неразрывно связанными с чувствами, которые они выражают ... Пьеса очаровательна даже в переводе, какова же она должна быть в оригинале?
Остается пожалеть себя и всех французских зрителей, которые слышат актеров, не понимая их, не различая тончайших оттенков диалога ...
Мы живем одной жизнью с персонажами Чехова, делим их горести п вместе с ними погружаемся в болото бездействия. Мы перестаем быть зрителями, превращаемся
в невидимых и безмолвных актеров; нам хотелось бы ласково утешать этих людей, взять их под руку. Душа Чехова, скорбная и примирившаяся, живет здесь во всем; она совсем близко, рядом с нами. Она присутствует в каждом слове, витает в комнате и цветет с цветами в саду, испускающими еле уловимый погребальный аромат» («Le Monde», от 3 июля 1958).
Доминик Фернандез писал о постановке пьес Чехова в Художественном театре: «Чехов не ополчается на людей, которые по своей слабости или подлости могли бы стать мишенью для гнева праведников. Здесь опять-таки следует отдать должное режиссерам и актерам Художественного театра: они бережно относились к художественной правде Чехова, даже в тех случаях, когда эта правда противоречила их доктрине, их •убеждениям. Не было ничего легче, как представить брата и сестру из „ Вишневого сада" в сатирической манере, отнестись к ним с негодованием! Вот они старые безвольные эгоисты — помещики, которые неспособны даже управлять своим имением, последние представители класса, обреченного на исчезновение! Но для Чехова они олицетворяют также равнодушие и инертность этого уходящего мира, его поэзию, а также бесполезность, ненужность этой поэзии» («Nouvelle Revue Francaise»", от 1 августа 1958).