овка была принята весьма положительно как публикой, так и критикой.
«Это так великолепно,— писал рецензент газеты «Narodm listy»,— так овеяно духом подлинно чеховского изображения жизни, ее радости и печали, юмора и меланхолии, изображения неизменно поэтического и неизменно правдивого! Сущий король Мидас — этот Антон Павлович! До чего он ни коснется вокруг себя, все превращает он своим волшебством в золото поэзии! Действующие лица — сплошь оригинальные типы. Чисто русские и вместе с тем общечеловеческие!» (1904, № 333, от 2 декабря).
В январе 1905 г. «Вишневый сад» успешно шел и на сцене Национального театра в г. Брно. Критика отмечала эстетическое и воспитательное значение чеховской пьесы, как и пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь», поставленной театром в том же месяце. «На опыте этих двух пьес,— писал рецензент журнала «Hlidka» (1905, с. 3, str. 259) Станислав Фиала,— театральная дирекция могла убедиться, что и нашу публику можно было бы воспитать в более высоких воззрениях на драматическую литературу и что нет нужды преподносить ей одни лишь пьесы авантюрного содержания».
Касаясь вопроса о новаторстве Чехова и отличительных особенностях его драматургии, Фиала писал: «А. П. Чехов в своих драмах впервые ввел новые приемы и культивировал новый, непривычный художественный метод, последовательно проведенный в „Вишневом саде".Отказавшись от „героев и героинь", он дает течение жизни, как она есть, не стараясь выдумывать для пущего драматизма всякие волнующие сцены и эффекты; каждый у него переживает свою житейскую драму по-своему, „жизнь каждого человека для него драма". И кусок жизни, вырезанный из панорамы человеческих судеб, предстает перед нами в своей психологической тонкости, со своим грустным юмором и бесконечным сочувствием к физическим и духовным страданиям русского человека, которого он умеет, обрисовать такими выразительными штрихами...»
Однако идейное содержание «Вишневого сада» чешская критика в целом оценивала приблизительно в том же духе, что и русская печать того времени. Здесь мы находим и указание на тему разорения, умирания дворянского гнезда («Osveta», 1904, с. 4, str. 363), и стремление зачислить Чехова в разряд идеологов буржуазии — он якобы воплотил свои чаяния в образе Лопахина — будущего хозяина новой России («Di- vadlo», 1905, с. 14, str. 296; с. 15, str. 318), и иронические насмешки над студентом Трофимовым, образ которого является будто бы сатирой на нравственную немощь русской молодежи, и т. д. и т. п.
Против искажения смысла пьесы выступил в журнале «Rozhledy» (1904, с . 10, str. 302—303) критик К. Кольман. Стремясь помочь чешским читателям разобраться в пьесе, понять ее главных героев, Кольман широко цитирует и излагает статью А. В: Амфитеатрова, опубликованную в «С.-Петербургских ведомостях» (1904, № 191, от 15 июля), в которой последний резко обрушился на критиков, высмеивавших свежие, искренние речи Пети Трофимова и энтузиазм Ани, их мечты о новой жизни 1В.
К теме «Вишневого сада» К. Кольман вернулся в другой статье, напечатанной в газете «Hlas Naroda», от 4 декабря 1904 г.: «В этой пьесе (...) драматург так остро характеризует среду и так верно рисует образы, что глубокое содержание волнует даже там, где, исходя из наших обычных представлений, драматургическая нить рвется или дробится; вернее, пьеса становится драматичной по-иному (... Опасения, что лишь надуманный театральный эффект дойдет до публики, исчезают под впечатлением этой драмы, для которой самые прекрасные эффекты — это простые фразы, органически связанные с образами и средой. Любовь Андреевну, ее дочерей Варю и Аню, ее брата, Петю Трофимова, бывшего домашним учителем ее сына Гриши,— всех их вытесняет из фамильного имения приобретатель Лопахин, помещик, вышедший из мужиков; в этом обстоятельстве кроется глубокий, очень тонко выраженный писателем смысл общественного положения русских помещиков, на которых писатель здесь наводит зеркало, нисколько не поддаваясь влиянию волнующих картин, в которых изображали русскую деревню, в частности помещиков, пионеры и пророки благородного реализма. Но даже это простое действие никак не завязывается. Все здесь так далеко от интриг, которые служат основой для декадентских драм и без которых мы почти не можем представить себе пьесу. Притягательную силу чеховской пьесы следует искать в другом —■ в том, как по-разному смотрят на Вишневый сад представители одного и того же столетия. Это миниатюра большого русского сада, по которому русские люди до сих пор не умеют разумно ходить».
театра заключалось в том, что он убедительно продемонстрировал идейное богатство русской литературы, впервые и по-настоящему показал чехам, как нужно трактовать произведения русской драматургии, открыл перед ними подлинную русскую жизнь, о которой западноевропейские читатели и зрители зачастую имели искаженное представление. «Перед нами,— писал Ярослав Квапил,— настежь распахнулись ворота в русскую жизнь; мы видели не только русские пьесы и русских актеров, а весь русский мир, это был театр, в котором в изумительной гармонии сливались традиция и новаторство. В этом новом режиссерском, актерском и постановочном искусстве не было ни капли условности, и вместе с тем оно глубоко коренилось не только в своей национальной почве, но и в замечательной театральной школе, подымалось ввысь из земных недр и старинных истоков» (Jaroslav К v а р i 1. О cem vim. Praha, 1932, str. 381).
Во время гастролей Художественного театра в Праге чешские критики воочию убедились в ограниченности своего прежнего понимания драматургии Чехова.
«Мы встретились и познакомились с людьми, о которых читали долгие годы. Мы думали, что имеем хотя бы приблизительное представление об основных персонажах пьесы («Дядя Ваня»), но когда они один за другим проходили перед нашим взором, мы поняли, что прежние наши представления были лишь бледными тенями»,— писал рецензент газеты «Кигуг» (8 апреля 1906 г.).
«Мы восхищались тем, как они умеют передать дыхание самой жизни, немое, тихое, каким оно бывает иногда в тяжкую минуту, когда во всех углах притаилась тоскливая жуть! Как они с помощью своего технического мастерства умеют создавать волшебные сцены, как будто бы ааговорила сама тишина, а смысл ее слов понятен»,— писал рецензент газеты «Narodni listy» (1906, № 99, от 10 апреля).
Однако только немногие критики могли в какой-то степени анализировать спектакль. Большинство из них выражало свое отношение к нему статьями, полными восторженных излияний и славословия.
Под влиянием постановки «Дяди Вани» Художественным театром руководство Пражского Национального театра решило включить в репертуар одну из пьес Чехова. Выбор пал на «Три сестры» — пьесу, которая еще не ставилась на чешской сцене в которую ведущие деятели театра (директор Густав Шморанц, главный режиссер Ярослав Квапил, артистка Гана Квапилова) видели в Берлине, куда специально ездили, чтобы ознакомиться с искусством Художественного театра.
Равняться на Художественный театр — таков был девиз Национального театра, когда он приступил к работе над «Тремя сестрами». Руководство театра решило обратиться за помощью к Станиславскому. «Будьте любезны выслать нам эскизы мизансцен „Трех сестер"»,—телеграфировал ему Г. Шморанц 10 ноября 1906 г. (Музей МХАТ, архив К. С. Станиславского). Через три дня, 13 ноября, к Станиславскому обратился и Я. Квапил:
«Уже очень скоро мы будем ставить „Три сестры", которые так превосходно играла ваша труппа в прошлом году в Берлине. Я не думаю, чтобы нам удалось поставить драму так, как это сделали вы, но я не могу, например, представить себе mise-en-scene иными, чем у вас. Было бы очень желательно, чтобы вы одолжили нам 1) эскизы декораций, если возможно, е планом. Если существуют репродукции в каком-нибудь театральном журнале, напишите, пожалуйста, название и адрес журнала. 2) Прошу ваших разъяснений относительно костюмов, в первую очередь военных. Если имеется серия открыток к „Трем сестрам", так, как это было к „Дяде Ване", будьте любезны, также пришлите. Может быть, существует какая-нибудь книга с рисунками военных форм: напишите, как она называется, и я закажу ее у наших книгеторговцев. 3) Прошу также сообщить напевы и мелодии к пьесе. Что касается военных форм, то нельзя ли прямо заказать их в России (подержанные), у кого и где? Я был бы вам очень благодарен, если бы вы помогли нам во всех этих и других мелочах, относящихся к пьесе, и прошу вас возможно скорее ответить, потому что мы собираемся поставить пьесу уже в конце ноября (к 15-му по вашему стилю)» (Музей МХАТ, архив К. С. Станиславского. В цитате нами исправлены некоторые грамматические и стилистические ошибки).
О готовности, с которой Станиславский поспешил помочь Квапилу, свидетельствует его ответное письмо (подлинник хранится в Праге, в архиве Я. Квапила; цитируем по полученной нами фотокопии).
PojpviI
Ivan Petrovid Vojnicky, jejl syn Alois SedlideU Michajl Lvovic Astrov, lekaf . Eduard 4ojan. Ilja Iljid TSbgin, zchudly statkif Jindrich Mosna.
Marina, star4 chuva Marie Rysava j.
Celedin Vaclav Zintl..
HlidaC Josef Havelsky.
D6j na statku Serebrjakovg
«Я и все мои товарищи очень счастливы представившемуся случаю оказать вам услугу как знак нашей бесконечной благодарности за тот братский прием, который вы оказалп нам в милой Праге. Эти воспоминания, вместе со всеми милыми и гостеприимными людьми,— очень дороги нашим сердцам. Вот почему мы с особым вннма нием отнеслись к вашей просьбе п желали бы исполнить ее как можно лучше.
187 hra (3. ftvrtka) V pfedplac
3tr3rcefc T7"stria*.
Obrazy z vesnickЈho 2ivota о 4 dЈjstvfch. Rusky napsal A P ^ec ho v. Prelofil Borivoj Prusik
Rezis^r Josef Smaha.
Alexandr Vladimirovii Serebrja-
kov, profesor na pensi . . . Josef Smaha. Jelena Andrejevna, jeho iena,
271 eti Marie Laudova.
Sofja Alexandrovna (Sofia), jeho
dcera z prvniho mantelstW Isa GrЈgrova
Mane Vasiljevna Vojmcka, vdova po tajnЈm radovi, niatka prv-ё