3
В период чехословацкой буржуазной республики (1918—1939 гг.) творчество Чехова привлекало гораздо меньше внимания. В 1918—1923 гг. вышло 10 сборников. При этом основная часть вышедших книг явилась завершением изданий сочинений Чехова, начатых еще в 1910 и 1911 гг., или же повторными изданиями довоенных переводов. В 1924—1930 гг. количество изданий резко сократилось— вышло всего лишь несколько отдельных рассказов и один сборник (1925). А в 1931—1939 гг. вообще не вышло отдельным изданием ни одного перевода произведений Чехова
Ненамного лучше дело обстояло с постановками пьес Чехова. В первые годы буржуазной республики драматургия Чехова представлена на сцене «Чайкой» в Виноград- ском театре (премьера 8 апреля 1919 г.) и «Вишневым садом» в Национальном театре (премьера 2 мая 1919 г.), а позднее драматическим этюдом «На большой дороге», поставленным на чешской рабочей сцене в начале января 1921 г.
Если драматический этюд имел «внимательную и благодарную публику», то этого нельзя сказать о двух первых постановках, которые были приняты буржуазной публикой и критикой холодно, а порой и резко враждебно. Великий драматург изображался в чешской печати как «певец тоскливой серой атмосферы», как выразитель русской пассивности и меланхолии. Критики писали о расплывчатости и несценичности «Вишневого сада», об лмпреосионизме «Чайки», приписывали Чехову многое, что было вызвано произвольной трактовкой чеховских пьес, искажавшей их идейное содержание, и плохой сыгранностью ансамблей, неудачным исполнением ряда ролей (Нина Заречная, Гаев, Раневская, Аня).
Названные недостатки отражали общее состояние чешского театра, переживавшего в те годы глубокий кризис. И это хорошо почувствовал Станиславский в 1922 г. во время пражских гастролей Художественного театра.
«В Праге,— писал он,— как и повсюду, происходит в театральных сферах метание. Старое — надоело, а новое не найдено ...) Как и всюду, не понимая природы театра и актера, и там мечутся и спорят не по существу. Реализм, условность, футуризм, площадки, конструкции и там не сходят с уст так называемых новаторов. Задаваясь сложнейшими, вычурными задачами, непосильными для отставшего косного искусства актера, попадают в допотопные приемы игры. Новаторы в декорациях и постановках толкают искусство актера в далекие времена» (К. в. Станиславский. Собрание сочинений, т. VI. М., 1959, стр. 131—132).
В этих условиях свежей, оздоровительной струей для чешского театра явились спектакли Художественного театра. В 1921 г. в Праге и других городах Чехословакии длительное время гастролировала так называемая качаловская группа 16, в репертуаре которой важнейшее место занимали пьесы Чехова: «Вишневый сад», «Три сестры», «Дядя Ваня», а также инсценировки рассказов «Хирургия», «Забыл!!», «Хороший конец». В октябре 1922 г. в Праге выступала основная труппа Художественнего театра во главе со Станиславским, которая среди других пьес также ставила «Три сестры» и «Вишневый сад».
Артисты Художественного театра приехали, и разговоры о несценичности и расплывчатости чеховских пьес сменились восторженными отзывами о замечательной игре московских артистов. «Их искусство,— вспоминал по'зднее народный артист 3денек Штепанек,— нас просто ошеломило своей правдивостью, своей человеческой простотой, монолитностью ансамбля, захватывающим мастерством артистов и гениальной режиссерской работой Станиславского. Вспоминается, что мы были не только зрителями, а непосредственными участниками действия, сидели, затаив дыхание. Казалось, будто лавина обрушилась на зрительный зал» («Rude pravo», 1956, № 257, от 14 сентября).
Незабываемыми остались чеховские спектакли Художественного театра для пропагандистки советской культуры Ярмилы Гаасовой-Нечасовой: «Еще до этого я знала классические произведения русской литературы, но впечатление, которое произвели на меня представления чеховских пьес „Вишневый сад" и „Три сестры", до сих пор не изгладилось из памяти. До сих пор я слышу слова „В Москву! Москва, Москва, Москва!", которые с тоской произносит Ирина в конце второго акта. Это в равной мере была •мечта уйти от мелочей личной жизни в мир великих деяний, мечта о взлете, которая жила тогда и в нас» (Сб. «Nas Gorkij». Praha, 1952, str. 37).
«Я должен признаться,— пиеал по этому же поводу писатель Иржи Марек,— что именно постановка МХАТ, которую я имел счастье видеть, сказала мне о нем (о Чехове) все. Я никогда не забуду того вечера, когда передо мною ожили герои „Трех сестер" и когда я не только как зритель, но и как человек, с героями великой драмы переживал глубокий трепет человеческой души» («Литературная газета», 1954, № 84, от 15 июля).
Однако споры вокруг творчества Чехова отнюдь не прекратились. Наоборот, теперь более четко, чем когда-либо раньше, определились и противостояли друг другу разные точки зрения, разное восприятие и толкование пьес Чехова. Наиболее отчетливо это видно на примере «Вишневого сада». Реакционная чешская критика в один голос с русскими белоэмигрантами горько оплакивала гибель старого, безвозвратно ушедшего мира, разражаясь проклятиями и клеветой по адресу большевиков. Другие же критики, етоявшие на идейных позициях победившей чешской буржуазии, пересматривают свои взгляды на пьесу и резко осуждают мир Раневских и Гаевых.
«Совершенно невозможно, чтобы, например, „Вишневый сад" мы теперь воспринимали так, как раньше,— писал И. Водак («Cas», 1921, в номере от 4 мая). — Когда мы в настоящее время видим вялость и легкомыслие помещиков, способных лишь вздыхать, но не действовать, тех, кто в парижских забавах проматывает отцовское имение, выставляя себя при этом в трогательном свете, мы не можем удержаться от упрека, что автор был к ним слишком мягок и снисходителен, что он должен был осудить их гораздо более решительно и гневно. К чему вообще так много заниматься ими, уделять им столько внимания? Зачем из-за них затемнять образы деятельных людей, купцов Лопахиных? Зачем их связывать с образом прекрасного вишневого сада, который каждому жаль? Было бы гораздо важнее(...) показать рождающиеся, возникающие течения, которые устремляются к новым формам жизни, показать нечто большее, чем недоучившийся студент Трофимов и молоденькая нежная Аня».
Лишь прогрессивно настроенная часть театральных деятелей и зрителей сумела правильно оценить подлинный гуманизм Чехова, его жизнеутверждающее начало, глубокую веру писателя в торжество справедливости на русской земле.
Их взгляды выразила в рецензии на спектакль Художественного театра «Вишневый сад» Мария Майерова в газете «Rude pravo» (1921, № 103, от 4 мая): «Так, именно так сгинула вся паразитическая Россия...) Лежите и не вставайте, помещики и помещицы ...) Мир вам, грубые и ленивые лакеи, и вам, старые слуги, верные, ослепшие и согнувшиеся от рабского усердия и даже в последние минуты все еще думающие об удобствах своего господина. Спи спокойно, вишневый сад! Туманная будущность молоденькой дочери, твоей наследницы, становится ныне прекрасной действительностью».
После гастролей Художественного театра пьесы Чехова несколько лет не ставились на чешской сцене. В журнале «Жизнь искусства» (1924, № 44, стр. 24) сообщалось, что Национальный театр в г. Брно включил в репертуар сезона 1924—1925 гг. «Три сестры», однако постановка эта, видимо, не была осуществлена, во всяком случае сведений об этом ни в русской, ни в чешской печати найти не удалось.
В начале 1928 г. под условным названием «Бесполезный человек Платонов» был» переведена на немецкий язык и поставлена на немецкой сцене новонайденная ранняя пьеса Чехова1?. С немецкого она вскоре была переведена на чешский язык (переводчик Павел Эйснер), и 28 января 1929 г. состоялась ее премьера в Виноградском театре.
Однако, как отмечал рецензент газеты «Pravo lidu» (30 января 1929 г.) Отокар Фишер, постановка этой пьесы была не совсем удачной. Режиссура в основном работала ощупью, не зная, как трактовать ее — в интимно-лирическом или ироническом плане, и это, конечно, не могло не отразиться на спектакле в целом.
Касаясь художественных достоинств пьесы, Фишер писал: «Драматической сосредоточенности, которую обычно считают необходимым условием сценического произведения, мы здесь не найдем. Но ее, как известно, нет и в зрелых пьесах Чехова. Конечно, в этом отношении „Человек Платонов" лишь яснее показывает, как из реалистической наблюдательности Чехова вырастает его реалистическая драма,что ставит ее в один ряд с его замечательными рассказами и юморесками. Но стремление к широкому охвату действительности уже здесь, в авторском дебюте, дополнено редким даром — умением видеть человека, схватить его в выразительной позе и речи. В самом действии еще много наивного и натянутого, но эти недостатки окупаются тем напряженным и мучительным вниманием, которое дебютант уделил своей центральной проблеме и с которым он всматривался в своего ^героя" — героя действительно в кавычках, трагикомического учителя, обладавшего бог весть какой притягательной силой для целого сонма красавиц и ими же затравленного потом» (цитируется по статье И. Сватоневой в журнале «Sovetska literature», 1954, с. 5, str. 639).
9 января 1932 г. в Пражском Национальном театре состоялась премьера «Трех сестер», пьесы, которая на этой же сцене 25 лет назад была столь блестяще поставлена Я. Квапил ом.
Как было заявлено в программной статье, опубликованной в журнале «Narodni a Stavovske divadlo», театр обратился к этой пьесе, чтобы показать актуальное звучание, действенность чеховской мечты и в новых, современных исторических условиях. В «Трех сестрах»,— писал автор статьи,— «мы видим лихорадочное стремление к тому, чтобы человеческая душа была наполнена каким-то положительным жизненным содержанием, чтобы человек вышел из состояния бездействия и обрел цель жизни, страстное желание трудиться, быть свободным, слиться с народом, в котором и заложена сила. Здесь говорят вещи, которые мы сегодня (после русской революции) воспринимаем как пророческий взгляд в будущее. Здесь преобладает ощущение бренности жизни. Вершинин говорит совершенно ясно: жизнь, мол, нынче тяжелая и печальная, но, возможно, уже последнее поколение ведет такую печальную жизнь и так жестоко лишено способности действовать.