В 1920 г. Суиннертон выступил с критикой спектакля «Вишневый сад» в «Arts Theatre». В рецензии на спектакль («The Cherry Orchard». — «Nation», 1920, vol. 27, № 16) Суиннертон, высоко оценивая пьесу Чехова, признавал постановку ее неудачной, говоря, что режиссер и актеры не поняли замысла пьесы. Ниже приводятся отрывки из этой рецензии и йз воспоминаний Суиннертона по книге: «Background with Chorus. A Footnote to'Changes in English Literary Fashion between 1901—1917». L., 1956.
В пьесе «Вишневый сад» одна из героинь говорит Гаеву, пожилому человеку: «Вам надо бы молчать. Молчите себе и всё», а другая добавляет: «Если будешь молчать, то тебе же самому будет покойнее». А вот этого-то как раз люди, выведенные в пьесах Чехова, и не умеют. Они не умеют молчать ... Они раскрывают перед нами свою душу, и мы заглядываем в нее. Мы видим, чем одержима каждая душа. Вот почему то, что в пьесах Чехова на первый взгляд кажется вовсе не относящимся к делу, сливается в одно поразительное целое. Его герои, чьи реплики производят на нас столь ошеломляющее с непривычки впечатление, на самом деле просто думают вслух. Чехов в своих пьесах подводит нас к самым сокровенным тайнам душевных движений человека — ближе подойти к ним вряд ли и возможно ...)
Наши режиссеры склонны подчеркивать в пьесах Чехова их якобы основополагающую философию, которой в них вовсе нет, и поэтому заставляют актеров придавать больше значения молчанию героев, чем их речам.
Это — безусловное искажение духа Чехова, который был и художником и юмористом. Свою задачу он видел не в том, чтобы наклеивать ярлыки «ничтожество», «трагедия» и тому подобное, то есть создавать штампы, а в том, чтобы перевести на язык убедительных образов свое сочувствие человеческой природе в ее многообразных проявлениях. Он ничего не проповедовал и не был сентиментален .. . Е ели бы мы могли хотя бы на мгновение увидеть настоящего Чехова, его сдержанность, его юмор, его умение изображать человеческую одержимость, не осуждая ее, мы бы полюбили его пьесы за то, что в них действительно есть, а не за то, что о них выдумано.
Мы в настоящее время толкуем Чехова как сверхутонченного писателя ... Он действительно был тонким художником, потому что глубоко проникал в свой предмет. Но он старался подходить к людям без всякой предвзятой мерки, и именно поэтому сумел раскрыть их лучше, чем любой другой писатель, вооруженный куда более грозным пером. Употребляя старое военное выражение, Чехов не «подвергает осаде» человека, чтобы захватить его тайну. Он создает его-в своем воображении и сам становится этим человеком. И он передает эту тайну такими простыми словами, что нам не верится, как можно передать так много столь малыми средствами.
«The Cherry Orchard». — «Nation», 1920, v. 27, № 16, p. 498—499.
И вот в один воскресный вечер 1911 года (а именно 28 мая) Общество любителей сцены ...) поставило пьесу под названием «Вишневый сад», переведенную с русского Констанс Гарнетт. Во всем Олдвичском театре не было и полдюжины зрителей, сколько нибудь представлявших себе, что их ожидает ... После второго акта неогеоргианские снобы, раздраженные и недоумевающие, стали уходить из театра. После третьего в зале остались только люди, подобные мне, и мы сидели, как завороженные, среди пустых кресел. Совсем недавно покоренные ирландским театром и новой драмой, мы должны были теперь признать совершенным этого драматурга, чье имя изображалось по-английски четырьмя различными способами (Tchekhoff, Tchehkoff, Tchekhof и Tchehov).
Fr. S w i n n e r t о n. Background with Chorus..., p. 142.
Ирландский театр. — Речь идет о драматургии Синга, Йетса и других ирландских драматургов. «Новая драма».— Имеется в виду драматургия Ибсена и английских драматургов Б. Шоу, Дж. Голсуорси, Дж. Ханкина, которая своим глубоким социальным содержанием противостояла общему потоку развлекательных пьес. В начале XX в. «новая драма» не пользовалась успехом у буржуазного зрителя.
Я принялся искать другие произведения автора «Вишневого сада» и обнаружил, что он писал также и рассказы и что две книги его рассказов под названием «Черный монах» (1903) и «Поцелуй» (1908) были переведены на английский язык Р. Е. К. Лонгом и опубликованы издательством Дукворт, которое мне рекомендовал Эдуард Гарнетт. В продаже не оказалось ни той, ни другой, но мне посчастливилось раздобыть потрепанный библиотечный экземпляр второго сборника. И так же, как «Вишневый сад» показался мне совершенством в драматическом жанре, так и «Поцелуй» показался мне совершенством в жанре новеллы.
Там же, стр. 144.
Моя жена собирается перевести некоторые из рассказов Чехова, — сказал Гарнетт.
Я видел несколько ее переводов в «New Weekly».
:— Да?— он помолчал.— Хейнеман как раз решает вопрос об их издании. Он как будто не проявляет большого энтузиазма. Если он откажется, может быть, ваша фирма...
Конечно,— ответил я. Впрочем, я, кажется, выразился более осторожно: «Пожалуй».
Вот и все ... Хейнеман отказался издавать рассказы Чехова. Нам стоило некоторого труда убедить нашего шефа отважиться на эксперимент и выпустить чеховский двухтомник. Лично он считал рассказы1 «трудным товаром», но, питая большое доверие к моим суждениям, в конце концов перестал возражать.
Там же, стр. 173—174.
«New Weeklyn — еженедельный литературно-художественный журнал, выходивший в Лондоне в 1914 г.
ДЖОН МИДДЛТОН МАРРИ
Джон Миддлтон Марри (John Middleton Murry, p. 1889) начал свою литературную деятельность в 1911 г. как редактор литературно-критического журнала «Rhythm», (1911—1913), резко критиковавшего современную английскую литературу за недостаточно глубокое и обобщенное изображение жизни. Марри с особенным вниманием изучал русскую литературу, в частности творчество Достоевского, Толстого и Чехова, которые, по собственному его замечанию, познакомили его «с более радикальной критикой жизни, чем это было принято у англичан моего поколения». В 1916 г. Марри опубликовал монографию о Достоевском (J. М. Murry. Fyodor Dostoevsky, a Critical Study. L., 1916).
В 1920 г., будучи редактором литературно-критического журнала «Athenaeum», Марри выступил со статьей о Чехове «Гуманность Чехова» («The Humanity of Tchehov».— «Athenaeum», 1920, vol. 152, p. 299—301), посвященной первому изданию избранных писем Чехова на английском языке в переводах Констанс Гарнетт. На эту статью, в которой Марри пытался определить значение творчества Чехова для английских читателей 1920-х годов, впоследствии опирались Э. Гарнетт и Г. Е. Бейтс в своих статьях о Чехове (см. ниже). В двух других работах о Чехове — «Мысли о Чехове» («Thoughts on Tchehov») из книги «Литература с разных точек зрения» («Aspects of Literature». N. Y., 1920, p. 76—80) и «Антон Чехов» («Anton Tchehov») из книги «Исследования. Очерки по литературной критике»(«Discoveries. Essays on Literary Criticism». L., 1924, p. 84—101)— Марри повторяет и расширяет основные положения статьи «Гуманность Чехова». В последний из названных сборников статей Марри вошла также статья «Значение русской литературы» («The Significance of Russian Literature»), в которой он также говорит о Чехове.
Ниже приводятся отрывки из статей «Гуманность Чехова», «Значение русской литературы» и «Антон Чехов».
Чехова, его жизнь и творчество нужно изучать и изучать, потому что он единственный великий писатель среди современных прозаиков •(... Когда западная литература, будучи не в силах определить характер собственного недуга, с жаром бросалась из одного тупика в другой, в России неизвестный Западу Чехов ясно видел и понимал, какие избрать пути. Сегодня мы начинаем чувствовать, насколько Чехов близок нам, завтра, возможно, мы поймем, как бесконечно он опередил нас ...
Чехов, как мы уже сказали, принадлежит нашему поколению ... Он весь пропитан разочарованиями, которые мы считаем исключительной особенностью нашего поколения; и все то, что характерно для нашей эпохи повышенной чувствительности, отразилось в нем. И все же—чудо из чудес — он был великим художником. Он не тер себе щек, чтобы вызвать поддельный румянец; не проповедовал веры. которой не имел сам;
не стремился снискать себе репутацию мудрейшего из смертных и не баюкал себя сладостными мечтами о золотом веке, в котором все, однако, подчинялось бы ему одному ...) Он не был, дай не хотел быть чем-то особенным; и все же, по мере того как мы читаем его письма, в нас постепенно растет убеждение, что он был героем, более того — что он и есть подлинный герой нашего времени.
Знаменательно, что, читая его письма,мы забываем, что имеем дело с художником. С первых же строк мы очарованы Чеховым-человеком ... Многие мучительные вопросы осаждали его, но он не пытался примкнуть к какой-либо группе, чтобы от них избавиться, не искал спасения в какой-нибудь системе, в которую не верил ... Он подвергался злобным нападкам за свое равнодушие к политике, а вместе с тем сделал больше добра ближнему, отдал больше здоровья и сил, чем все прекраснодушные проповедники либерализма и социальных реформ. В 1890 г. он предпринял нечеловечески трудное путешествие на Сахалин, чтобы исследовать жизненные условия каторжников и ссыльных; в 1892 г. он большую часть года проработал земским врачом в своем уезде, осуществляя профилактические мероприятия против холерной эпидемии, и, хотя в это время он не имел времени писать, он отказался от казенного жалованья, чтобы сохранить за собой свободу действий; он стал душой и организатором помощи голодающим в районе Нижнего-Новгорода. С раннего детства и до самой смерти он был единственной поддержкой своей семьи. Если приложить к нему мерку христианской морали, Чехов был святым. Его самопожертвование было безграничным ...
Он был гуманистом во всем. Он смело смотрел в глаза действительности, но не забывал при этом и о собственной душе. Для него не существовало антагонизма между наукой и литературой или между наукой и человеческой природой. Для него все это были положительные явления. Люди, и только люди, враждуют между собой. А если бы они научились проявлять друг