к другу чуть больше любви и доброты, жизнь стала бы намного лучше. И потому художник обязан прежде всего быть честным человеком ...
Чистота души — вот то преобладающее впечатление, которое оставляет Чехов. Он сознательно добивался и достиг душевной красоты, и именно в этом (... к роется секрет его величия как художника и его значения для нас сегодня.
«The Humanity of Tchehov». — «Athenaeum», 1920, v. 152, p. 299—301.
Мне стыдно признаться, до каких размеров доходит мое восхищение Чеховым. Я обожаю Чехова. -
J. М. М и г г у. Discoveries..., р. 76 («The Significance of Russian Literature»).
Перед нами писатель, который роднее и ближе нам всех других, его правда есть наша собственная правда; он не требует особых толкований, не нуждается ни в каких скидках. И тем не менее его произведения кажутся нам чем-то совершенно новым, и не то, чтобы новыми в одном аспекте и старыми в другом, например новыми по форме, но старыми по содержанию. Нет, они просто новые, в полном смысле этого слова ...
Именно это качество непостижимой простоты, с какой Чехов изображает жизнь, и мешает нам вначале увидеть скрытую под этой простотой глубину понимания жизни. Кажется, он не только понимал жизнь такой, какая она есть, но понимал также неизбежность того, что она такова ... Он принимал жизнь как нераздельное целое. Из тысячи, казалось бы, неразрешимых противоречий, которые осаждают нас в нашей жизни, он не исключил ни одного. Напротив, именно туда, где противоречия наиболее остры, где жизнь так запуталась, что ее, кажется, по гроб не распутать, устремляет он свой взор прежде всего и — о чудо! — там воцаряется гармония.
Простота Чехова — очень мудрая и зрелая простота. Он достиг ее ценою глубокого знания и непревзойденной внутренней честности.
J. М. М u г г у. Discoveries..., р. 86—90 («Anton Tchehov»).
ЭДУАРД ГАРНЕТТ
Эдуард Гарнетт (Edward Garnett, 1868—1937) —критик и драматург — своими статьями и книгами о русских писателях способствовал популяризации русской литературы в Англии. Ему принадлежат монографии о Толстом («Tolstoy, his Life and Writings». L., 1914) и Тургеневе («Turgenev, a Study».L.,1917) и ряд статей по русской литературе, в том числе об Островском («Ostrovsky's „The Storm" ».—«Friday nights. Literary Criticisms and Appreciations». First series. L., 1929, p. 111—116) и Чехове. Э. Гарнетт и его жена Констанс Гарнетт (1862—1946) —переводчица Толстого, Тургенева, Гоголя, Гончарова и Чехова — были хорошо осведомлены не только в класси ческой, но и в современной им русской литературе. Находясь в дружеских отношениях с С. М. Степняком-Кравчинским во время его пребывания в Лондоне, они поддерживали связь с русской политической эмиграцией. Близкий друг таких крупнейших писателей Англии, как Дж. Голсуорси, Дж. Конрад, Д. Г. Лоуренс и др., Гарнетт сыграл значительную роль в более широком знакомстве их с русской литературой.
Статья «Чехов и его искусство» («Tchehov and his Art»), выдержки из которой приводятся ниже, была опубликована в журнале «London Quarterly Review», 1921, v. 236, № 469, p. 257—269, и в следующем году перепечатана в сборнике критических статей Гарнетта «Пятницы» («Friday Nights. Literary Criticisms and Appreciations». N. Y., 1922, p. 41—62).
Если английские читатели хотят получить достаточно точное представление о Чехове, они не должны рассматривать его в отрыве от всей русской культуры. Чистота души присуща всей русской литературе. Эта чистота, не менее чем искренность ума, является духовной традицией великих русских писателей. Конечно, и в России тщеславие и глупость, самодовольство и претенциозность встречаются подчас в литературе, как плевелы во ржи; однако уже на протяжении двух поколений до Чехова русский гений выражал свой двойной идеал: беспощадную искренность и огромную, идущую от сердца человечность. От Пушкина (1799—1837) до Чехова (1860—1904) мы встречаемся с этим двойным идеалом, воодушевлявшим Пушкина, Гоголя, Белинского, Аксакова, Григоровича, Тургенева, Достоевского, Толстого, Щедрина, Эртеля, Короленко, Гаршина и Горького. Все диалоги и характеры в произведениях крупнейших русских писателей носят отпечаток этих идеалов.
Возродив и подчеркнув этот принцип гуманизма, Чехов явился истинным духовным потомком своих великих предшественников в литературе и их полномочным представителем в девяностые годы (...)
Чехов — это «последнее слово» в современной критике жизни (...) В чем же его особая «современность»? Гибкий и поразительно независимый ум в сочетании с беспощадностью научного подхода к действительности — вот что дало ему возможность постичь и судить современную жизнь с новых позиций. В видении Чехова, в котором отразились изменения умственного кругозора и вся сложность социального организма в новой России, слиты воедино беспристрастная объективность современного ученого и глубокая человечность, психологическая проницательность, ласковая нежность и веселый юмор впечатлительного художника (...)
«Если не ошибаешься в главном, то ошибаешься в частностях», «никто не знает настоящей правды», — такова мораль Чехова. И голос этой скептической совести человека науки звучит в рассказе «Дуэль», усиливая свойственное Чехову типично русское требование милосердия к человеку. Его научные познания вносят коррективы и обостряют обычное восприятие жизни, а присущая ему человечность в свою очередь корректирует ограниченность чисто научного подхода. В Англии, Америке иво всейЕвропе люди науки склонны замыкаться в узких рамках своей специальности, ограничивать себя только ею. Их научный кругозор не распространяется на общественные науки. Но у Чехова естественные науки расширяют возможности наук гуманитарных, и те и другие находят общий язык с искусством (...)
В произведениях Чехова процесс жизни очень сложен, а рисунок ее почти неуловим. В повести «Моя жизнь» перед нами развертывается удивительно богатая картина человеческой сутолоки, в которой тревога, печаль, жестокость и обман переплетаются с надеждой, радостью и относительной удачей. Здесь следует указать, что одна из наиболее существенных черт искусства Чехова, как и его великих предшественников, заключается в том, что нарисованные им картины почти всегда овеяны дыханием безбрежного людского океана, крестьянских масс; это прозрение сокровенных глубин возвышает его творчество над мелочными классово-ограяиченными произведениями западноевропейской беллетристики (...) Именно этот фон, это безбрежное, беспокойное море человеческой жизни, трогательное и трагичное, порождает русскую широту кругозора и русский размах эмоционального проникновения и нравственных оценок, столь отличных от наших (...)
В массе люди везде, во всех классах общества, одинаковы. Глупость, жестокость и обман делают свое дело равно среди журналистов, государственных деятелей и крестьян, и всему этому злу, существующему в человеческой жизни, можно только противопоставить «любовь и работу, науку и силу воли». Самое существенное — это научиться понимать, а дело художника — показывать людей такими, каковы они есть.
«Tchehov and his Art». — «London Quarterly Review», 1921, v. 236, № 469, p. 257—269.
КЭТРИН МЭНСФИЛД
Писательница Кэтрин Мэнсфилд (Katherine Mansfield, 1888—1923) была прозвана в Англии английским Чеховым. Сама она считала себя ученицей Чехова. На протяжении всей своей литературной деятельности она не переставала изучать рассказы, пьесы и письма Чехова и учиться у него мастерству. В ее переписке с мужем Дж. М. Марри и друзьями, в ее дневнике и записных книжках, изданных посмертно, высказывания о Чехове и выписки из его рассказов и писем занимают значительное место. Чехову посвящены последние страницы ее дневника и записных книжек. В 1919—1920 гг. Мэнсфилд совместно с С. С. Котелянским работала над переводами избранных писем Чехова
Мэнсфилд не обладала свойственной Чехову широтой кругозора, и даже в лучших рассказах ей так и не удалось достичь исключительной глубины и силы социальных обобщений, присущих рассказам Чехова. Но тем не менее изучение творчества русского писателя оказало значительное воздействие на ее художественный метод и во многом определило направление ее творчества.
Ниже приводятся наиболее характерные выдержки из писем, дневников и записных книжек К. Мэнсфилд: «The Letters of Katherine Mansfield, ed. by J. MiddletoE Murry».2 vols.iL.,1928; «Journal of Katherine Mansfield 1914—1922, ed.by J. MiddletoD Murry». L., 1929; «The Scrapbook of Katherine Mansfield, ed. by J. Middleton Murry. N. Y., 1942; «К. Mansfield's Letters to J. Middleton Murry. 1913—1922». L., 1951.
У Чехова есть одно очень интересное письмо (...) Задача писателя не решать вопросы, а ставить их. Самое главное — правильно поставить вопрос. Тут-то, по-моему, и проходит черта, отделяющая писателя подлинного от лжеписателя.
Из письма к В. Вульф, май 1919 г. — «The Letters of Katherine Mansfield», p. 163.
Интересное письмо. — Мэнсфилд имеет в виду письмо Чехова к А. С. Суворину от 27 октября 1888 г. (XIV, 208).
Я перечла «Степь». Что тут можно сказать? Это просто одно из самых великих произведений мировой литературы — своего рода «Илиада» или «Одиссея». Я, кажется, выучу это путешествие наизусть. Есть вещи, о которых говоришь — они бессмертны (...)
Пожалуйста, пришлите мне, как можно скорее, еще Чехова, и как можно больше
(...)
Из письма к С. С. Котелянскому, 21 августа 1919 г.— Там же, стр. 173—174.
Самуил Соломонович Котелянский (S. S. Koteliansky, 1880—1955) — английский переводчик Чехова, Горького, Достоевского и других русских писателей. Совместно с Мэнсфилд работал над переводами писем Чехова и воспоминаний Горького о Леониде Андрееве.
Он (Шоу) нечто вроде привратника в доме литературы — сидит в своей застекленной будке, все видит, обо всем знает, просматривает письма, подметает лестницу, но не участвует в окружающей его жизни. Когда я написала эти строки, то подумала — да, но кто же действительно живет в этом доме, в полном значении этого слова? До