ом, между Чеховым и Бернардом Шоу существует огромное различие. В чем оно заключается? Чехов не менее других отдает себе отчет в существовании зла и несправедливости в обществе; его ужасает положение крестьян, но при всем этом он не обладает темпераментом реформатора. Нет, это еще не тот сигнал, по которому нам следует ос тановиться. Человеческое сознание сильно интересует его. Он самый тонкий, самый проницательный исследователь человеческих отношений. Но и это еще не все, и это еще не конец ... Душа больна, душа излечена, душа не излечена. Вот что самое важное в его рассказах.
V. W о о 1 f. The Common Reader, p. 222—225 («The Russian Point of View»).
«—Как? Как?— спрашивал он...» — Цитата из рассказа Чехова «Дама с собачкой» (IX, 27-2).
«Почтальон везет студента...» — Имеется в виду рассказ «Почта» (1887).
«У родителей наших...» — Цитата из рассказа Чехова «Случай из практики» (VIII, 349).
Генри Джеймс (Henry James, 1843—1916) — американский писатель, автор психологических романов, ставивший своей целью исследование тончайших нюансов психологии.
ДЕЗМОНД МАККАРТИ
Английский критик Дезмонд Маккарти (Desmond Mac Carthy, p. 1878) на протяжении ряда лет (с 1914 по 1938 г.) рецензировал постановки пьес Чехова в различных лондонских театрах. Его рецензии, публиковавшиеся в журналах «New Statesman* и «New Statesman and the Nation», способствовали популяризации драматургии Чехова в Англии. В своей общей концепции творчества Чехова Маккарти в значительной мере опирался на воззрения группы «Блумсбери».
Ниже приводятся наиболее характерные отрывки из рецензий Маккарти.
У нас был свой, английский Чехов; его звали Джордж Гиссинг. «Три сестры» напомнили мне одну из героинь романа «Лишние женщины». Длинные романы Гиссинга—и по духу своему и по социальному содержанию напоминают мне короткие рассказы Чехова. Та же настойчивость в изображении смертельной схватки между утонченной чувствительностью и нищетой; обоих глубоко сокрушает то, что лучшие свойства человека зачастую и делают его беспомощным и несчастным; оба они питают беспредельное сочувствие к возвышенному порыву на подрезанных крыльях, оба сознают, что черствая душа — самый верный щит в жизни, и не хотят, однако, мириться с этим и не становятся циниками — напротив, им это очень горько; оба они, по-видимому, склонны обвинять в. этом нашу цивилизацию, и вместе с тем считают, что причина лежит глубже, в самой ткани жизни, (...) оба они видят, как родственные души — люди, способные живо чувствовать все несовершенство бытия,— стремятся друг к другу, и как их неминуемо разъединяет случай; оба писателя понимают всю бессмысленную терпкость последнего «прости»; у обоих надежда — это оцепенелая, почти мертвая куколка бабочки — но только тронь ее, и она зашевелится в своем неподвижном сне ...
Когда после «Трех сестер» упал занавес и я бросился за шляпой, в моей памяти вдруг на мгновение возникла одна картина. Мне вспомнился переполненный кабак. Воздух душен и мутен; словно монеты на дне сосуда с мыльной водой, сквозь табачный дым от трубок и дешевых сигар маячат блестящие медно-красные лица. Исполняется песенка по заказу, и ее то и дело прерывает то звон разбиваемого стакана, то визг притисаутой в углу девки. У расстроенного громыхающего пианино стоит девушка. Она поет. У нее болезненное изжелта бледное лицо, покатые плечи и добрые выпуклые глаза. Она поет о любви, которую ей не суждено узнать: еще два года такой работы и такой пищи — конфеты и маринованные огурцы,— и она превратится в угрюмую, беззубую, анемичную неряху.
Почему именно эта сцена так живо предстала передо мной? Благодарю вас, друзья мои, за помощь. Разве не воплотился в этой картине путь человеческой души, по Чехову? И вот еще что: в героях этой пьесы нет ничего специфически русского — я их прекрасно знаю, хотя никогда и не бывал в России.
«The Three Sisters».— «New Statesman», 1920, v. 14, № 361, p. 676—677.
Джордж Гиссинг (George Gissing, 1858—1903)— английский писатель, натуралист, автор романов, отражающих жизнь лондонских трущоб. Гибель художника в борьбе с нуждой при полном равнодушии или враждебности окружающей его среды — одна из тем, часто встречающихся в романах Гиссинга.
«Лишние женщины» («Odd Women», 1893) — роман Джорджа Гиссинга.
Чехов назвал своего «Дядю Ваню» «сценами из деревенской жизни». Ему хотелось, чтобы с самого начала было совершенно ясно, что он пишет пьесу, непохожую на произведения Скриба, Сарду или Александра Дюма-сына. Он писал свой «Миддлмарч», но только писал его для театра ... Пьесу Чехова никак не назовешь несценичной, ибо она захватывающе интересна, но сценична она не потому, чтобы в ней имелась продуманная интрига или герои ее действовали по правилам сценического искусства, но потому, что в моментальных снимках обыденной жизни, которые показал нам Чехов, мы с горечью узнаем то, что сами ежедневно наблюдаем в жизни ...
Сопоставление всех персонажей именно в этих жизненных обстоятельствах и разговоры, которые они ведут между собой, открывают широкий простор мыслям и чувствам. Посмотрев пьесу, мы знаем всю жизнь этих семи или восьми людей. Нам известно их прошлое, хотя они говорили о нем очень мало, мы догадываемся об их будущем. Более того, хотя они принадлежат России, и к точно определенному периоду русской истории ...) этих людей мы можем встретить в любой стране. Лондон кишит ими, они, верно, были и в зрительном зале во время спектакля.
Кто из нас не встречал дяди Вани? Он исполнен добрых намерений и чуть подкисших идеалов; храбр на словах, малодушен на деле; легко впадает в отчаяние й льет слезы, а если сильно рассердить его, способен даже выпалить из револьвера, никого при этом не задев. Нам знакома и молодая жена профессора, Елена, чувственная, безнравственная женщина, разыгравшая роль этакого ангела-хранителя, безобидной Цирцеи, которая для таких мужчин, как Астров и дядя Ваня, куда опаснее настоящей Цирцеи с ее золотыми кудрями и хрюкающим стадом свиней. Все мы встречали И Соню, простенькую, невзрачную, добрую племянницу, которая любит без взаимности и остается дома, чтобы привести в порядок дядюшкины счета. Однако, скажет нам читатель, если мы так хорошо, чуть ли не наизусть знаем всех этих людей, если перед нашими глазами вновь проходят герои Джордж Элиот и других романистов, в чем же оригинальность Чехова-драматурга? А оригинальность его заключается вот в чем: он не только вывел на сцену живых людей — это делали многие драматурги со времен Аристофана и до Сент Джона Ханкина,— он вынес на сцену то, что во всех других пьесах происходит между действиями, а уж этого до него не делал никто. Иными словами, все мы знаем, что, когда страстные любовники скажут друг другу «прощай» и когда все будет кончено, обычная жизнь героев, несмотря ни на что, пойдет своим чередом: им придется одеваться и раздеваться, завтракать, пить чай и ужинать, и после того как все уже окончательно попрощаются, наступит минута, когда кто-нибудь должен будет сказать: «карета подана», и эта карета подъедет к крыльцу, гости сядут в нее и уедут, а хозяин останется дома. Чехов показывает все это — как гости уезжают, и как хозяева остаются. Мы слышим, как унылый механизм повседневности продолжает привычно, по-старому скрипеть.
Это впечатление совсем ново и неописуемо трогательно, особенно если пьеса представлена на сцене с должным тактом. Тут, безусловно, очень многое зависит от игры актеров.
«Tchekhov and the Stage Society».—«New Statesman», 1921, v. 18, № 451, p. 454—455.
«Миддлмарч» («Middlemarch», 1871—1872) — роман английской писательницы Джордж Элиот (1819—1880), описывающий быт и нравы сельской Англии. Роман имеет подзаголовок: «Картина провинциальной жизни».
Ст. Джон Ханкин (St. John Hankin, 1869—1909)—английский драматург.
Чехов идет по стопам Тургенева; его излюбленная тема—разочарование (...) Он любит изображать ту же обстановку, что и Тургенев: летние леса, усадьбу, где живут интеллигентные люди, которые всё говорят, говорят —■ подлинное une nichce des gentilhommes*. Вы встретите здесь идеалиста, умиляющегося собственной бесполезно сти, и девушку, которая стремится все сильнее сковать себя повседневными заботами, чтобы не думать об ускользающей молодости, и умного человека, который не нашел цели в жизни и сделался слезливым циником, и пожилого мужчину, который вдруг спохватился, что еще и не начинал жить, и старуху, которой хочется только одного — чтобы жизнь покойно катилась по знакомой избитой колее. Дни их текут медленно; они дышат воздухом, душным от не нашедшей себе выхода энергии; изредка разражаются истерические бури, но они никого не освежают. Это атмосфера вздохов, зевков, самообвинений, водки, грез, бесконечных чаепитий и нескончаемых споров. Люди эти — словно некрепко связанные между собой щепочки и соломинки, которые вяло кружатся в медленном водовороте. Каждый из них страстно хочет оторваться от других и умчаться в стремительном потоке, несущемся мимо (...) Когда-нибудь, через триста, пятьсот лет, жизнь, может быть, будет жизнью (...у
Таким, в делом, рисуется чеховский мир. Что же общего, спросите вы, между этими людьми и нами? Почему их судьба так глубоко волнует нас, нас — потомков Робинзона Крузо, людей воздержанных и с хорошим пищеварением? А я не вполне уверен, что в конце концов у многих из нас не окажется гораздо больше общего с этими людьми, чем может показаться на первый взгляд. Правда, у нас больше выдержки и меньше склонности к истерике, но ведь и наша жизнь, если вглядеться в нее попристальнее,— это жизнь мухи, попавшей в мухоловку.
Герои Чехова оплакивают не только крушение личных надежд, но и неизбежное разочарование в жизни вообще. И хотя критики считают эту особенность творчества Чехова результатом определенной фазы, определенного периода русской истории, именно она делает его произведения вечно живыми.
Entbehren sollst du! Sollst entbebren.