Месяц скры[л]еае/пся за каменную стену утеса. Речка продолжа- [ла]ет шуметь, но ее уже не [было] видно [больше], и легкий, [нежный] свежий ветерок [задул] [156] подуваеттлъ ущелья. [— Зато] На темн\ои]еющем небе [начали выступать] одна за другой показываются яркие [южные] звезды.
[Адель Карловна теперь дразнила корнета, все собрались возле нее, и она громко хохотала.
Генерал пыхтел, сердился и, наконец, подозвал свой фаэтон тропкой и уехал ни с кем не простившись.
Князек снова пил, и опять все чему-то смеялись и говорили вздор.]
Делать теперь уже решительно [было] нечего. Все переделали, и все успело наскучить. Пили, пели, врали глупости, ели шашлык и опять пили, и все это надоело, и потому [стали] пора собираться.
[Из] В темнот[ы]е разд[авалось]ается ржанье лошадей; проводники, лошади, всадники — все [смешалось] мешается в темн[ый]г/то дви- жущ[ийся]г/юся [клубок! массу.
[Не узнавали друг друга, отыскивали лошадей. Адель Карловну общими *] усилиями усаживали на лошадь, и опять поднялся гам. Не узнают друг друга, отыскивают лошадей... Шум, визг, сердитые голоса...
[Софка отыскала свою маленькую гнедую лошадку под красным бархатным седлом.] — Князь держ[ал]нти [ее] Софкину лошадь под уздцы [и, что-то нежно бормоча про себя, обнимал ее за шею и, прижимаясь к ней], нежно дел [овал ]ует ее в ноздри и голову и что-то бормочет. Лошадь смирно сто[яла]ит [под этими ласками] и только изредка переступа [ла]ет с ноги на ногу.
Позвольте,— и человек в длинной черкеске [подошел к] вырастает из земли перед Софк[е]ой.
И прежде чем она успе[ла]еает опомниться, он ловко [схватил] хватаете ее на руки, [посадил] сажаетъь лошадь, и в ту же минуту она [почувствовала] чувствует, как его усатое лицо [близко придвинулось к ней] касается ее лица и как он [грубо поцеловал] целует ее прямо в губы. [Она только удивилась, так внезапно это произошло и не могла] Происходит это так внезапно, что она не может понять, действительно ли это [было], или ей показалось только. Неприятное брезгливое чувство [брезгливости поднялось в ней, ей] овладевает ею, хо[телось]чется ей ударить [его] нахала хлыстом, но его уже [не было] нет возле, и она не зна[ла]ет, кто он.
А князь все цел [овал]ует лошадь, целует без конца, и [а] черные силуэты всадников уже переезжа[ли]юто речку.
Князь, пора! где вы, князь? Едемте! — [звала Марья Ивановна, забывая теперь совершенно о существовании Софки.] зовет [157] мама.
Марья Ивановна, я ревную, что это в самом деле? [вы] Всё князь, да князь! — Князь, голубчик, не откликайтесь!
Что же, давайте перегоняться!
Ну нет, силы не равные! [потому что ваша и моя лошадь — большая разница. Потому что ваша лошадь это...]
Нагайку давай, Ассан!
[Адель Карловна, это измена, я ее кавалер, а она изменяет!
«Сердце красавицы!» — напевает актер.]
[Слышится] Смех, шум каменьев, плеск воды в свежеющем воздухе. Эхо отчетливо повторяет все это, и гул стоит между каменными стенами балки.
Князь [сел] садится на своего иноходца, смешную мохнатую лошаденку.
Софка дер[нулаЬат за повод [гнедого, который заирял ушами и насторожился] Едут.
[Все, что сейчас с ней было, ошеломило Софку, недоумение еще больше сковало ее.] Софка ошеломлена и в недоумении. Ребенком она привыкла к непрошенным поцелуям. Но тогда целовали все [, и она не обижалась,— и целовали] и при всех. Но сегодня?
Проводник чей-нибудь или один из «них», гостей мамы?
Как гадко, противно. И сказать некому I, и еще самою будут бранить],— засмеют и бранить будут.
Ей хочется плакать.
Княз[ь]ек едет рядом и [, повернувшись к ней, почти стоя в стре менах, без умолку рассказывает ей про свою любовь; чистую, высокую, святую к одной проезжей петербургской grande-dame. Князь] изо всех сил старается увер[яет]и»гь Софку, что она одна может понять его и что ему страстно хочется все, все высказать ей о своей [особенной] необыкновенной, им одним изведанной, неземной любви.
[«Вы поймите, она так хороша, так необыкновенно, чудно хороша, что не любить ее нельзя.
Да вы видели ее, она жила на горе с своими детьми.
Для нее * я готов на все, на что хотите. И я мучаюсь, что не могу ничем доказать, как люблю ее и сознаю, что ей это вовсе не нужно.
И голос князя дрожит и прерывается.]
Когда я увидел [ее в первый раз, то] вас, я понял, что не жил до этого. Что-то особенное со мной произошло ** [сделалось, и я был счастлив только, когда был возле нее. Что я для нее? Ничтожный мальчишка, ненужный и неинтересный! а она все-таки не пренебрегала мной, не гнала прочь, а утешала, говоря, что все это со временем пройдет.
Она уехала,— продолжал он,—и, конечно, уже теперь забыла, что я существую, а] Мне тяжело, и вот я пью, и езжу сюда, в горы, с этой пьяной компанией, и мне не легче...
[Софка слушала его и забывала свое горе, так необыкновенно сильна казалась ей любовь князя. Она немного гордилась даже, что он поверял ей свои тайны, хотя он, может быть, те же слова шептал, обнимая ее лошадь. Она также не обиделась, когда он упомянул о пьяной компании. Ведь это была правда, и больше ничего.] Голос князя дрожит и прерывается.
Я поеду за [ней] вами в Петербург, [и грозные звуки слышатся в его голосе, молодом и звенящем.] — бормочет, он. Не пустят, все равно уеду! [потому что] Я не могу, не могу так жить! Поймите, ну, нельзя так жить. Ну, сопьюсь, застрелюсь, все равно,— но терпеть я больше не [могу!] в состоянии!
И он [снова] начинает рассказывать Софке, какие у нее глаза [у его княгини], и как он любит ее, и как ему будет тяжела разлука... [и опять в его голосе слышатся глухие рыдания.]
Софка слуша[ла]ега молча и вдруг неожиданно начинает [за-] плака[ла]тъ, вся содрогаясь своим худеньким телом. Ей ста[ло так]- новится жал[ко]ъ этого хорошенького мальчика, жаль себя, жаль еще чего-то, чего она не могла бы [никому] объяснить словами, но что особенно больно муч[ало]ает ее в эту светлую ночь и заставля[ло]е/?г плакать.
Они е[хали\дут близко друг [от] к друг[а]г/ по пыльной дороге.
Теперь совсем вызвездило.
Звезд — миллионы; [смотрели на них с высоты;] изредка одна звезда срыва[лась]ется и, описав яркую линию, исчеза [ла]ет куда-то с темного неба.
Князь цел [овал ]ует руку Софке, благодарил [158] ее и все говори [л] т о своей любви. [И все было так искренно и казалось так просто и трогательно.] говорит, говорит, говорит...
А кругом расстила [лась]ется серая волнистая степь, а там вдали сквозь молочный туман проступа [ли]ют очертания зданий, высоких тополей. Сверка [ли]юте, огоньки станицы.
[Вы милая, хорошая, вы поняли, я люблю вас,— повторял князь. 1
Еще одна,— [сказала] говорит Софка, влажными глазами следя за падающей звездой.
II. РАССКАЗ А. С. ПИСАРЕВОЙ «СЧАСТЬЕ»
Рассказ А. С. Писаревой был, как сказано выше, одобрен Чеховым, отправлен Гольцеву, но по неизвестным причинам в «Русской мысли» напечатан не был.
Сведения об А. С. Писаревой крайне скудны; остаются неизвестными даже ее имя и отчество. С Чеховым она находилась в переписке, но письма к ней Чехова неизвестны. Впервые она обратилась к Чехову по поводу другого своего рассказа; печатаем это письмо полностью, поскольку в нем содержатся единственные дошедшие до нас биографические данные о Писаревой как писательнице.
«Многоуважаемый Антон Павлович!
У меня так же мало надежды получить ответ от вас, как у бедняка, который пишет Ротшильду; но несмотря на эту безнадежность, вероятно, каждый год несколько таких мечтателей посылает свои письма куда нибудь) „в Нью-Йорк" или „в Америку", не узнав даже хорошо адреса, и просят о помощи.
И я такой же мечтатель. Я посылаю вам, многоуважаемый Антон Павлович, мою повесть „ Капочкина свадьба " [159]. Мне 26 лет, я напечатала только три рассказа и не знаю, что выйдет из этого; повесть, которую вам посылаю, была в редакции „Русское богатство". В. Г. Короленко не принял ее, найдя ее (его слова) интересной и живо написанной в деталях, но интересной лишь в бытовом отношении. В общем отзыв его был мягок н кончался словами: „быть может, она найдет себе место в другом журнале". Мне хочется надеяться, что повесть будет прочтена вами и что в отрицательном или положительном смысле вы отзоветесь о ней, хочется надеяться, потому что это слишком интересно и важно. Мой адрес: Петербург, Лиговка д. И (До 1 сент. Ст. Мустамяки, Ф. ж. д., дача Березина).
Вас издали уважающая и любящая А. Писарева».
О судьбе рассказа «Капочкина свадьба» далее ничего неизвестно. Одобрен и проредактирован Чеховым был другой рассказ Писаревой «Счастье», о чем Чехов после правки рассказа сообщил Гольцеву 22 февраля 1904 г. в следующих выражениях: «А. Писаревой, авторше „Счастья* я написал, рукопись ее тебе посылаю» (XX, 230).
Рассказ написан неопытной рукой; особых признаков художественного мастерства он не выявляет, но в нем есть искренность и теплота при изображении чувств. Описывается молодая мать, охваченная переживанием счастья. Ребенок записан как «незаконнорожденный»; роженицу посещает в больнице отец ребенка, преподаватель университета, равнодушный, усталый человек, считающий, что любить своих детей больше чужих — несправедливо. От его речей в ясной душе героини возникает смутное чувство, точно в спокойную воду пруда бросили камень, и по ней заходили, разбегаясь, волны. Но все же молодая мать отдается своим мечтам,—и «мечты эти будут неопределенные, глупые, детские, вроде того, что у девочки черные глазки». Вот и весь сюжет рассказа.