«Это наша „большая дача". Здесь мы обедаем, пьем чай, подолгу разговариваем, здесь принимаем гостей, и едва только наступает полночь, псе, кому предназначены в этом доме комнаты, остаются здесь, а меня и гостей выгоняют в другой дом, принадлежащий к нашей же даче и очень удобный для нашего холостяцкого житья. Этот дом находится недалеко от большого и точно так же, как и он, выходит окнами во двор и сад» (29 мая 1889).
В письмах из Луки получила отражение и смерть Николая Павловича Чехова. Писатель горячо любил брата— спутника детства и юности, сердечного, доброго человека. Чехов высоко ценил «хороший сильный русский талант» художника и с глубоким огорчением переживал бытовую и творческую неустроенность жизни Николая. Несмотря на то, что писатель был несколько моложе брата, он испытывал к нему чувство, похожее па отеческое — Чехов опекал художника, заботился о нем, больном и беспомощном, лечил его.
Михаил Павлович сообщает в Таганрог о состояпни здоровья больного, п перед нами возникает картина медленного умирания художника. В первый месяц пребывания па Луке Николай Павлович мог еще выходить и много времени проводил па воздухе, но скоро он совсем ослабел и лежал у себя в комнате. Почти беспрерывный кашель лишал покоя самого больного, окружавших его и особенно писателя, комната которого, как это видно па плане, находилась рядом с комнатой Николая.
56 Литературное наследство, т. 68
Чехову как врачу было ясно, что конец приближается, но никто не думал, что он наступит так скоро. Чтобы хоть немного отдохнуть, Чехов, воспользовавшись приездом старшего брата Александра, решил вместе со Свободиным на несколько дней уехать к знакомым в Полтавскую губернию.
«На половине дороги полил дождь,— писал Чехов Плещееву.— Приехали к Сма- гиным ночью, мокрые, холодные, легли спать в холодные постели, уснули под шум холодного дождя. Утром была все та же возмутительная вологодская погода; во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях; говорю— не забыть, потому что утром приехал из Миргорода мужичонко и привез мокрую телеграмму: „Коля скончался"... Дома я застал горе. Наша семья еще не знала смерти, и гроб пришлось видеть у себя впервые» (XIV, 379). Далее Чехов, как всегда очень сдержанный в выявлении своих переживаний, кратко сообщает о похоронах брата.
Большое письмо Михаила Павловича, написанное под непосредственным впечатлением этой утраты, глубоко потрясшей Чехова, детально воссоздает картину этих памятных для всей семьи дней.
«Рано утром 17-го июня, когда еще чуть-чуть только рассветало, в мою дверь раздался стук и вбежал в нее встревоженный Саша.—„Это Колино лекарство?" — спросил он у меня. Я сквозь сон, едва разбирая надпись на пузырьке, отвечаю ему, что этого лекарства давать нельзя, потому что Коля принимает другое.—„Да ведь Коле очень тяжело, он неспал целую ночь!"—сказал Саша.—„Ну, так давай Коле этого лекарства через час по ложке",— ответили и снова задремал. Весь этот разговор произошел потому, что Антоша уже дня два как уехал в Полтаву и, уезжая, назначил Коле порошки и строго-настрого приказал нам, если Коле станет хуже, давать ему ту микстуру, с которой прибежал ко мне Александр.
Потом, уже попозже, прибегает ко мне Саша снова и, плача, говорит мне, что Коли не стало. Я быстро одеваюсь, бегу через весь двор в наш дом, застаю в нем каких-то неизвестных мне людей, доктора, каких-то старушек, плакавших навзрыд, а когда отворил дверь в комнату мамы, я увидел мать и сестру в горьких слезах, около них стояли Линтваревы, тоже вытиравшие платком глаза. Я бросился утешать мать и, глотая слезы и боясь как бы не расплакаться самому, стал говорить ей ласковые слова.— „Не мешай мне плакать! —говорила мать.— Дай мне выплакать свое горе!". Я оставил мать и сестру на попечении Линтваревых и пошел к Коле. Здесь уже происходило обмывание. Коля лежал на полу, сухой, как щепка, с ввалившимися щеками и желтый, как воск. Приготовив ему одежду и почему-то боясь за мать и за отца, я написал телеграммы Антону и отцу, отправил их на телеграф, а сам пошел к матери и сестре и снова стал утешать их. Добрые Линтваревы все заботы о похоронах взяли на себя, быстро зазвонили в церкви по покойнике, кто-то поскакал в город заказывать гроб, кто-то пригласил батюшку с причетником. Елена Михайловна принесла сколько-то денег, думая, что мы в них стеснены. Хорошие они люди!
В 11 часов утра Колю обставили и осыпали цветами и в первый раз отслужили по Коле панихиду. Народу набралось много, и при пении «вечная память» плакали все: и чужие, и свои, и господа, и мужики. После панихиды ушли все, и у гроба осталась только одна мать, в черном платье. Она смотрела безмолвно на Николая и иногда горько-горько плакала. Она становилась на колени, касалась лбом пола и, рыдая, подолгу оставалась в такой позе. Часто я входил к ней, старался утешить ее, но, чувствуя, что мои утешения не в силах уменьшить ее материнского горя и, боясь как бы не расплакаться самому, выходил из комнаты. Раз как-то я вышел так на крыльцо, смотрю— Саша заказывает плотнику крест, и это еще более убедило меня в том, что Коля умер: раньше я как-то не верил, да не верилось и маме и сестре^...)Николай же лежал на столе с прекраснейшим выражением лица, точно и не умирал и точно сбоку его и не раздавались рыдания. Ночью причетник читал псалтырь, какие-то старушки вполголоса разговаривали между собой, мать чуть не каждый час входила к Коле, а сестру я насильно отправил ночевать к Линтваревым. Я перешел из своего флигеля на ночь к матери.
На следующее утро приехали из Полтавы Антоша и Ваня, печальные и расстроенные. Антоша при виде трупа кое-как крепился, чтобы не беспокоить мать, а Ваня
ПИСЬМО Н. П. ЧЕХОВА К ДОКТОРУ Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ ОТ МАЯ 1889 г. ИЗ ЛУКИ
Рисунки сделаны H. П. Чеховым и отражают его дорожные впечатления от поездки
из Москвы в Луку
Библиотека СССР им. В. И. Ленина, Москва
рыдал как дитя. На утренней панихиде не выдержал и я, вся наша семья собралась в кучку и плакала, плакала без конца ... К полудню принесли крест и поставили его в саду. Около этого времени я съездил за фотографом, и с Коли была снята фотография. На карточке он вышел лежавшим на столе и с тем же прекрасным выражением лица(... После вечерней панихиды мама отправилась на кладбище, выбрала там очень поэтичное место для могилы, заказала самую могилу, а я до самого позднего вечера писал на кресте масляными красками надпись на славянском наречии. Надпись вот какова:
1858 — 1889 Николай Павлович Чехов
Вторую ночь провели так же тяжело, как и первую, и еле-еле мама задремывала под мерное, монотонное чтение псаломщика.
Не могу описать вам той печали, тех слез и тех нравственных мук, которые захватили всех присутствовавших, когда на следующее утро Колю положили в гроб, и, убрав его цветами и венками, после панихиды стали выносить его в церковь. Мать рыдала, кричала Коле разные слова, сестра еле стояла на ногах, одним словом, не было человека, который бы оставался спокоен. Процессия была скромная, но умиляющая: впереди несли крест и хоругви, потом Маша, две барышни Линтваревых и барышня Курганова, все в слезах, несли крышку от гроба с положенным на нее венком; за крышкой следовало духовенство и певчие, а за ними Саша, Антоша, Ваня, я, Иваненко и Георгий Михайлович Линтварев несли гроб. За гробом под руку с г-жей Линтва- ревой шла наша бедная мать, а за ними многочисленная толпа. Во всю дорогу к церкви звонили в колокола и на каждом угле служили литии. Обедню служили при полном освещении храма, и на панихиде всем присутствовавшим были розданы свечи. Почему-то больше половины всех молящихся были дети. Из церкви гроб несли на кладбище те же, крышку — те же, и процессия шла в том же порядке ... Гроб закрыли только на кладбище и с печалью опустили его в могилу. Над ним был сделан склеп, поставлен крест, могилку убрали цветами, на крест повесили венки, постояли еще несколько времени у могилки и с тяжелым сердцем возвратились домой ...
Колину могилу видно за две версты с трех сторон: с севера, запада и юга. Судьба устроила это, вероятно, для того, что на севере он жил, на западе работал и умер и на юге родился» (22 июня 1889).
Это письмо-дневник правдиво и взволнованно передает атмосферу глубокой скорби семьи писателя. Оно словно вводит нас в душевное состояние Чехова, вдруг ощутившего огромную, ничем не восполнимую пустоту. «Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и проч. и проч.»,— писал Чехов (XIV, 381).
Чехов не мог уже оставаться на Луке, где ему было прежде так хорошо. 3 июля 1889 г. Михаил Павлович сообщал в Таганрог: «Проводили мы Антошу за границу. Ваня поехал сопровождать его до Одессы, и сейчас оба они в Киеве». Как известно, заграничная поездка писателя не состоялась. Чехов на некоторое время задержался в Одессе, где гастролировал Малый театр, оттуда перебрался в Ялту и 11 августа снова был среди своих близких на Луке.
В начале сентября 1889 г. Чехов и его домашние вернулись в Москву. 12 сентября Михаил Павлович писал двоюродному брату: «Основались мы вполне. Дачная жизнь мало-помалу стала забываться, милая Хохландия со своими каштанами, виноградом и тополями уже уступила место шумной и неугомонной Москве, лето уже кончилось и настала осень. Маша ходит в гимназию, мать бегает по хозяйству, Антоша все пишет и пишет. Ваня учительствует и, одним словом,— все вошло в свою колею и ничуть не изменилось с того времени, как ты гостил у нас. Точно лета и не существовало. Дождь льет, как из ведра: страшный ветер свистит в вентиляцию в печке и невольно задаешься вопросом: куда делось лето? Где теперь Лука?»
РАССКАЗ M. П. ЧЕХОВА «ПОЛТОРАСТА ВЕРСТ». ОТТИСК ИЗ ЖУРНАЛА «РОДНИК» (1889. JVs 7)
С дарственной надписью: «Антону Павловичу Чехову от автора, 5-го сентября 89 г.»
Собрание С. М. Чехова, Москва
£
/
. ~ г..
ПОЛТОРАСТА ВЕРСТЪ.