Плещеев встретил с удовлетворением отказ Чехова последовать советам народнической критики: «Я слышал, что Михайловский писал вам и что вы ему маленький отпор дали, отстаивая свою независимость. Интересно бы мне было и с этим вашим ответом познакомиться» (10 марта 1888 г.).
Еще более возмутил Плещеева отзыв о повести А. Введенского (Аристархова), ставившего в упрек молодому писателю,— что он осмелился «степь описывать, когда ее описал уже Гоголь» (1 апреля 1888 г.), утверждавшего, что Чехов не сумел «соразмерить сил своего таланта с задачею, предстоявшею ему, не сладил и с формою для выражения своей идеи» («Русские ведомости», 1888, № 89, от 31 марта).
А. Н. ПЛЕЩЕЕВ Фотография, 1880-е гг. Дом-музей Чехова, Ялта
Плещеев был возмущен «идиотским» суждением Введенского, обусловленным тем. что Чехов не оказал ему «должного почтения», тенденцией критика вносить в своп отзывы «личные отношения» и «литературные дрязги». Он раскрывал перед Чеховым предвзятость этого отзыва. «На вас навела хандру дурацкая статья Аристархова ... Но ведь это такая дубипа, и дубина недобросовестная ... Впрочем, Введенский человек невменяемый. Он давно уже страдает манией величия. Это говорили доктора. „Белинский, Добролюбов и я". Больше критиков у нас нет,-— Наплюйте вы на них всех п давайте скорей повестушку в „Северный вестник"» (1 апреля 1888 г.).
Сам Плещеев видел в первой большой повести Чехова «неисчерпаемый родник» «внутреннего содержания», видел изображение прекрасной, могучей родины и народа, изнемогающего под бременем угнетения.
Внимание поэта привлек образ озорника-возчика Дымова. Для Плещеева он был выразителем огромных сил народа, гибнущих и вянущих, не находящих себе применения в тяжелых условиях современного общественного строя. Плещеев считал, что на этом герое «можно я не знаю, какую драму создать». Советовал он также продолжать «историю Егорушки». Плещеев настаивал на дальнейшей разработке мотивов «Степи», с «симпатичными фигурами» которой «жаль расставаться» («Слово», стр. 238—239).
Сам любивший природу «стороны родимой», Плещеев отметил как одно из замечательных достоинств «Степи» прекрасные пейзажи, которые можно сравнить только с тургеневскими. Эти описания природы в «Степи», как и в других произведениях Чехова, Плещеев связывал с любовью писателя к родным местам, с тем,что писателя «тянет не за границу, а на какие-нибудь русские окраины» (письмо от 21 июня 1889 г.).
Восторженный отзыв Плещеева, предвидевшего «успех» повести, как и «большую будущность» Чехова, прозвучавший в решающий момент поворота к «серьезным вещам», был опорой и поддержкой для молодого писателя.
После появления «Степи» Плещеев с неослабевающим интересом следил за работой писателя над следующей его «большой» вещью — повестью «Огни», в которой, как он знал, Чехов изображает «кое-что новенькое» — интеллигенцию, бьющуюся над решением «мучительных» вопросов. Плещеев радовался тому, что работа над «Огнями» идет успешно, что Чехов тщательно отделывает текст повести. В противовес некоторым, отождествлявшим мысли главного героя инженера Ананьева со взглядами Чехова и, тем самым, делавшим писателя сторонником пессимистической философии, поэт ощутил приговор, вынесенный этой философии. Оценивая «Огни», Плещеев назвал их «прекрасной вещицей» и в ответ на опасения Чехова, что повесть скучна, «как статистика Сольвычегодского уезда» (XIV, 96), писал ему: «Скуки я не ощутил ни малейшей, читая „ Огни". Щеглов тоже» (10 мая 1888 г.).
Отметим, что Щеглов считал недостатком «Огней» отсутствие «нравственного вывода» (там же), но Плещееву позиция Чехова была ясна.
Несомненно, Плещеев полностью разделял мнение П. Н. Островского об «Огнях», которое он сообщил Чехову в одном из своих писем: «,..в„Огнях"он находит материал для большой повести и жалеет, что вы недостаточно разработали прекрасную идею, положенную в основании их» («Слово», стр. 248). Однако в дальнейшем, высказывая свое мнение о повести «Именины», созданной вслед за «Огнями», Плещеев потребовал от Чехова большей отчетливости в выражении своих симпатий и антипатий.
В «Именинах» Плещеева привлекало правдивое., реальное воспроизведение действительности — результат прекрасного знания жизни и большой наблюдательности писателя. Удачными нашел поэт «нарисованные во весь рост» фигуры Петра Дмитриевича и его жены, верными — второстепенные лица.
Однако Плещеев не все принял в повести. Не принадлежа к тем критикам, которые, по словам Чехова, ищут в произведении «тенденции между строк» и, не найдя ее, обвиняют писателя в безыдейности, в забвении «традиций», в аполитичности, он считал все же, что в «Именинах» не видно «никакого направления».
Чуждый реакционных воззрений, цельный по своей натуре, Плещеев, как и Чехов, ненавидел фальшь как в «либералах, так и в консерваторах». Вот почему он соглашался с Чеховым и писал ему, что в лице Петра Дмитриевича осмеивается человек, «напускающий на себя модный консерватизм, повторяющий как попугай консервативные фразы, хотя он в душе вовсе не консерватор, а просто пустой человек без всякой политической окраски, без всякого убеждения; лгун и мелкая натуришка» («Слово», стр. 257).
Сходился он с Чеховым в благоговейном отношении к эпохе шестидесятых годов как «святому времени», но не одобрял насмешки над «человеком 60-х годов» (там же). Плещеев указывал Чехову на противоречия в обрисовке этого персонажа, считая, что коль писатель показывает его «искренним» в своих убеждениях, то неоправданным звучит ироническое отношение Чехова к нему. «Другое дело, если б он напускал на себя эти идеи — не будучи убежден в их справедливости, или если б, прикрываясь ими, он делал гадости» (там же, стр. 258). Точно так же Плещеев не одобрил образ «украинофила», над которым смеялся автор.
Сначала Чехов не согласился с его советом устранить из повести «украинофила» и «человека 60-х годов», и в тексте, напечатанном в «Северном вестнике», эти персонажи остались. Но, внимательно прислушивавшийся к суждениям поэта, Чехов исключил их из «Именин» при повторной публикации в 1893 г.
Согласился Чехов и с характеристикой идейного содержания повести, где «в принципиальном отношении нет ничего ни против либерализма, ни против консерватизма»; он был благодарен поэту за то, что тот «не таит, а прямо высказывает свое подозрение» {XIV, 184). Справедливыми признал писатель и замечания относительно «растянутости» повести, совпадающие и с печатными отзывами: «Вашими мнениями я дорожу \.. / Да, милый мой критик, вы правы! Середина моего рассказа скучна, сера и монотонна» (XIV, 183—184).
В произведениях, последовавших за «Именинами»,— в «Припадке», в «Скучной истории» — Плещеев отметил ясность авторского замысла, отчетливо ощутил симпатии и антипатии писателя. Рассказ «Припадок» был написан Чеховым по просьбе поэта, очень любившего «высокосимпатичное дарование» Гарпшна, как и его «нежную глубоко гуманную натуру», эту душу, «чище, прекраснее которой он не встречал». Плещеев неоднократно беседует о нем с Чеховым, подчеркивая, что из всех «молодых писателей ... это был, бесспорно, самый чистый, самый искренний и самый симпатичный человек».
Плещеев, а вслед за ним и Чехов, понимал, что трагическая смерть Гаршина явилась результатом столкновения чуткого, страдающего от общественного зла человека с окружающей средой. Потрясенный преждевременной гибелью Гаршина, которая явилась «огромной потерей для литературы», поэт всячески содействовал увековечению памяти Гаршина. Он обсуждает с Чеховым вопрос о сборнике, посвященном писателю, и о рассказе, предназначенном для него.
Зная, что мотив рассказа, где будет воплощен молодой человек «гаршинской закваски», явится «новым», Плещеев и Чехов опасались,пропустит ли цензура «важное» в нем (4 или 5 ноября 1888 г.). Поэт вынужден был советовать Чехову:«...пожалуйста, касайтесь щекотливых вещей, но осторожнее».На что писатель отвечал: «Описываю Соболев переулок с домами терпимости, но осторожно, не ковыряя грязи и не употребляя сильных выражений» (XIV, 215).
Плещеев был удовлетворен идейным содержанием рассказа, где раскрывался душевный мир русского интеллигента, болезненно воспринимающего порочность старого общества, но бессильного в борьбе с ним. И когда Чехов, боясь, что «рассказ ...) отдает сыростью водосточных труб» (XIV, 230), спрашивал мнения Плещеева о нем, поэт ответил: «Мне рассказ этот понравился, напротив, понравилась его серьезность, сдержанность, понравился и самый мотив» (16 ноября 1888 г.).
Плещеев волновался при прохождении сборника через цензурный комитет, и в письме к Чехову он выражает опасение, как бы цензура не вырезала рассказа: «Она не любит, чтобы касались вэтого предмета". Насчет целомудрия строга» (там же).
С неменьшим интересом ждал Плещеев появления повести «Скучная история», о которой Чехов писал ему как о произведении с «мотивами совершенно для меня новыми» (XIV, 391) и «двумя-тремя новыми лицами» (XIV, 400). Послав Плещееву рукопись, Чехов просил его высказать свое мнение о ней (XIV, 405). Поэт послал ему подробный разбор повести. Плещеев увидел в «Скучной истории» призыв к поискам «общей идеи», которая помогла бы молодому поколению определить свою цель в жизни. Вот почему поэт согласился с автором в «абсолютной новизне мотива», под которым подразумевал приговор Чехова социальному индифферентизму. Постановка этой темы, как и глубина содержания, серьезные суждения главного героя о литературе, театре, науке, в которых слышались «нотки субъективные», обусловили, по мнению Плещеева, «шаг вперед». Плещеев был убежден, что «Скучная история» — одно из самых «художественных и тонких» произведений молодого писателя, сумевшего с большой жизненной правдой обрисовать героев. В письме к Чехову поэт подробно разбирает образ старика- ученого, Кати, а также другие образы повести, вышедшие «очень живыми».
Плещеев спорил с теми, кто утверждал, что «Катя любит самого профессора», чем сглаживалась социальная направленность повести. Так, либеральный критик