При содействии Плещеева пьеса была одобрена Театрально-литературным комитетом в начале января (XIV, 267, 295—296). Сам Плещеев еще до этого прочитал пьесу и высоко оценил ее достоинства; к тому же ему было известно, что Чехов при исправлении пьесы устранил отдельные недочеты в ней: «Конец был слаб, но теперь вы это все переделали» («Слово», стр. 259). Он понимал, что пьеса Чехова внесет в репертуар Александринского театра новую, свежую струю. Именно поэтому он не был уверен в успехе новой ее постановки: «Но впрочем, если даже она провалится, это еще ничего не значит. Публика наша слишком привыкла к шаблону, к крыловщине и нового, не рутинного не любит; особливо если это новое — тонко» (там же).
Тем более приятно было ему сообщить Чехову, что эти опасения не оправдались, что пьеса идет в театре со все возрастающим успехом. «^Иванов" идет на этой и на следующей неделе по два раза ...)—писал он 7 февраля 1889 г.—Модест, вероятно, сообщил вам в подробности о втором спектакле. Мне же говорили актеры, что вас шибко вызывали». А через месяц, побывав на последнем перед закрытием зимнего сезона представлении пьесы, он передает Чехову свои впечатления: «Крик и гвалт был страшный после третьего акта. Автора вызывали с треском. Федоров в первый раз видел пьесу всю от начала до конца из партера и был от нее в восторге» («Слово», стр. 261).
Об успехе чеховской драмы рассказывал Плещеев и в письме к Короленко: «„Иванов" его имел здесь большой успех ...)■ и возбудил большие толки. Одни превозносили пьесу до небес, другие страшно ругали. Это во всяком случае показывает, что вещь незаурядная. Я с ругателями не согласен» (от 10 мая 1889 г.— ЛБ, ф. 135, раздел II, 31/67).
Новая постановка пьесы и ее появление на страницах журнала вызвали оживленное ее обсуждение в печати. Мнения современников о ней были разноречивы.
В многочисленных отзывах отмечалась удача автора в создании оригинальной пьесы, ярких, нешаблонных образов, но почти в каждом говорилось о сценических недостатках ее и о том, что «драматическая форма \..) еще стесняет автора или не подчиняется ему». Поэт признавал, что «Иванов», воспринятый большинством как пьеса «свежая», производил в печати «меньше впечатления», что «все находят много таланта в деталях, и всех не удовлетворяет сам Иванов» («Слово», стр. 261). Это даже привело
Плещеева к заключению, что драматическая форма не соответствует дарованию Чехова: «Пьесы вам действительно нужно на долгое время отложить писать. Эти сценические условия связывают вас. У вас талант эпический» (там же).
Однако Плещеев не мог согласиться с толкованием критиками главного героя драмы. Он считал неверной позицию критиков, обвинявших Чехова в «идеализации
У 7, s?
fi^e
t'» t'/JA*
СТИХОТВОРЕШЯ А II ИЛКЩтм.
КНИГА A. H. ПЛЕЩЕЕВА «СТИХОТВОРЕНИЯ» (1846—1886), М., 1887
На книге дарственная надпись Чехову.
«Антону Павловичу Чехову на добрую память от автора. СПб., 1887. Декабря М-е»
Литературный музей Чехова, Таганрог
отсутствия идеалов», в проповеди необходимости замены широких задач маленьким, но полезным и честным делом 9. Его возмущала реакционная критика, видевшая в образе Иванова «клевету на интеллигентного русского человека», утверждавшая, будто в пьесе нет правды («Сын отечества», 1889, № 32, от 2 февраля).
Более серьезным и объективным был отзыв об «Иванове» Суворина (Новое время», 1889, N° 4649, от 6 февраля), который, при всей реакционности своей политической позиции, умел верно оценить художественные достоинства драматических произведений, от почему Плещеев отмечал, что рецензия его о драме «лучшая» по «своему тону»,
«множеству верных замечаний». И хотя поэт писал Чехову, что статья «понравилась» ему, он подчеркивал в то же время: «...кое с чем можно поспорить» (7 февраля 1889 г.). Вероятно, он не соглашался с утверждением Суворина, что «характер Иванова скорее чувствуется, чем понимается и осязается». Плещеев же увидел в «Иванове» выступление Чехова против бессилия и пассивности большей части интеллигенции, приговор писателя «лишнему человеку» новой формации, появившемуся в результате краха народнического движения.
Характерно, что Короленко и Успенский оценили «Иванова» отрицательно. Королепко писал: «Это просто плохая вещь, хуже, чем говорит об ней Успенский. Плохая в литературном, в художественном и в общественном смысле. Не знаю, помните ли вы, что в разговоре с вами я называл ее „тенденциозной". И это, по-моему, бесспорно. Только тенденция „выворочепа"» (В. Г. Короленко. Избранные письма, т. III. М., 1936, стр. 51).
Хотя до нас не дошло письмо Короленко к Плещееву, где он высказывался о пьесе, но из ответного письма Плещеева мы знаем, что он горячо протестовал против отождествления взглядов Иванова с убеждениями писателя: «.. .Чехов вовсе не имел в виду делать из Иванова положительный тип, а в словах Иванова хотели видеть убеждения автора. Отношение автора к нему отрицательное, но может быть это недостаточно ярко выразилось в драме. Автор поскупился на юмор. Не хватило у него тургеневской тонкой иронии, но все лица чрезвычайно жизненны и реальны» (от 10 мая 1889 г.— ■ЛБ, ф. 135, раздел II 31/67).
Не менее характерна оценка Плещеевым и другой пьесы — комедии «Леший».
Задумав «Лешего» в 1888 г., Чехов возобновил работу над комедией только после петербургской постановки «Иванова», о чем он сообщил Плещееву (XIV, 407). Сам Чехов был недоволен пьесой, считая ее скучной, достойной «сожжения».
Когда пьеса была написана заново и артист П. М. Свободин, которому автор отдал ее для бенефиса, вынужден был отказаться от него (члены Театрального комитета Всеволожский, Григорович и др. нашли комедию «не сценичной» и выразили опасение, что высокопоставленные зрители сочтут ее «скучной»), Плещеев рекомендовал автору отдать «Лешего» журналу: «Поставят ли, не поставят ли вашу пьесу, но я вам предложил бы ее напечатать в „Северном вестнике" в январской книжке. Если вы ничего против этого не имеете, то пришлите ее или поручите взять где-нибудь» (18 октября 1889 г.). II позднее Плещеев настаивал на присылке комедии для«Северного вестника»: «Хоть я пьесы не читал, но вполне убежден, что литературные достоинства в ней непременноесть, и, стало быть, о возвращении вам ее „для сожжения "не может быть и речи» (13 февраля 1890 г.). Однако, прочитав «Лешего»в рукописи, Плещеев откровенно высказал отрицательное мнение о нем. Плещеев указал Чехову на то, что образ главного героя обеднен, что автор недостаточно мотивировал его действия и поступки, которые отличаются противоречивостью и непоследовательностью: «Леший не есть вовсе центральное лицо, и неизвестно почему комедия названа его именем. Он действует в ней столько же, сколько и все другие. И что это за „идеалист"...) Лес любит,— а к людям относится уж далеко не человечно» (24 марта 1889 г.—«Слово», стр. 279—280. Здесь это письмо ошибочно датировано 24 апреля).
Не удовлетворила Плещеева и логика поступков других героев: «Войницкий — хоть убейте, я не могу понять, почему он застрелился! Жена Серебрякова — не внушает мне, несмотря на свое жалкое положение, никакой симпатии (...) Орловский сын банален,— это какое-то водевильное лицо, которое надоедает читателю своим остроумием армейского юнкера» (там же). Признавая, что в пьесе есть «два-три места б/лее или менее удачных», Плещеев осудил ее в целом. Он отмечал, что в пьесе не чувствуется достаточной слаженности, в ней слишком много разговоров, первый акт он находил «очень скучным». Возражал поэт и против отдельных фраз, которые «странны, неправдивы или просто непонятны» («Слово», стр. 279—280).
Отрицательное отношение Плещеева к комедии обусловлено было и тем, что поэта не удовлетворяла сама идея ее. Он не мог согласиться с Чеховым, который снимал все социально-политические вопросы, перенося противоречия действительности в план морально-этический.
Чехов не только признал правоту мнения Плещеева, но, очевидно, оно-то в известной степени и укрепило его в решении никогда не печатать «Лешего:: «Эту пьесу я ненавижу и стараюсь забыть о ней» (XVIII, 244).
Характерно, что когда позднее Чехов на основе «Лешего» написал новую пьесу, он назвал ее «Дядя Ваня», признав, вероятно, справедливым замечание Плещеева, считавшего, что «Леший ...) не есть вовсе центральное лицо» пьесы.
4
Письма Плещеева к Чехову содержат много откликов на различные темы жур- нально-литературной и общественной жизни конца 1880-х — начала 1890-х годов. Наибольшее место в этих письмах занимают высказывания о «Северном вестнике», подробно рисующие картину внутренних трений и разногласий в редакции журнала, приведших, в конце концов, к его передаче в другие руки, после чего он стал органом зарождающегося декадентства.
Запрещение «Отечественных записок» было тяжелым ударом для Плещеева: «Погром «Отечественных записок" поверг меня в такое состояние, что я некоторое время не в силах был ни за что приняться» — писал он Л. Н. Трефолеву 18 мая 1884 г. (ЦГАЛИ, ф. 507, on. 1, ед. хр. 30, л. 60). После закрытия «Отечественных записок» Плещеев остался без постоянной литературной работы и предпринял несколько неудачных попыток найти ее. Зная о подозрительно враждебном отношении к себе в официальных сферах, запретивших ему в свое время издавать «Театральный листок», редактировать журнал «Слово», поэт от предложения редактировать «Русское слово» отказался сам (письмо к А. П. Лукину 1884 г.— ИРЛИ, P. III, оп. 2, № 642).
«Какие мы тяжелые времена переживаем Редакторами журналов и газет
никому из порядочных людей не дозволяют быть» — так характеризовал сам Плещеев переживаемое русской литературой время 1о. В этой тягостной обстановке Плещеев не мог не отнестись сочувственно к идее А. М. Евреиновой об издании «Северного вестника» — нового «толстого» журнала, который будет хоть и «с несколько национальным оттенком, но не в духе „Нового времени" или Аксакова, без всякого запаха постного масла» (письмо к А. С. Гацисскому от 21 февраля 1885 г.— «Русская мысль», 1912, № 4, стр. 121). И он охотно принял предложение Евреиновой о заведовании беллетристическим и стихотворным отделами журнала, который в программном предисловии от редакции заявлял:«Благо дорогой нам родины и беззаветное служение интересам и идеалам нашего народа — вот наше знамя» («Северный вестник», 1885, № 1). В состав редакции журнала и в круг его ближайших сотрудников вошли многие из критиков и писателей, участвовавших ранее в «Отечественных записках» и пытавшихся хотя бы частично сохранить в новом журнале их традиции.