3. Ведь это собственно, значит в переводе на человеческий язык: оставьте вы меня в покое. (Я не называю «побеседовать» — обедать или ужинать в многочисленной компании.)
Ко мне заезжал еще в то воскресенье (4-го) Галкин-Враский 4, хотя бывает у меня очень редко; не застал меня и оставил карточку. Верно, я ему на что-нибудь был нужен. А я до сих пор не собрался отдать ему визита, чем рискую навлечь на себя его гнев, до которого, впрочем, мне мало дела. Я ему скажу, что Тюремный отчет вы увезли из редакции, а то — он ждет, верно, рецензии 5.
Присылки «Лешего» будем ожидать 6 и будем вам за него много благодарны. Давно бы вам это сделать. Хоть я пьесы не читал, но вполне убежден, что литературные достоинства в ней непременно есть, и, стало быть, о возвращении вам ее «для сожжения» не может быть и речи. Я ее и читать не стану, а прямо пошлю в типографию. Надо, чтоб она попала в апрельскую книжку. В мартовской можно бы даже заявить, что она появится в следующей книге.
Читал я «Крейцерову сонату» 7 и не скажу, чтоб она сделала на меня сильное впечатление. Толстой ее, говорят (т. е. говорит Чертков, близкий ему человек), переделал совсем; живого места не оставил, и очень сердится, что она разошлась, а, может быть, появится в переводе — в черновом виде. В этом виде он находит ее нехудожественной. В публике мнения очень разделены. Я даже больше встречал люден, которым она не нравится, чем наоборот. В первой половине,в особенности, ужасно много парадоксального, одностороннего, исключительного, даже, может быть, и фальшивого. Конечно, при его почитателях нельзя об этом рта раззевать.
Видели ли вы Островского? Он меня спрашивал, когда вы вернетесь, имея к вам какое-то дело8. Я ему отвечал, что не знаю.
Жорж Линтварев мне рассказывал, что брат ваш Михаил писал его семейству, что вы уехали из Петербурга в Москву с Щегловым не по железной дороге, а на лошадях и что вы в Сахалин отправляетесь от министерства внутренних дел для осмотра чего-то. Для чего это он их мистифицирует?
Мои все вам кланяются усердно. Прошу вас передать мой привет вашему семейству. Присылайте же «Лешего». Жму вашу руку. Может я еще попаду в Москву постом.
Ваш А. Плещеев
Письмо Чехова к Плещееву от 10 февраля 1890 г. (XV, 14—15). Именины Плещеева — 12 февраля.
«Русское литературное общество» организовано в 1886 г. В помещении его на Гороховой улице устраивались публичные литературные вечера, заседания с выступлениями поэтов и писателей. Плещеев был почетным членом этого общества (см. «Русское литературное общество. Очерк деятельности общества за 1886—1894 гг.» СПб., 1894, стр. 6).
В этот приезд в Петербург Чехов был занят изучением материалов по Сахалину, на что он и сослался в ответном письме к Плещееву, отводя его упрек (XV, 16).
Михаил Николаевич Галкин-Враский — начальник Главного тюремного управления. Чехов обращался к нему с письмом и беседовал лично о получении письменного разрешения на осмотр сахалинских тюрем и промыслов. Просьба Чехова не только не была удовлетворена, но Галкиным было дано «секретное предписание не допускать Чехова до встреч с некоторыми категориями политических ссыльных и каторжников» (XV, 464).
В письме к Плещееву от 15 февраля 1890 г. Чехов просил адресата сказать Гал- кину-Враскому, чтобы «он не очень заботился о рецензии для своих отчетов. Об его отчетах я буду пространно говорить в своей книге и увековечу имя его; отчеты не важны: материал прекрасный и богатый, но чиновники-авторы не сумели воспользоваться им» (XV, 16).
Чехов сообщал 10 февраля 1890 г.: «„Леший" будет еще раз прочитан,исправлен и послан в „Северный вестник".. . Пришлю я пьесу около 20 февраля» (XV, 15).
«Крейцерова соната» Толстого была запрещена цензурой осенью 1889 г. Издательство «Посредник» оттиснуло 300 литографированных экземпляров, ходивших по рукам. Свое мнение о «Крейцеровой сонате» Чехов высказал Плещееву в ответном письме (XV, 15—16).
П. Н. Островский обратился через Чехова к Суворину с предложением издать рассказы его сестры Надежды Николаевны Островской — детской писательницы (XV, 20).
34
17 марта 1890 г. Петербург.
Давно не писал вам, добрейший Антон Павлович, и должен прежде всего сообщить вам неутешительную (для меня по крайней мере) новость: «Северный вестник» решилась Анна Михайловна закрыть, и апрельская книжка, полагать надо, не выйдет1. Выпускать ее не на что. Для финала я с этой дамой расстался — и будет ли, не будет ли под ее редакцией выходить журнал, я в нем не сотрудник. Она так дерзко, таким нахальным тоном позволила себе со мной говорить, что мне стоило больших усилий не обругать ее. Я сдержался, однако же, хотя и сказал ей две-три довольно- таки крупные резкости.
Во вторник я решился, наконец, выяснить дело и спросил ее, надеется ли она обернуться и продолжать журнал (она искала 15 тысяч, но, разумеется, никто ей не давал). Она отвечала, что денег она не нашла и намерена журнал закрыть. Я стал выражать свое сожаление и сказал, что уж лучше бы она уступила его даром, но с тем, чтоб ей впоследствии выплатили известную сумму, если журнал пойдет (охотники на это были), нежели губить дело совсем. Взъелась она на меня за это страшно. Я, говорит, основала журнал, я его и закрою! Другого имени над ним не будет стоять. Вы хотите, говорит, Анну Михайловну потопить — но вам не удастся! — Ну и чем же вы удовлетворите подписчиков,— спрашиваю я.— «Другим журналом».— Но ведь и на это деньги нужны?— «Я найду денег».— Вы видите,— говорю,— как легко находить. Ведь вот не нашли же теперь.
Тут уж она из себя вышла и возразила, что она несет на себе ответственность, что она полная хозяйка, а сотрудники не имеют права вмешиваться в ее дела, что они должны помнить, что они сотрудники и т. д. В заключение сказала, что никто из сотрудников не сочувствует ей, что все хлопочут только о своем кармане, что она в литературу изверилась, и что только один сотрудник Флексер (Волынский) 2 принимает в ней участие, потому что ищет ей денег и приводил к ней уже несколько человек, которые, однако же, денег ей не дали. Я говорю ей, что таких людей, от которых, как от козла,— нн шерсти, ни молока,— я ей по двадцати в день буду водить, коли она хочет. Словом, вы поймете, что после такого разговора работать с этой бабой нельзя. Она говорит, что никогда в жизни она не передаст журнала компании Михайловского (на что я ей заметил, что как же она говорила, что дело ставит выше личных интересов). А между тем я узнал сегодня из самых верных источников, что она две недели тому назад или месяц присылала к Михайловскому этого же самого Флексера просить, чтоб тот взял журнал в полное заведование и только оставил бы ей «Областной отдел»3. А подпись ее под журналом останется. Но он ответил ей, что он не может иметь с ней дела, потому что не верит ей; что она теперь прижата к стене и потому приглашает его, а чуть оперится опять и станет делать ему неприятности. Это она, конечно, никому из нас не рассказывала. Ну, не лгунья ли она? Яковенко имел с ней такой же разговор, как и я, и был также обруган Марьей Дмитриевной, ворвавшейся в комнату, аки гиена (Демаков говорит, «как гигиена») и также ушел из журнала ...).
Вот вам, если не подробная, то все-таки в главных чертах реляция о последние событиях в недрах «Северного вестника». Можете себе представить, в каком завидном я нахожусь теперь положении, лишившись главного своего ресурса. Как и чем буду существовать, пока не знаю.
На Пасхе думаю побывать в Москве. Надеюсь еще застать вас там. Очень грустно, если не удастся повидать вас до отъезда.
Теперь журнала у Евреиновой не берут it даром; и, говорят, что в сентябре, если она продаст, то купят у нее. Но едва ли это состоится, хотя бы и нашли денег. Трудно им будет подыскать редактора. Никого не утвердят, особливо, как узнают, что это покупает Михайловский с компанией. Что касается до меня лично, то и работа под «начальством» Михайловского не особенно мне улыбается. Яего норов знаю. Конечно, тут не будет лганья и лицемерства, но будет многое другое — тяжелое и неприятное. Да еще бог весть, не будет лн также бабьих интриг и сплетен. На него очень часто влияют юбки.— Ах! Чего бы я не дал за то, чтоб иметь возможность уйти подальше от журналистики.
У Суворина встретился с вашим братом Михаилом и узнал, что ваши опять едут на Лук\ . А я поселяюсь опять в тех же местах, что и в прошлом году 4, только в другой усадьбе.
Напишите словечко,— говорят, что вы совсем погрузились в сахалинскую литературу.
В театре перемены. Ушел Потехин, ушел Федоров. Приглашен режиссером Медведев и уж подписал контракт. На русские спектакли в Михайловском театре открыт абонемент. Но этот театр предполагает давать
ANTON TSCHECHOW
AH.M»sK
СБОРНИК РАССКАЗОВ ЧЕХОВА, ВЫШЕДШИЙ НА НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ ПОД НАЗВАНИЕМ: «AR1ADNA. SIEBEN GESCH1CHTEN YOK DER L1EBE» («АРИАДНА. СЕМЬ РАССКАЗОВ О ЛЮБВИ») Суперобложка. Рисунок Мнхазля Лнсемана Лейпциг, 1954 г.
«чистенькие» пьесы для «бомонда» (Крылов, Тнхонов, Гнедич), а Островского отдать на жертву Александринке для потехи плебсу. Комитет, кажется, останется при прежней организации, но «освежат» только личный состав. Я, как виновный в забраковании крыловскои пьесы и непочтительном отношении к Погожеву, в состав этот не войду 5.
Что творится в нашем комитете? Немирович хотел приехать сюда для вразумления здешних членов насчет Кондратьева,— не передумал ли. Я просил недавно аванса, мне не дали; хотя 100 рублей, которые я брал, уже все давно покрыты, и я получил еще несколько рублей. Ужасные скоты. Возбудили бы вы в комитете вопрос об авансах. Нельзя ли это урегулировать там, чтоб члены не зависели от каприза и произвола Майкова?