Даже дали заоблачной
Ощущаю давленье.
Давит голову обручем
Облаков появленье...
Это — вовсе не мистика,
Недоступная глазу.
Это — новой баллистики
Закругленная фраза.
Это — соль крупнозвездная,
Чем посыпано небо,
Точно ломоть морозного
Зачерствелого хлеба.
1957
Все, что учил я так давно:
Событья, даты,
Что здесь прорублено окно
Куда-то.
России главные слова,
И залп Авроры,
И славой сильная Нева,
И море.
И монументы с той земли
Под гром орудий
В бомбоубежища ползли,
Как люди.
И на одном из пятисот
Мостов столицы
Сам командор мне руку жмет
Десницей.
Туман висит вдоль берегов,
Как клочья дыма.
На Невском шарканье шагов
Незаглушимо.
А утром улица тиха,
Как роща.
И строфы здания-стиха
Читает площадь.
Вырвалось из комнатного мира
Авторское чтенье — в облака!
Телешова тесная квартира
Нынче романисту не рука.
Вырвалось из комнатного плена,
Из среды земной,
Стало телевизорной антенной,
Радиоструной.
Устремилось авторское чтенье
В космосную высь,
В патефонном диске на мгновенье,
Жизнь, остановись!
Выбери в озвученном романе
Лучшую главу,
Засветись, как слава на экране,
Слово наяву!
Взглянул и понял: море! море!
Как сила велика твоя,
Узнаю я не в разговоре,
И не из книг узнаю я.
Ты — как Сикстинская мадонна,
С которой не свести мне глаз,
Ты пенью соловья подобно,
Услышанному в первый раз.
Луна потрясает моря,
Она потрясает и сушу,
И море в разгар сентября
Грохочет: «Разрушу! Разрушу!»
И волн поднимается ряд,
Как ряд вопросительных знаков.
На первый лишь кажется взгляд,
Что будет ответ одинаков.
Казалось, скала или риф
Задеты волною любою,
И станут подобием рифм
Ритмичные вздохи прибоя.
Но это, конечно, не так.
Любое здесь неповторимо —
И старый платан, и маяк,
И столб золотистого дыма
Над черным рыбацким костром
Вблизи от бетонных надгробий,
И где-то катается гром
В ведро пересыпанной дробью.
И будто бы лепят рукой
В талантливом быстром движенье
Причудливый берег морской,
Меняя камней положенья.
Мозаики этой игра
Промытые, круглые камни —
Водою разбита гора
В каком-то периоде давнем.
И даже я сам не таков,
Как был за минуту до чуда,
До этих внезапных стихов,
Явившихся тоже оттуда.
Оттуда — из той глубины,
Копившихся там постепенно,
Взлетевших на гребне волны,
Как пена, как светлая пена...
1958
Взял высокую ноту с разгона,
Словно тенор, запел паровоз,
И на миг поездные вагоны
Выпрямляются во весь рост.
И дежурный в фуражке дежурной,
В красной шапке на старый покрой,
Театральный, литературный,
Станционный знакомый герой.
Он стоит на подмостках, у рампы —
Пантомимы бывалый актер,
Освещенный единственной лампой,
И безмолвный ведет разговор
С чьей-то радостью или разлукой,
Человеческим горем чужим —
Всем, что в грохоте, лязге и стуке
Пролетело сейчас перед ним...
1961
Есть снег, называемый фирн:
Почти превратившийся в лед,
Опасный безжизненный мир
В расщелинах горных высот.
Луч солнца его доставал,
Но все ж растопить не сумел,
Лежит глубоко между скал,
Зернист, неподвижен и бел...
Есть снег, как цветы, молодой:
Что савана было белей,
Становится вешней водой,
Целебною влагой полей...
1962
Лишь бы твое изображение
Не появилось раньше звука —
Вот весь секрет преображения,
Телеэкранная наука.
Чтоб ты возник, молвой наполненный
И подготовленный звучаньем,
И все же был подобьем молнии,
Неотвратимой и — случайной.
Чтоб шел вперед с расчетной скоростью
С такой, чтоб вслух прочесть успели! —
Был нужен в радости и в горести —
И ты достиг желанной цели.
Там солнцу светить не хватает и дня
И ночь уступает, не споря.
Ступени, как волны, подводят меня
Все ближе к лиловому морю.
Та лестница к морю ведет, и она —
Причина морского волненья.
Ступени доходят до самого дна,
Открытого на мгновенье.
На волнах зубчатых качается кит —
Он сам, как волна штормовая,
Растущий прилив и бурлит, и кипит,
И ноги мои задевает.
У самого пирса в морскую игру
Играют две нерпы азартно,
И солнце влезает сквозь тучу в дыру,
Что прорвана ветром внезапно.
1957
Вижу кости горных хребтов,
Переломленных человеком,
Вижу странную яркость цветов —
Не гербарий, а фильмотеку.
Слышу тысячу птичьих ртов
В оглушительный час рассвета
Там, где каждый снегирь готов
Петь с ответственностью поэта.
Где волшебным своим фонарем
Озаряя распадки и пади,
Бродит в тучи закутанный гром,
Подражая во всем ледопаду.
Могилу роет море-океан.
Мы потерпели кораблекрушенье.
У нас остался компас и секстан
И есть еще надежда на спасенье.
На звезды смотрим, слушаем эфир,
Укрывшиеся в леденелых скалах,
Но нас не ищет равнодушный мир,
И мы не слышим радиосигналов.
И утлый коч наш приплывет туда —
Пробьет тропу ледовых карт и лоций, —
Куда всегда Полярная звезда
Российского вела землепроходца.
1958
Таежное солнце со снегом весною
Расправится и без людей
И, помощью пренебрегая земною,
Не просит у неба дождей.
Без дворников, без снегочисток машинных,
Со снегом один на один,
Оно до полуночи роется в льдинах,
Ломает могущество льдин.
И, с солнцем вступающий в единоборство,
Вчерашний властительный снег
Открыто покажет свое непокорство,
Оставшись в ущельях навек.
И дно ледяное угрюмо блистает,
Но горный ручей по нему
Бежит и, сверкая, на воздух взлетает,
Забыв снеговую тюрьму.
Снег — сыпучее тело.
Он колюч и летуч.
Ослепительно белым
Он просыпан из туч.
Ночью вьюга швыряла
Белый снег в небеса
И, должно быть, устала,
Сотрясая леса.
Задыхаясь от бега,
Затихает пурга
И серебряным снегом
Посыпает снега.
На ветвях — ни снежинки,
И на голой горе
В щелях светятся льдинки,
Как свеча в фонаре.
Подходят горы сзади,
Глядят из-за плеча,
Что я черчу в тетради
Близ горного ключа.
Отображу ли лучше
Художницы воды
Базальтовые кручи,
Фарфоровые льды.
В восторге оробелом
С испуганным лицом
Я мазал небо мелом
И скалы крыл свинцом.
И жарко звал на смену,
Меняя цвет на цвет, —
Индиго и сиену
Палитры детских лет.
Неточность изложенья,
Пробелы мастерства
Осудят и растенья,
И камни, и трава...
1958
Руинами зубчатых башен,
Развалинами крепостей
Был берег сыздавна украшен
И был приятен для гостей.
Но замок, славный красотою
Любой войны и старины,
Был нищ и беден пред простою
Неповторимостью волны.
И что творения Шекспира
В сравненье с сизою водой —
Ровесницей созданья мира
И все же вечно молодой!