Изменит ветки дряблые
В тугие и зеленые.
И плод любви неистовой —
Отнюдь не инвалиды —
Лежат в кроватке гипсовой
Разумные гибриды.
Чирикай, веселая птица,
Пред этой затянутой льдом,
Пустой, одинокой страницей —
Заснеженным белым листом.
Обманутый ли на мякине,
Доверчивый ли навсегда,
Ты, как подобает мужчине,
Не бойся проклятого льда.
Не сдерживай жажду ночную,
Взъерошенный мой воробей,
И корочку ту ледяную
В чернильнице клювом разбей.
Излишество науки
В повадке демиурга —
Художниковы руки
Пригодны для хирурга.
Штангист или философ,
Искатель скользких истин,
Решатель всех вопросов
Прикосновеньем кисти.
Большое стадо серых коз,
Еще ловя лучи заката,
Переместилось на откос,
Покрытый глиной синеватой.
И красногрудая овца,
Потея, точно балерина,
Все пляшет, пляшет без конца
Вокруг открытого овина.
Вот бык — египетский святой,
Чья шея точно у лягушки.
Любуясь бычьей красотой,
Ждут на опушке две подружки.
Вода пруда покой хранит,
Давно свои разгладив складки:
Она похожа на гранит
Как бы палеозойской кладки.
А солнце шарит по углам
И нежно, с грацией природной,
Вдруг закрывает веки нам
Своим лучом, почти холодным.
1966
Мне кажется, я не один
Иду в дымящемся морозе,
Что кто-то дышит впереди,
Туманом застилая звезды.
И воздух шелестит, как шелк,
Дыханью эха отвечает,
И чей-то призрак подошел,
Меня порывисто встречая.
Хрустит под тяжестью земля,
Шуршит одежда великана,
Она, как платье короля,
В морозной выкроена ткани.
Она сверкает при луне,
Кроша алмазные осколки,
И колют тело в тишине
Портным забытые иголки.
Портной нам в сказке не солгал:
Крутя невидимые нити,
Он прял морозы и снега,
Он вьюгой думал объявить их.
Он приготовил их к зиме,
Он их выбрасывал на ветер,
Имея, впрочем, на уме,
Что надо все держать в секрете.
И вот почти в одном белье
В дорогах с сентября до мая
Кого-то водят в ателье,
Морозным блеском одевая.
И прав портной, что только тот,
Кто прям и чист и верит клятвам,
В восторг неписанный придет
От этой выкройки стеклянной.
И в накрахмаленный наряд,
Морозом стеганное платье,
Оденут нищих и нерях
И будут королями звать их.
Вот сосновый квадрат, драгоценный подлесок,
Чудеса человеческих рук.
Он растет без ольховых густых занавесок,
Он растет без певучих пичуг.
Каждый стволик сосновый и гибок, и строен —
До мужчины ему далеко,
Хоть в зеленое выкрашен будущий воин,
Еще дышит привольно, легко.
Все ряды аккуратны и четки границы,
И солдатская стать хороша.
Даже места здесь нет для случайной синицы,
А по ней стосковалась душа.
Дожди порой смывают горы
И разрушают города,
Но режет на камнях узоры,
Предупреждая нас, вода.
Напишет не спеша, не сразу
О том, что подступает зло,
Вода, подобная алмазу,
Прорежет камень, как стекло.
И неба замыслы раскрыты,
И сам хранитель городов
С водой небес вступает в битву
И победить ее готов.
Земля, рожденная из пламени,
Из вулканических пород,
Нам не казалась мертвой, каменной,
Мы видели — она живет.
Так безымянная, незваная,
Она стояла у стола,
Пока давали ей название,
Чтобы взорвать ее — дотла.
Высоки, текучи, глубоки
Голубые дальние пески.
Облака — подобия холстин,
Небеса — подобия пустынь.
Море — будто небо, а земля —
Место для движенья корабля.
Всю-то ночь плетется караван
Через тот песчаный океан.
Звезды, как копытные следы,
Нас ведут через пески и льды.
Зелень пьет лучи все лето,
Но лишь к августу она
Этим желтым солнца светом
Досыта напоена.
Отнимая солнца силу,
Зелень будет пламенеть,
Заставляя побледнеть
Утомленное светило.
Капели, вешние капели,
Сосульки, рухнувшие вдруг,
Как будто в тигеле апреля
Расплавлены остатки вьюг.
Прообраз вертикальных линий,
Природой спущенный с небес,
С той высоты безмерно синей, —
Простой строительный отвес.
Загостившаяся совесть
Возвращается домой,
Вот ее простая повесть,
Повесть о себе самой.
Где она пила и ела,
Где любила и спала?
От чего все мышцы тела
Ноют около тепла?
Все поступки, все уступки
Равнодушны и легки,
И метель свивает в трубки
Старые черновики.
Жить бы мне с холодной кровью,
Рыбой прыгать над волной,
Охраняющей здоровье
Золотой водой речной.
Впрочем, быть не стоит рыбой,
Слишком блещет чешуя,
Лучше уж гранитной глыбой,
Минералом буду я.
Лучше буду камнем гулким
На торцовой мостовой,
На прогулке в переулке
По Москве и под Москвой.
1957
Припоминая путь голгофский,
Очарованье крестных мук,
Он прячет камень философский
В облезлый бабушкин сундук.
В сундук с таким хрустальным звоном,
С такой мелодией замка,
Что сходна с человечьим стоном,
Когда безвыходна тоска.
А может, камень тот чудесный —
Простой булыжник иль гранит,
И ни одной звенящей песни
В себе он вовсе не хранит.
Нет, камень — ангельская книга,
Пускай печати изо льда, —
Мы не видали на булыге
Семи печатей никогда.
1957
Исполинской каплей крови
Набухает помидор,
Лисьи мордочки моркови
Свесились через забор.
И подтягивает стропы
Парашютный батальон —
Боевой десант укропа,
Что на грядах приземлен.
Брошен ворох листьев свеклы,
Точно бычьих языков,
На давно немытых стеклах
Приоткрытых парников.
Подорожник бьет в ладоши,
Мак ударил в бубенцы,
Ходят в крокодильей коже
Молодые огурцы.
Веет день медовым духом,
Вьется тополиный пух,
И своим слоновьим ухом
Землю слушает лопух...
Только для чертополоха
Нет дороги в огород,
Говорят: не та эпоха —
И выводят из ворот.
1957
Я сделаю чучело птицы
Такое, чтоб рвалось вперед,
Умело бы жить и стремиться
В высокий небесный полет.
Чтоб проволока стальная
Крепила надежно крыло.
Не старясь и не линяя,
Крыло бы себя берегло.
И, кости железом расправя,
Без возраста и судьбы,
Волшебная птица вправе
Летящей, бегущей быть.
Причесанное оперенье
С кусочком резины в хвосте
Пригодно вполне для паренья
На ангельской высоте.
Мешок этой сморщенной кожи
Пришлось поплотнее набить,
Чтоб было на птицу похоже,
Что птицей готовилось быть.
Останутся пух и перья
От тех, от взаправдашних дней,
Затем, чтобы вызвать доверье
И даже сочувствие к ней.
Останется чуточку мозга
Для памяти и ума,
Затем чтобы рано иль поздно
Во всем разобралась сама.
Но крови не будет ни капли
В бечевочных жилах ее,
И мускулы птичьи — пакля,
Набитое в шкуру тряпье.
Подвел только зрения орган:
Крученная в шарик смола
От солнца иль от восторга
Вдруг черной слезой потекла.